Стокгольмская миссионерская организация в Старом городе тоже не смогла предоставить необходимой информации. Зато один из сотрудников, дежурящих там по ночам, рассказал, что множество детей обычно обитает под Центральным мостом.

– Эти ребята безумно пугливы, – с огорчением добавил он. – Когда мы там появляемся, они подходят, хватают по бутерброду и чашке бульона и сразу удаляются, самым откровенным образом показывая, что вообще-то не хотят иметь с нами дела.

– Неужели социальная служба не может ничего сделать? – спросила Жанетт, хотя знала ответ заранее.

– Крайне сомнительно. Я знаю, что они приезжали туда с месяц назад, но все ребята разбежались и еще несколько недель не возвращались обратно.

Жанетт Чильберг поблагодарила за информацию, подумав, что визит под мост, возможно, мог бы что-нибудь дать, если только ей удастся добиться, чтобы дети стали с ней разговаривать.

Обход квартир в районе вокруг Педагогического института оказался совершенно безрезультатным, а требующая больших временных затрат работа по связи с лагерями беженцев разрослась до масштабов всей Средней Швеции.

Ниоткуда не пропадал ребенок, подходивший под описание мальчика, найденного мумифицированным в кустах метрах в десяти от спуска в метро. Олунд просмотрел многочасовые записи с камер наблюдения на станции и на расположенном в непосредственной близости Пединституте, но ничего необычного не обнаружил.

В половине одиннадцатого Жанетт позвонила Иво Андричу в судебно-медицинский центр в Сольне.

– Скажи, что у тебя для меня что-то есть! Мы в полном тупике.

– Ну… – Андрич сделал глубокий вдох. – Дело обстоит так. Во-первых, тело полностью иссушено, то есть мумифицировано…

Он замолчал, и Жанетт стала ждать продолжения.

– Я начну заново. Как тебе лучше изложить? На профессиональном языке или по-человечески?

– Излагай, как считаешь нужным. Если я чего-нибудь не пойму, то спрошу, и ты объяснишь.

– Ладно. Значит, так: если мертвое тело находится в сухой среде с высокой температурой и относительно быстрой циркуляцией воздуха, оно довольно скоро высыхает. То есть разложения не происходит. При масштабном высыхании, как в данном случае, трудно, чтобы не сказать невозможно, отделить кожу, особенно на голове. Кожа лица засохла, и ее просто-напросто не снять с…

– Прости, пожалуйста, – нетерпеливо перебила Жанетт. – Не хочу показаться настырной, но меня прежде всего интересует, как он умер и когда это произошло. То, что он засушен, смогла разглядеть даже я.

– Да, конечно. Я, вероятно, немного отклонился. Пойми, определить, когда наступила смерть, почти невозможно, однако я могу сказать, что он мертв не более полугода. Мумифицирование тоже требует времени, поэтому я предполагаю, что он умер где-то между ноябрем и январем.

– Но это все-таки довольно большой временной промежуток. Вам удалось получить ДНК?

– Да, мы взяли ДНК у жертвы, а также из мочи на пластикатовом мешке.

– Что? Ты хочешь сказать, что на мешок кто-то пописал?

– Да, но ведь это не обязательно убийца?

– Верно.

– Правда, на размножение информации по ДНК и получение более детальных данных потребуется около недели. Там имеются кое-какие загвоздки.

– Хорошо. У тебя есть какие-нибудь соображения о том, где могло храниться тело?

– Ну, как я уже сказал… где-то в сухом месте.

В трубке ненадолго замолчали.

– Значит, в принципе, где угодно? – немного подумав, продолжила Жанетт. – А я могла бы, например, сотворить такое у себя дома?

Она представила себе эту отвратительную и совершенно абсурдную картину: мертвый мальчик, который с каждой неделей становится все более засохшим и мумифицированным, у нее дома, в Эншеде.

– Не знаю, как именно ты живешь, но подошла бы даже обычная квартира. Поначалу, возможно, чуть-чуть попахивало бы, но если бы ты имела доступ к маленькому кондиционеру с теплым воздухом и поместила труп в замкнутое пространство, все наверняка получилось бы и даже обошлось бы без жалоб соседей.

– Ты имеешь в виду шкаф?

– Необязательно такое маленькое пространство. Подошли бы гардеробная, ванная комната или нечто подобное.

– Зацепиться тут особенно не за что, – произнесла Жанетт, чувствуя нарастающее раздражение.

– Да, понимаю. Но сейчас я подхожу к тому, что, возможно, тебе чуть-чуть поможет.

Жанетт вся обратилась в слух.

– Предварительный химический анализ показал, что тело буквально напичкано химикалиями.

Наконец хоть что-то, подумала она.

– Во-первых, присутствует амфетамин. Мы обнаружили следы в желудке и венах. Значит, парень ел его или пил, но многое указывает на то, что еще делались инъекции.

– Наркоман?

Жанетт очень надеялась на положительный ответ, поскольку, если речь идет о наркомане, умершем в каком-нибудь притоне и со временем совершенно высохшем, все станет намного проще. Можно будет закрыть дело, сделав вывод, что кто-то из накачанных приятелей юноши, будучи в полной растерянности, отделался от тела, бросив его в кусты.

– Нет, не думаю. Судя по всему, его инъекции производились насильно. Следы от уколов разбросаны по всему телу, и в большинстве случаев иглы даже не попадали в вены.

– Тьфу, черт!

– Да, такие слова напрашиваются.

– И ты совершенно уверен, что он не вводил себе наркотики сам?

– Увереннее некуда. Однако амфетамин не самое интересное, примечательно то, что в теле присутствуют обезболивающие средства. А точнее, препарат под названием ксилокаин адреналин, шведское изобретение сороковых годов. Поначалу компания “АстраЗенека” продавала ксилокаин как эксклюзивное лекарство, им лечили папу Пия XII от икоты и президента Эйзенхауэра от ипохондрии. Сегодня препарат является стандартным болеутоляющим, его тебе вводят в десну, когда ты просишь зубного врача обезболить.

– Но… Я уже ничего не понимаю.

– Да, у мальчика этот препарат не во рту, а во всем теле. Очень странно, если хочешь знать мое мнение.

– И вдобавок его еще жестоко избивали?

– Да, досталось ему очень здорово, но обезболивающее средство его поддерживало. Под конец, после нескольких часов страданий, наркотики парализовали ему сердце и легкие. Долгая и чертовски мучительная смерть. Бедняга…

Жанетт почувствовала головокружение.

– Но почему? – спросила она со слабой надеждой, что у Иво имеется разумное объяснение.

– Если не возражаешь, я бы поделился кое-какими соображениями..

– Конечно, давай.

– Первое, что мне чисто инстинктивно пришло в голову, – это организованные собачьи бои. Знаешь, когда два питбуля дерутся, пока один из них не умрет. Так иногда развлекаются в пригородах.

– Звучит чертовски маловероятно, – возразила Жанетт, инстинктивно отмахиваясь от чудовищной мысли, хоть и не была до конца уверена, что права. С годами она научилась не отвергать даже самое невероятное. Много раз, когда правда выходила наружу, оказывалось, что жестокая реальность превосходила вымысел. Ей вспомнился немецкий каннибал, который через интернет вступил в контакт с мужчиной, и тот добровольно дал себя съесть.

– Да, но я просто рассуждаю, – продолжал Иво Андрич. – Другой вариант, возможно, более вероятен.

– Какой же?

– Ну, что кто-то избил его до неузнаваемости и не остановился перед тем, что мальчик уже умирал. Он напичкал его препаратами и продолжил истязание.

– Помнишь хоккеиста из Вестероса, которому нанесли почти сотню ножевых ударов? – спросила Жанетт, оживившись.

– Не могу припомнить. Наверное, это было до моего приезда в Швецию.

– Да, дело было довольно давно. В середине девяностых. Преступником оказался скинхед, сидевший на рогипноле. Хоккеист не скрывал, что он гомосексуалист, а нацист ненавидел гомиков. Он продолжал пырять ножом мертвое тело, хотя ему уже давно должно было бы свести руку судорогой.

– Да, нечто подобное я и имею в виду. Съехавший с катушек псих, преисполненный безумной ненависти и, да… рогипнол или, возможно, анаболические стероиды.