О мой Египет! О милая сердцу страна Кемет, вскормившая своей черной землей мою смертную оболочку – земля, которую я предал! О Осирис! Исида! Гор! Вы, боги Египта, которых я предал! О храмы, возносящиеся пилонами к небесам, чью веру я тоже предал! О царственная кровь древних фараонов, все еще текущая по этим иссохшим венам, чью добродетель я предал! О незримая сущность всемирной благодати! О судьба, чье кормило я держал в руках! Услышьте меня, будьте свидетелями до скончания времен, подтвердите, что я пишу только правду.
Сейчас, пока я пишу, вдали, за плодородными полями, я вижу, как текут воды Нила – красные, точно кровь. Передо мной свет солнца озаряет далекие Аравийские горы и падает на дома и улицы Абидоса. Жрецы и теперь еще обращаются в храмах Абидоса к богу, отвергнувшему меня до скончания века, и теперь еще приносятся жертвы, а каменные крыши все так же отражают эхом голоса читающих молитвы. Все так же из своей одинокой камеры внутри башни-темницы я, покрытый позором, смотрю на твои яркие флаги, Абидос, весело развевающиеся на стенах твоих пилонов, и слышу протяжные песнопения длинной процессии, переходящей от святилища к святилищу.
Абидос, несчастный, обреченный Абидос, к тебе рвется мое сердце, ибо скоро-скоро придет день, когда пески пустыни поглотят твои священные места, твои часовни и молельни! Твои боги обречены и будут забыты, о Абидос. Новые верования превратят всех твоих святых в посмешище, и центурионы будут звать центурионов через твои крепостные стены. Я плачу, плачу кровавыми слезами, ибо мое преступление, мой грех породил твои несчастья, обрушил на тебя все беды, и мой позор неискупим во веки веков.
Читайте же то, что написано.
Я, Гармахис, родился здесь, в Абидосе. Мой отец, ныне воссоединившийся с Осирисом, был верховным жрецом храма Сети. И в один день со мной родилась Клеопатра, царица Египта. Юность свою я провел среди полей, которые сейчас вижу из окна, наблюдая за работающими простолюдинами и беспрепятственно гуляя по дворам храмов. О матери своей я ничего не знал, потому что она умерла, когда еще кормила меня грудью. Но перед смертью – а было это во время правления Птолемея Авлета, и это прозвище означает «флейтист», – как рассказала мне старая служанка Атуа, моя мать из ларца слоновой кости взяла урей, золотую змею – символ нашей царской власти в Египте – и возложила его мне на лоб. И те, кто видел, как она это сделала, решили, что боги лишили ее рассудка, что она повинуется воле богов и в своем безумии предрекла конец царствованию Македонских Лагидов и возвращение верховной власти в Египте истинным правителям.
Когда вернулся мой отец, верховный жрец Аменемхет, у которого я был единственным ребенком (ибо та, кто была его женой, прежде чем стать моей матерью, не знаю за какие злые деяния, была надолго наказана богиней Сехмет бесплодием), так вот, когда вошел отец и увидел, что сделала умирающая женщина, он воздел руки к небесному своду и возблагодарил Незримого за посланное знамение. Пока отец молился, Хатор[8] преисполнила мать духом пророчества. Та с трудом поднялась с кровати, трижды простерлась перед колыбелью, в которой спал я с царственной коброй на лбу, и провозгласила:
– Слава тебе в веках, плод моего чрева! Слава тебе, царственное дитя! Слава тебе, будущий фараон! Слава тебе, бог, который освободит землю Египетскую от чужеземцев! Слава тебе, божественное семя Нектанеба, потомка вечноживущей Исиды. Сохрани чистоту души и будешь править Египтом, восстановишь истинную веру, и ничто тебя не сломит. Но, если в час посланных тебе испытаний ты не выстоишь, пусть на тебя падет проклятие всех богов египетских и проклятие твоих царственных предков, правивших на этой земле со времен Гора и сейчас вкушающих покой в Аменти. И пусть при жизни ты будешь несчастен, а после смерти пусть Осирис не примет тебя, и пусть все сорок два судьи Аменти осудят тебя, пусть Сет и Секхет терзают тебя до тех пор, пока твой грех не будет смыт, пока боги Египта, называемые новыми именами, снова не начнут почитаться в египетских странах, пока не будет преломлен скипетр захватчика, пока все угнетатели не будут навек изгнаны из нашей земли и пока не изгладятся следы чужеземцев, пока не совершится тот великий подвиг, что ты в своей слабости не сумеешь свершить.
Лишь мать произнесла это, дух пророчества покинул ее, и она пала замертво на колыбель, в которой я спал, отчего я с криком проснулся.
Отец мой, Аменемхет, верховный жрец, задрожал и преисполнился страха как из-за тех слов, которые устами матери произнес дух Хатор, так из-за того, что сказанное означало призыв к преступлению, к заговору против Птолемея, к государственной измене. Ибо знал он, что, если эти речи дойдут до ушей Птолемея, фараон немедленно пошлет своих воинов уничтожить ребенка, к которому относилось это пророчество. Поэтому отец закрыл дверь и заставил всех, кто был рядом, поклясться символом своего сана, именем божественной триады и душой той, которая лежала бездыханной на каменном полу рядом с ними, что они навсегда сохранят в тайне то, что увидели и услышали, чему оказались свидетелями.
Среди этих людей была старая женщина по имени Атуа, кормилица моей матери, которая очень любила ее, как родную дочь. Я не знаю, как было раньше и как будет в будущем, но в наши дни нет такой, самой страшной клятвы, которая запечатала бы уста женщины. И вышло так, что через какое-то время, когда она свыклась с тем, что произошло, и страх покинул ее, она рассказала о пророчестве своей дочери, которая после смерти моей матери стала моей кормилицей. Они в это время шли вдвоем через пустыню, неся еду мужу дочери, который был скульптором и высекал фигуры богов в скальных гробницах. Вот она и сказала дочери, моей кормилице, что ее забота и любовь ко мне должны быть особенно велики, потому что мне суждено стать фараоном и изгнать из Египта Птолемеев. Но дочь Атуа, моя кормилица, была настолько удивлена услышанным, что не сумела удержать в себе это известие и ночью разбудила мужа и шепотом пересказала ему слова матери, чем обрекла на смерть себя и своего ребенка, моего молочного брата. Ибо мужчина рассказал об этом другу, а друг тот был шпионом Птолемея, и через него рассказ этот дошел до фараона.
Фараон сильно встревожился, поскольку, хоть он, напившись вина, и насмехался над богами египтян и клялся, что римский Сенат – единственный бог, перед которым он преклонит колени, в душе его терзал неодолимый страх, о чем я узнал от человека, который служил у него лекарем. По ночам, оставаясь в одиночестве, он вскрикивал и взывал к великому Серапису – который на самом деле вовсе не настоящий бог, а лжебог, – и к другим богам, боясь быть убитым, боясь, что душа его может быть отдана в руки мучителям в загробное царство. К тому же, чувствуя, что его трон начинает под ним шататься, он посылал богатые дары храмам и советовался с оракулами, особенно с оракулом с острова Филе. Поэтому, когда до него дошло известие о том, что жену верховного жреца великого и древнего храма в Абидосе перед смертью посетил дух пророчества и богиня Хатор предсказала ее устами, что ее сын станет фараоном, он очень испугался и, призвав нескольких верных стражей (они были греками и поэтому не боялись гнева египетских богов), отправил их на корабле вверх по Нилу с приказом явиться в Абидос, отрубить голову сыну верховного жреца и привезти эту голову ему в корзине.
Однако, поскольку у корабля, на котором плыли стражники, была глубокая посадка, а Нил в это время года мелеет сильнее всего, случилось так, что он сел на мель недалеко от того места, где начинается дорога, ведущая через равнины Абидоса, к тому же сильнейший северный ветер грозил в любую минуту потопить корабль. Стражники фараона позвали крестьян, набиравших воду на берегу реки, и попросили привести лодки и снять их с корабля. Но, увидев, что это греческие солдаты из Александрии, крестьяне и не подумали их спасать, не стали им помогать, потому что египтяне ненавидят греков. Тогда стражники закричали, что они выполняют приказ фараона, но крестьяне все равно продолжали свою работу и не помогли им, только спросили, что за приказ им дал фараон. На это евнух, приплывший на корабле и напившийся от страха до полной потери разума, ответил, что они получили приказ убить ребенка верховного жреца Аменемхета, которому было предсказано стать фараоном и изгнать греков из Египта. И тогда крестьяне побоялись далее мешкать, хотя пребывали в сомнении, и стали спускать лодки, не понимая, что могут означать слова евнуха, какое фараону дело до сына Аменемхета и почему он должен стать фараоном. Однако среди них был один, смотритель каналов, родственник моей матери, и он присутствовал тогда, когда она пророчествовала. Поэтому сейчас же он развернулся и бежал к нам со всех ног три четверти часа, пока не оказался там, где я лежал в доме за северной стеной великого храма в отведенной мне колыбели. В ту минуту моего отца дома не было, он пребывал в священной области захоронений, той части места Долины Гробниц, которая находится слева от большой крепости, но стражники, ехавшие на ослах, уже приближались. Тогда гонец, наш родственник, позвал старую женщину Атуа, чей длинный язык стал причиной такого зла, и рассказал о солдатах, которые вот-вот ворвутся в дом, чтобы убить меня. Они растерянно посмотрели друг на друга, не зная, как быть, потому что, если бы они меня спрятали, стражники перевернули бы весь дом и не прекратили бы поиски до тех пор, пока не нашли бы меня. И тут мужчина выглянул за дверь и увидел играющего во дворе ребенка.
