— Нет, — бормочу я, зацепившись взглядом за молодую пару, катающуюся рука об руку. Они выглядят счастливыми, и если смотреть довольно долго, я могу представить вместо их лиц наши с Кайденом. — Я ничего не слышала, кроме последней сплетни от моей мамы.

Люк предчувствуя неладное, тянется к шнурку на одном из коньков.

— И что там за последняя сплетня?

Я сглатываю большущий комок в горле.

— Что Кайден в клинике под наблюдением.

Он поднимает голову и смотрит на меня.

— Потому что они думают, что он сам сделал это с собой? — В его голосе намек. Он знает тоже, что и я: отец Кайдена злобный монстр, который чуть не зарезал собственного сына.

Я пыталась поговорить с мамой об этом, но она сказала, что это не наше дело. Она рассержена на Оуэнсов, потому что Кайден избил Калеба. Я должна была рассказать ей почему... я хотела, но иногда одного желания недостаточно.

Как-то я все-таки набралась смелости рассказать ей обо всем, это случилось сразу после того, как мать Кайдена рассказала мне, что он сам себя порезал. Мама сидела на кухне, ела хлопья и читала газету.

— Мам, я должна рассказать тебе кое-что, — сказала я, дрожа с головы до пят. Я только пришла с улицы, поэтому сделала вид будто это из-за холода, но на самом деле это были нервы.

Она оторвалась от хлопьев, положив ложку в чашку.

— Если речь идет о Кайдене, то я уже знаю.

Я села за стол напротив нее.

— Знаю, что ты скорее всего слышала, но не думаю что он сам сделал это с собой.

Она взволнованно размешивала хлопья ложкой, а вокруг ее глаз появились морщинки.

— Что ты имеешь в виду, Келли?

— Я о том... Я о том что случилось с Кайденом. — Я сложила руки на стол и сжала их в кулаки. — И почему он в больнице.

Морщинки вокруг ее глаз исчезли из-за того что она начала хмуриться.

— Меня это не волнует. Я имела в виду то, что он сделал с Калебом.

Мое сердце сжалось при звуке имени Калеба, и мне захотелось накричать на нее за эти слова.

— Это была не его вина.

Она покачала головой и встала, прихватив с собой чашку.

— Послушай, я знаю, ты заботишься о нем, Келли, но очевидно, что он довольно вспыльчив. — Она подошла к раковине и поставила туда тарелку. — Тебе нужно держаться от него подальше.

Я встала из-за стола, при этом мои колени дрожали.

— Нет.

Она развернулась, и холод в ее глазах напомнил мне, почему я не могу поделиться с ней многими вещами, ведь у нее всегда и на все собственная точка зрения.

— Келли Лоуренс, перестань разговаривать со мной в таком тоне.

Я покачала головой, попятившись к двери.

— Я буду разговаривать с тобой так, если ты будешь не права.

Она потрясенно округлила глаза. Я еще никогда не разговаривала с ней таким образом.

— Да что с тобой? Это потому что ты слишком много времени проводила с Кайденом? Держу пари, что это именно так.

— Несколько недель назад ты была так счастлива из-за того что мы вместе, — сказала я, вцепившись в ручку двери.

— Потому раньше я не знала, на что он был способен, — ответила она. — Я не хочу, чтобы ты встречалась с ним. И кроме того, ты должна быть на стороне Калеба во всей этой ситуации. Он был частью нашей семьи намного дольше.

Раскаленная волна гнева разлилась от кончиков пальцев прямиком к моим губам.

— Ты даже не знаешь всей истории! И не потрудилась узнать! — Не уверенна что именно я имела в виду, но, так и не удосужившись разобраться, раскрыла заднюю дверь и выбежала на улицу под снег.

Она не пошла за мной, да это и не удивительно. Я никогда не ожидала чего-то большего от нее.

— Земля вызывает Келли. — Люк машет рукой перед моим лицом, и я вздрагиваю. — Ты слышала, что я спросил? Про Кайдена?

— Да. — Сжимаю губы и начинаю расшнуровывать коньки. — Все говорят, что он сам себя порезал.

Просунув руку в зазор между лезвием и ботинком, Люк снимает конек, отшвыривает его в сторону и разминает пальцы на ногах.

— Ты не веришь в это, да?

Часть меня верит, всякий раз, вспоминаю ту ночь, когда у нас с Кайденом был секс, на его руках были свежие раны. Я не задумывалась о них в то время, но он мог и сам их себе нанести. Но я не верю, что он сам пырнул себя ножом.

— Думаю, что это скорее всего был его отец. — Сказав это в слух, чувствую перемены, как все это вдруг становится реальным. Я задерживаю дыхание, не только от мысли, что отец Кайдена ударил его ножом, но и о того, что Кайден ничего не сказал в свое оправдание, и больно даже представить, что может означать его молчание. Я слишком хорошо знаю боль, которая вызывает такое затишье.

Люк стягивает второй конек, а после откидывается на спину и складывает руки на груди.

— Знаешь, помню, когда мы были детьми, Кайден ночевал у меня дома все время. Я всегда думал, что это странно, потому что он хотел быть у меня, а не у себя. Мой дом был чертовой дырой, с сумасшедшей мамашей внутри. Я ничего не понимал, пока в первый раз не остался у него.

Мне интересно, почему он считает свою мать сумасшедшей, но напряженность в его скулах, говорить о том, что не стоит этого делать.

— Что случилось?

Он стягивает перчатки и кладет их в карман куртки. Жестокость в его светло-карих глазах навевает серьезность того, что он хочет рассказать.

— Я разбил чашку. Не специально, но, тем не менее, гребаня чашка была сломана, а это все что имело значение. Я помню, когда это произошло, Кайден чуть с ума не сошел. Нам было по десять, и я ничего не понимал. Это была просто чертова чашка, правильно? — Он громко вздыхает, и его руки пробивает мелкая дрожь. — Так или иначе Кайден был в панике и кричал мне, чтобы тащил метлу из чулана. Я начал искать ее везде, и наконец, нашел ее в шкафу в коридоре. В тот момент я услышал крики, доносящиеся с кухни. — Он замолкает, и тяжело сглатывает.

Я осознаю, что мои руки тоже дрожать, а сердце отбивает барабанную дробь в груди.

— Что произошло? Когда ты вернулся на кухню?

Он смотрит в другую сторону катка.

— Кайден лежал на полу, а его отец стоял над ним с согнутым коленом, словно собирался ударить его. Руки Кайдена были все в крови, потому что он полз по осколкам, пытаясь собрать их. У него был большой порез на лице, а в руке у его отца был здоровенный осколок. — Он притих. — Кайден отрицал, что отец ничего с ним не сделал, но я могу сложить два и два.

Я часто дышу через нос, пытаясь сдержать слезы.

— Он когда-нибудь рассказывал, что случилось на самом деле?

— О том дне? — Он качает головой. — Но однажды, когда я был там снова, у него завязалась ссора с отцом, и тот ударил его прямо передо мной, так что после этого, можно сказать, кота вынули из мешка.

Я вынимаю ногу из конька, прикрыв глаза, и позволяю легким наполниться морозным воздухом.

— Ты когда-нибудь чувствовал себя виноватым из-за того что не рассказал никому об этом?

Он молчит на протяжении долгого времени, и когда я открываю глаза, вижу, что он наблюдает за мной.

— Все это гребанное время, — отвечает он с пылающими глазами.

Наступает момент, когда нас с Люком объединяет тонкая нить связи, но после она истончается. И когда связь проходит, Люк поднимается на ноги, подбирает свои коньки и направляется к шкафчику, где лежит обувь. Я следую за ним, захватывая свои коньки. Мы обуваемся и идем к его грузовику, не говоря ни слова и позволяя чувству вины захлестывать нас. Он заводит свой старенький грузовик, и колеблется, прежде чем переключить коробку передач.

— Может нам стоит навестить его, — и переключает рычаг передач вперед. Он поворачивает руль вправо и включает обогреватель, прежде чем надавить на газ и выехать с парковки. — У меня остался только один предмет перед Рождественскими каникулами, но я могу забить на него. Я уже со всем разобрался.

— Но к нему не пускают никого, кроме семьи, — напоминаю я, и, сгибая руку, достаю ремень безопасности позади себя. — По крайней мере, об этом сказала моя мама вчера, когда я звонила ей. Маци сказала ей, что к нему никого не пускают кроме нее и что он не может даже поговорить по телефону.