Однако довольно скоро отказались и от ограничений на сделки с оборудованием. Не казалась обременительной и “бюрократическая вставка” в виде одобрения сделок министерством. Ведь отраслевые министерства были неотделимы от своих предприятий, и к концу советской эпохи они работали уже как хозяйствующие субъекты: обеспечивали поставки сырья и материалов, сбыт готовой продукции, межотраслевые связи.

В итоге право госпредприятия распоряжаться своим имуществом в отношениях с другими предприятиями стало неотличимо от права собственности. В таком виде концепция “полного хозяйственного ведения” и была зафиксирована в законах “О предприятиях в СССР” и “О собственности в СССР”.

Конечно, произошедшая “либерализация” затронула только государственный сектор (за колхозами, предприятиями потребкооперации такая степень свободы “на бумаге” признавалась и раньше), но преобладание госсобственности тогда было абсолютным.

Применение на практике концепции “полного хозяйственного ведения” создало своеобразную ситуацию. Государственное предприятие де факто становилось собственником своего имущества. Его руководитель, действуя от имени предприятия, автоматически приобретал полномочия собственника. Возникали

предпосылки для того, чтобы из государственного служащего директор превратился в предпринимателя.

При определенном развитии событий это вполне могло бы произойти — если бы наши реформы пошли по китайской схеме. Однако этого не случилось, поскольку полномочия не были уравновешены должной мерой ответственности.

Почти одновременно с концепцией “полного хозяйственного ведения” была реализована еще одна юридическая схема, которая позволяла предприятиям проявлять большую экономическую самостоятельность. Я имею в виду концепцию аренды, автором которой принято считать Павла Бунича.

По этой концепции аренда становилась “стыдливой” формой приватизации. Хотя юридически имущество не переходило в собственность хозяйствующего субъекта, фактически арендатору было представлено почти неограниченное право распоряжаться “своим” имуществом — была разрешена даже его продажа. Логика авторов арендных отношений проста: арендатор должен заботиться о состоянии своего имущества, о техническом перевооружении предприятия, — а это невозможно без права продавать ненужное или устаревшее оборудование.

“Изюминкой” концепции аренды стали обширные иммунитеты арендатора, защищавшие его от всякого рода возможных неожиданностей: досрочного прекращения арендных отношений, пересмотра условий арендного договора и даже от применения законов, вводимых в действие после заключения договора. Такое обилие оберегающих норм необходимо было, по мнению авторов концепции, для поддержания стабильности и незыблемости арендных отношений. Авторы настаивали на том, что основой самостоятельности любого хозяйствующего субъекта является возможность действовать в предсказуемых условиях.

При таком подходе изначальное содержание права аренды как гражданско-правового института, защищающего не только арендатора, но и собственника имущества, полностью утрачивалось. Я, как и некоторые мои коллеги, возражал против словесной эквилибристики, предлагая называть собственность ее собственным именем. Однако власть продолжала держаться за коммунистическую фразеологию, и говорить о частной собственности на средства производства многим казалось преждевременным.

Впрочем, уже при подготовке Основ законодательства СССР и союзных республик “Об аренде” появилось понятие “аренда с правом выкупа”. Смысл его сводился к следующему: по истечении срока договора арендатор получал возможность выкупить имущество предприятия и стать его полноценным собственником. Это был уже шаг в сторону чистой приватизации, хотя “опасное” слово авторы концепции употреблять еще остерегались.

К 1990 году на основе концепций аренды и “полного хозяйственного ведения” действовало подавляющее большинство предприятий в СССР. Масштабы передачи имущества в аренду были весьма значительными. В некоторых отраслях это было сделано почти тотально. Например, в электротехнической промышленности примерно к 1991 году в аренду были переданы примерно 80 процентов предприятий.

Нельзя не отметить, что Постановление Совмина СССР “О развитии арендных отношений” и вышеупомянутые Основы законодательства “Об аренде” сыграли огромную роль в первоначальном формировании предпринимательской среды в России и других республиках бывшего СССР. Однако в 1992–1994 годах при переводе арендных отношений в корректную гражданско-правовую форму мы не раз натыкались на подводные камни, оставшиеся от попыток называть собственность арендой.

Следует, впрочем, вспомнить, что параллельно с такими искусственными и внутренне алогичными формами разгосударствления, как аренда и “полное хозяйственное ведение”, в России практиковались и более цивилизованные механизмы. Они основывались на объединении имущества разных собственников и были уже куда ближе к приватизации в ее традиционном понимании. Ряд чисто приватизационных норм был закреплен постановлением Совмина СССР от 19.06.90.

Этим документом были утверждены Положения об акционерных обществах и об обществах с ограниченной ответственностью. Его основной задачей было оформление правовых основ для создания в СССР хозяйственных обществ общепринятого типа. Вместе с тем допускалось создание акционерных обществ путем объединения вкладов государства (в виде имущества государственного предприятия) и работников (в виде денежных взносов). Часть акций предприятия могла передаваться работникам и через формирование специальных финансовых фондов, в которые направлялась часть прибыли, предназначенная для материального поощрения. Такие акционерные общества могли быть только закрытыми, чтобы акции работников (да и государства) не переходили беспрепятственно в другие руки.

Предоставление приоритета работникам предприятия при его акционировании зародилось именно тогда, под влиянием экспериментов по “демократизации управления предприятиями”. Выход директоров из-под государственной опеки пытались уравновесить усилением влияния трудового коллектива на управление. Именно тогда работникам предприятий дали возможность выбирать директоров. Участие работников в капитале предприятий было логическим завершением этой тенденции. Впоследствии эти подходы нашли свое отражение в приватизационном законодательстве, а также в концепции “собственности работников”, развившейся в процессе осмысления особенностей деятельности арендных предприятий и производственных кооперативов.

Все вышеописанные юридические схемы — аренда, “полное хозяйственное ведение”, акционирование — достаточно быстро стали применяться. Анализ этой практики позволил понять, что их внутренняя непоследовательность, “половинчатость” не позволяют им стать полноценным инструментом преобразования экономических отношений. Стало ясно, что государственное имущество на определенных условиях и в соответствии с определенными процедурами должно передаваться в частную собственность. Тогда и появилось в русском языке само слово “приватизация”. Правда, большинство коллег, привыкших использовать англоязычные термины при отсутствии русских, писали “прайветизация”. Поскольку это резало слух, я предложил, в соответствии с русской филологической традицией, латинскую кальку — “приватизация”. И этот термин прижился.

НАПЕРЕГОНКИ С СОЮЗОМ

В 1990–1991 годах и общество, и власть ощущали неизбежность серьезных экономических реформ. В то время писались сразу две программы таких реформ. Одна — для СССР — группой Григория Явлинского, это были известные “500 дней”. Другая — для России — группой под руководством Евгения Сабурова. Обе эти программы содержали ряд идей, которые были осуществлены в ходе последующих реформ.

В то время я участвовал в работе группы Сабурова. В ней работали многие серьезные экономисты, впоследствии входившие в российское правительство: Ясин, Шохин, Лопухин. Входил в состав этой группы и Петр Филиппов — председатель подкомитета по собственности Верховного Совета РСФСР. Для этой программы я, среди прочего, написал целый раздел о приватизации.