Полумрачный зал был пуст. На барной стойке остались недопитые бокалы и рюмки. Музыка не звучала. Зато совсем рядом, над самым ухом, она услышала настойчивый, почти надрывный голос бабушки:

— …Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися, оружием обыдет тя истина Его…

— Ба-аб? — всхлипнула Даша. — Я так ушиблась!

— Сильнее надо было! — вставила Галина Петровна, но продолжала вычитывать псалом до конца: — Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящая во дни, от вещи, во тьме преходящия, от сряща и беса полуденнаго…

Невольно Даша встала рядом на колени и стала читать в голос с бабушкой, лицо её от осознания происшедшего покрылось мелкими капельками пота, она всем телом вздрагивала, и оттого громче бабушки причитала:

— …Воззовет ко Мне, и услышу его, с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дней исполню его и явлю ему спасение Мое.

Она никогда не заучивала наизусть псалмы, если и читала, то по книге или повторяла за бабулей, но сейчас ни разу не ошиблась даже в ударении.

Галина Петровна три раза осенила себя крестным знамением и только потом с тревогой посмотрела на внучку.

— С кем танцевала-то? — кивнула на пустой зал. — Я как вошла, так и поняла: крутит тебя. Сама с собой вальсируешь.

— С Фрутимером танцевала… — лицо Даши зарделось.

— От, бесовское имя! А ну давай поднимайся, пошли быстрее отсюда.

— Колокол не бьёт, — прислушалась Даша.

— Да с тех пор как не бьёт, так ты музыку и услышала, — сообщила Галина Петровна, — поднимайся, пойдём уже, пока ещё кто на нашу голову не навязался.

— Бабуль… Но ведь всё было так явственно…

— Ну так! — скривилась бабушка. — Они тебе ещё и не такое показать могут. Понравилось, что ли?

— Понравилось… — опустила голову Даша.

— Это за грехи мои…

— Почему за твои-то?

— Не твоего ума дело.

— Опять не моего?

— Ты сначала музыку слышать перестань и танцевать с… — бабушка не договорила, потому что у Даши от испуга и понимания глаза расширились. — Вот видишь, — обняла она внучку, — опять ругаемся.

— Не, баб, не ругаемся, — прижалась к ней Даша.

— Не ругаемся, — со вздохом согласилась Галина Петровна.

5

Михаил Давыдович понял, что его разбудил колокол. Он осторожно встал и подошёл к зеркалу, будто в нём можно было увидеть вчерашний день. В прежние времена его радовало сходство с поэтом Максимилианом Волошиным. Крупное лицо с окладистой бородой, которую он периодически превращал в шкиперскую. Бурные, волнистые волосы до плеч, как и положено человеку творческой профессии, мыслителю. В узком кругу он называл их «мои продолжения извилин». Но главное — это покатые бугры на мощном лбу и надбровные дуги. Всё это, как снегом, припорошено благородной сединой. «Энгельс отдыхает», — говорили о Михаиле Давыдовиче студенты, которые не знали, что ему больше нравится сходство с Волошиным. Да и Волошина-то из студентов мало кто знал.

— Синяков хоть нет, — порадовался своему отражению профессор.

Пока Михаил Давыдович пытался найти хоть какие-то запасы воды, чтобы умыться, колокол перестал бить. Плеская себе на руку из бутылки минеральной воды и размазывая её по лицу, профессор поразился наступившей тишине.

— Мёртвая, — разбил он её определением.

Но, только завершив умывание, он услышал из комнаты голоса. Сначала предположил, что включён или включился телевизор, но света в квартире по-прежнему не было.

— Разговорчики… — сказал он так, будто одёргивал нерадивых студентов на лекции.

Но разговорчики не прекратились. Судя по накалу страстей, в гостиной шёл научный спор. И когда Михаил Давыдович прислушался, то понял, что спорят о нём. Точнее, о том, что сделать с заслуженным профессором.

— Мы имеем полное право изъять профессора Дубинского! — требовал баритон.

— Изъять и предать экзекуции, — поддерживал дискант, похожий на голос шакала из знаменитого советского мультфильма «Маугли».

— Я вообще не понимаю, по какому праву его задерживают, — возмущался тенор.

— Я готова вступить в контакт, — предлагал грудной женский голос.

— Успеешь, — одёргивал её баритон.

— Покрошить ему мозги! — требовал дискант. — Его ждут ведущие сайентологи.

Вооружившись молотком для разделки отбивных, профессор на цыпочках двинулся в комнату. И почти не удивился, когда понял, что там никого нет. Единственным разумным объяснением происходящего было воздействие вчерашнего алкоголя.

— Хаббард сделает ему одитинг! — звучал тенор.

— Давайте сначала я ему всё сделаю… — томно предлагал женский голос.

— Дианетика! — надрывался дискант.

Профессор медленно начал сползать по стене в прихожей. И если бы не настойчивые удары в дверь, он окончательно потерял бы самообладание. С молотком наготове он подошёл и заглянул в дверной глазок, держа молоток в состоянии замаха, словно мог кого-то ударить через стальной лист.

— Кто? — Михаилу Давыдовичу едва удалось выдавить из себя испуганный шёпот.

— Открывай, это я, твой демон-хранитель, — послышался из-за двери знакомый голос Макара.

— Макар, а это точно ты? — усомнился профессор, но заметил, что голоса в комнате стихли.

— Нет, не точно. Но у тебя есть единственный шанс не остаться один на один со своими страхами. Они уже пришли к тебе? — язвительно спросил Макар.

Последняя фраза подействовала на профессора отрезвляюще, он открыл дверь левой рукой, правой продолжая держать молоток над головой. Макар, увидев такую картину, с порога взял его ладонью за подбородок и саркастически произнёс:

— Бедный Йорик!

— Я слышал голоса… — начал рассказывать Михаил Давыдович.

— А я видел, — обрубил его Макар.

— Но ты-то у нас… Ты-то… Ты же почти святоша! — недоумевал профессор.

— Почём тебе знать, какие меня грехи душат? — сузил глаза Макар, бесцеремонно оттолкнул Михаила Давыдовича в сторону и шагнул в квартиру. — Выпить есть?

— Ты же знаешь, я в добрые дни с утра не пью…

— А кто тебе сказал, что сегодня добрый день?

— Н-ну… — не нашёлся что ответить профессор.

— Впрочем, я тут в ближайшем гастрономе прихватил, — Макар достал из-за пазухи бутылку коньяка. — Надо по-быстрому хлопнуть, а потом идти к храму.

— Гастроном работает?

— Нет, но витрину уже кто-то разбил. Мародёры.

— И ты в этом участвовал?

— Я взял себе пол-литра общенародной собственности. Уверяю тебя, никто не хватится. Милиция не приедет.

— Что происходит, Макар?

— То, чего мы так долго ждали.

— Социалистическая революция, — вспомнил Ленина Михаил Давыдович.

— Да ты, батенька, совсем умом тронулся, — оценил состояние друга Макар. — Конец Света происходит.

— Да, я вот и смотрю, света нет, — профессор пощёлкал выключателем на стенке.

— Так, — угрюмо вздохнул гость, — давай-ка рюмки, а то ты так и будешь бредить… Завтра с тобой будет бессмысленно о чём-то говорить…

— Меня, между прочим, хотели доставить к Хаббарду! — спохватился вдруг Михаил Давыдович.

— К Хаббарду Люциферовичу? — иронично уточнил Макар. — Ты… это… не те книжки в детстве читал. Читал бы, что ли, Фрэнсиса Коллинза…

— Я только Уилки помню. «Женщина в белом», «Лунный камень».

— Уилки все помнят, кто с букварём знаком. А я тебе про Фрэнсиса толкую, который геном человека расшифровал.

— А-а… геном… И чего он?

— Он написал книгу «Доказательство Бога». Для таких, как ты, идиотов, — Макар разлил по рюмкам и протянул одну Михаилу Давыдовичу.

— Ты всё время меня оскорбляешь! — попытался обидеться профессор.

— Ты, в свои критические дни, чего только не делаешь, я же тебя не попрекаю, — невозмутимо ответил Макар и выпил. — Давай, — кивнул он на рюмку, — делай, кто-то ведь звонил в колокол. Явно не Хемингуэй.

— Кто знает, — задумчиво отёр губы Михаил Давыдович после выпитого, — значит, и к тебе приходили?