$Страничка вторая

Из-за разразившегося этим летом банковского кризиса журнал закрыли. Редакция опустела. Потом в помещение въехала неизвестная фирма. Деньги у Коли быстро кончились. Звонил он редко. И каждый раз демонстрировал силу духа, с которой встречал безденежье и навалившиеся трудности. Как-то в середине лета мы встретились, и целый день бездумно бродили по городу.

Я сижу на мосту, верхом на перилах, а он держит меня за талию, и мы начинаем целоваться в губы. Потом сидим на скамейке в Серебряном бору, и он говорит, что не хочет «иметь мозги под линейку и жить, как все». Даже впроголодь он пытается реализовать свои безумные проекты и собирается участвовать в августе в какой-то выставке. «Я всегда буду художником. Всегда буду ломать преграды, которые ставит мне жизнь. Нельзя идти не поводу у судьбы. Ее нет», – сурово заявляет он.

Два часа спустя знакомлюсь с его рыжей персидской кошкой. С первого же взгляда кошка меня невзлюбила, исцарапала и норовила укусить за руку каждый раз, когда я пыталась погладить ее.

Сидим на диване, целуемся, обнимаемся, гладим друг друга. Это приятно. Играет его любимая синтетическая музыка. За окном – дождь. На полу валяется ворох журналов, старых и новых, какие-то каталоги, альбомы фотографий. Кошка неторопливо бродит по подоконнику, удивленно рассматривая капли, брызги дождя на стекле и изредка оглядывает нас. Потом идем на кухню, молча, пьем кофе, он украдкой отстраненно наблюдает за мной. Он как летний дом, дачники из которого уехали, закрыв ставни и забив двери. И вдруг, ни с того ни с сего, жестоко, с вызовом заявляет: «Ты ничего не знаешь о жизни и о людях. Живешь, как в клетке, из которой тебя изредка выпускают. Ты слабенькая. И несамостоятельная. Окажешься на воле, один на один с окружающей жизнью – погибнешь от бессилия и неспособности бороться». Пытаюсь возразить, а сама удивляюсь, почему я все это терплю. Ставлю чашечку с кофе на блюдце. Направляюсь в коридор, начинаю собираться, но он останавливает меня, ловит за предплечье, возвращает на кухню и усаживает допивать кофе.

$Страничка третья

На последние деньги он купил корм кошке и букетик васильков – для меня. Он очень худой, потому что ничего не ест. Я купила чипсы и мы их ели в темноте около памятника Пушкину. Он, дрожа от голода, отправлял в рот целые стопки чипсов, а меня уже тошнило от этого соленого суррогата. Такой резкий скачок из моей реальности в его дикий мир.

$Страничка четвертая

Мы в метро, на дерматиновом диване несущегося в направлении его дома поезда. Полупустого. Напротив только две девушки. Одна из них снимает свитер и остается в беленькой обтягивающей рубашечке без рукавов. Он уставился, она поглядывает на него и как бы случайно выпячивает влажные губки. Очень необычное ощущение: будто меня здесь нет, и все это – за стеклом, меня не касается, но ранит где-то в глубине.

– Симпатичная девушка. Ее можно фотографировать. Пойди-ка, узнай, сколько ей лет.

Я подсаживаюсь к девушке и спрашиваю, сколько ей лет. А позже, на станции, он записывает дрожащей от голода и восторга рукой под ее диктовку телефон.

Несколько минут спустя, у него дома, я прижимаюсь к стене и смотрю в окно. Он пытается меня обнять, но я сопротивляюсь, потому что ничего не понимаю. Это похоже на слова и действия, которые просят исполнить актера на сцене, не посвящая в сюжет спектакля. Или на игру по неизвестным правилам. Я не люблю так.

$Страничка пятая

Из Берлина приехал его друг, немецкий журналист со своей девушкой: писать репортажи об очередном кризисе в нашей стране. Я собиралась расспросить его о Коле Ельникове. Но все произошло скомкано и сумбурно. Мы ждали, пока парочка вернется с прогулки по Москве, пили кофе на кухне и рисовали на куске бумаги всякие рожи. Они пришли поздно, Коля поспешно заявил, что оставит их на ночь в квартирке одних (ему было неудобно спать с ними в одной комнате). И утащил меня, так и не успевшую толком познакомиться с ними.

Мы были в гостях у его друга Леонида, второго зама главного редактора закрывшегося журнала, теперь тоже безработного и голодного журналиста. Опять молчаливые взгляды, непонятные мне. Смотрели фильм Дэвида Линча, до конца не досмотрели, ушли.

Он проводил меня до дома и остался на ночь. Жадно ел бутерброд с сыром у меня на кухне. Мы спали в обнимку, целовали друг друга во сне. А утром молча пили кофе кухне, которая почему-то стала похожа на забегаловку, куда мы зашли порознь, не зная друг друга до этого. Он сказал, что у меня никчемная прическа и никуда негодные брюки. Какое странное чувство. С ним я становлюсь маленькой и невзрачной. Еще он бросил, что вечером будет в «Территории» и как бы между делом пробормотал: «Ты тоже можешь прийти, если хочешь».

Вечером меня зачем-то несет в «Территорию». Оправдываюсь перед собой, что просто хочу как-нибудь убить время. К тому же мы все-таки ночью были вместе. И он пригласил. Еду в метро, посмеиваясь от мысли, вдруг, он и есть тот ангел, с собора Святого Павла в Берлине, который меня нашел, чтобы спасти. Ничего не поделаешь, какова я, таковы и все мои ангелы.

Вхожу в клуб, он сидит за столиком с какой-то девушкой, занято место и для меня. Они разговаривают о выставке, о порт-фолио, пленках, рамках. Незнакомые, пестро одетые, перекошенные, обмотанные бутиковым тряпьем люди подходят к нему, спрашивают, как дела, а Коля отвечает: «лучше всех». Он в шуме музыке, в духоте от огромного количества людей покачивается в такт, объясняет что-то двум девушкам, одна из которых – фотограф – показывает ему снимки Love-парада в Берлине. А я уперлась взглядом в экран, где в ритме с огромной скоростью двигаются картинки. Черно-белые и цветные. Тону в этой целлофановой, поролоновой музыке. Чувствую, что обошлись бы и без меня. Чувствую себя чужой, пытаюсь убедить себя, что все так и должно быть: небрежный стиль, богема, свобода. Почти убеждаю. Но где-то остается оскомина. Я не такая. И мое место не здесь.

Мы вдвоем бродим в темноте по Тверской, разглядываем игрушечную железную дорогу в витрине. Коля задумчиво, будто бы самому себе, говорит, что в Берлине у него была такая же, когда он был маленьким. Там в Берлине все слишком хорошо и скучно: богатые родители, трехкомнатная квартира в центре, полный покой и сытость. А здесь в Москве трудно, зато интересно.

Распрощались в метро. Он уходил, не оборачиваясь, думал о своем, и, кажется, сразу же забыл о моем существовании. У него есть его поп-арт, полно идей и вокруг много знакомых, которые одалживают деньги, оставляют ночевать, кормят, помогают в осуществлении проектов.

А я вернулась домой. В свою пустую квартиру. Посмотрела на диван, где мы спали вместе. Разве нормально так. Хотя, богема, свобода, никаких обязательств. Да, нормально. Но оскомина. Никуда от нее не деться.

А потом была осень. Желтые листья кленов, мокрый асфальт, нахохленные голуби, из шкафа достать пальто, раскрытый зонт сохнет посреди комнаты… зачем о ней писать, уже все написано у Пушкина, классиков и всех прочих.

Чтобы найти среднее, к примеру, из чисел 2, 4, 7, 8, 23, складываешь их и сумму делишь на количество цифр. Получается среднее – 8,8.

Если вывести среднее из наших осенних встреч, получился бы примерно такой сюжет.

Он звонит, тусклым голосом признается, как одиноко без денег в чужом городе да еще когда все подружки отвернулись – ведь ты теперь не в состоянии водить их в разные дорогие кафе; дела не улучшаются, не хватает даже на корм кошке. Мне жалко его. И он, будто бы это почувствовав, предлагает встретиться, просто пройтись по городу. Я радуюсь. Мне хочется хоть как-то согреть его и чем-то помочь.

Зеркальце, а в нем – глаз. Сначала это просто глаз, голубой, со слегка расширенным зрачком. Никакой мистики. Кусок нерва, отросток мозга. Зато он блестит, движется, видит и мало что от него ускользнет. Накладывается грим, глаз становится ярким, заметным.