Разговор уже совсем еле-еле двигался, как вдруг оживился при упоминании ретивого квартального. Оба они навострили уши, когда я упомянул, что с ним ходил на место преступления выискивать следы. А зачем я это сделал? Исключительно по просьбе самого квартального, ибо он как-то сомневался в предыдущем магическом осмотре, вот и попросил меня, а за потраченное время отблагодарил, дав пообщаться с человеком, который Самарскую Луку знает, и это мне поиски облегчило. На звучавший в тысячный раз возглас, что ведь Чумаченко подтвердить может, контрразведчик недовольно скривился и сказал, что не сможет. И поведал, что квартальный буквально носом землю рыл, ища лиходеев, и вроде бы нашел. Он собрал нескольких городовых, что были в досягаемости, и ворвался в тот дом, где злодеи прятались, а дальше произошло что-то вроде взрыва или пожара, и от домика и всех там осталось только пепелище. По нему было видно, что он чего-то недоговаривает. Ну да ладно, еще найдем информатора по этому вопросу. Я рассказал, что засек там наличие мощного амулета и предупреждал, что при умелом или совсем неумелом пользовании этим амулетом может беда случиться. Возможно, враг, не желая висеть, амулетом воспользовался, чтобы в портал уйти, но портал взорвался, так как ему помешали. Но на лице коллеги была скептическая улыбка: дескать, что я могу знать. Ага, запомним и поспрашиваем. Но потом. Сейчас надо эпопею закончить.
Было уже светло, когда дознаватели ушли куда-то, видимо, к начальству. А я остался сидеть на диване, под охраной молоденького унтера, и внезапно опять задремал. Разбудил меня разнос унтеру за то, что я тут был оставлен в кабинете, а он, унтер то есть, выходил курить. А ведь я мог притвориться и нечто зловредное совершить, пока меня спящим полагали…
Ага, надо мне это. Коллега уже не присутствовал, мне возвратили оружие и те документы, которые изучали, заставили в трех листах расписаться – мол, все получил, что забиралось, ничего не пропало и претензий не имею. После чего меня проводили на выход. Было уже семь утра. Проблема «куда идти сразу посреди ночи» разрешилась. Теперь ее заменила другая – куда идти сразу поутру. Ну, сейчас уже будет чуть попроще.
Едва я вышел за дверь, как пришлось немедленно возвращаться. Карабин-то надо сдавать в оружейку на хранение. Сдав его и вновь выйдя на улицу, я вспомнил, что он после стрельбы в зале с нишами нечищенный. Эх! Но сил вернуться опять в это здание не было. Так и пошел дальше.
Что-то этот день неудобств никак не закончится. И побрел я в банк – снимать со счета деньги. Вообще я сначала в баню пошел бы, но, если так сделать, ерунда получится. Чистого белья у меня с собой нет. Тогда, вымывшись, придется на чистое тело грязную одежду натягивать. Купить же чистое – наличных не хватит. Поэтому пошел я делиться своими неудачами с сотрудниками банка. Они небось, видя меня, грязного и ободранного, будут оскорблены до глубины своей чистой души, что такой тип к ним пожаловал. И не по ошибке – принимать придется.
Так и вышло. Банковские клерки в снежно-белых сорочках и синих нарукавниках, бросая на меня взгляды, аж передергивались и беседу вели на грани нервного срыва. Когда один из них случайно со мной руками столкнулся, когда я подписывал, это его повергло в шок. Он посмотрел на свою руку с безграничным удивлением – дескать, как это могло случиться? Видал я такой взгляд в отряде у нордлинга, которому оторвало полруки взрывом своей же «гранаты» (шнур он из-за великих понтов укоротил по самый корешок). Меня даже потянуло для полного доведения клерка до апофигея почесаться, как будто меня вши мучают. Но пожалел.
Обслужили меня очень быстро для банка – видимо, чтобы меньше глаза терзал. Вышел из банка и пошел на телеграф, где дал две телеграммы – в Тверь и в Царицын. Исполнив свой долг, отловил извозчика и поехал на рынок, в гостиницу, где жил и которая обещала отправить вещи домой. Уточню это, поселюсь, а потом можно будет в баню и поесть.
В гостинице на меня также глянули косо и неодобрительно, но косые взгляды быстро сменились виноватыми. Не отправили они ничего! Демьян Филин вещички им привез, те, что я оставил в лагере, а они их присоединили к прежним и забыли. Тут я не выдержал и непристойно выразился, начав с «загиба Петра Великого» и закончив обвинениями в деловой импотенции. Я выражался бы и дольше, но тут мне пришла в голову мысль, что это разгильдяйство уберегло меня сейчас от покупки новой одежды. Поэтому я сбавил накал и заявил, что если, не дай боги, одежда моя и прочее в сыром подвале пришли в негодность, я с них стребую втридорога. Меня заверили, что подвал у них старый, сухой, и ничего там случиться не может. И мышей с крысами они регулярно истребляют. Я потребовал принести вещи в номер, где я их в их присутствии осмотрю. И, исходя из результатов, решу, что делать – обращаться к судье или нет. А заплаченные за невыполненную пересылку деньги пойдут в счет оплаты за номер.
Подробное изучение вещей показало, что ущерб понесли только некоторые носки, продравшиеся на пятках, то есть понятно, что не по вине гостиницы. Демьяну собирать и складывать вещи явно помогала жена – больно все аккуратно сложено и в мешковину зашито. Я собрал себе вещей на переодевание после бани, взял с собою кольт с запасным магазином и отправился в баню. Еще пришлось переобуться – сапог все-таки требует ремонта. По дороге вспомнил, что бинт остался в гостинице, оттого купил бинт в аптеке.
Баню я посетил сегодня другую, а не ту, в которой бывал прежде. Называлась она «Наяда» и располагалась совсем недалеко, на берегу Самары. Заказал себе отдельное моечное помещение и стал отскребать себя от многомесячной грязи. Я ожидал, что от меня вся река станет черной, и Великая тоже малость потемнеет, но многослойной грязи на мне не оказалось. Словно я не три месяца воздерживался от мытья, а недели две. Чистым себя такого не назовешь, но сказать, что ужасно грязен, – это преувеличение. Все-таки «карман времени» жил по своим часам и организм заставлял жить по ним. Поэтому бородища до пояса не дошла, и скелета я напоминать не стал. Животик уменьшился. Что ж, будет за возвращение чего бороться. Затем я сходил к здешнему парикмахеру и лишился излишков волос и бороды.
Переоделся в чистое, грязное свернул в узелок и отправился на не то поздний завтрак, не то ранний обед. Вообще до чего же легче жить стало – на ногах нет сапожищ, нет ни ранца, ни жилета, волос стало меньше, лишнего веса также – хоть взлетай и пари над мостовой. Но почему-то не лечу. Ах да, ногти на ногах не стрижены, к земле притягивают, цепляются, летать мешают. Ничего, вечером я их пообкорнаю, будет меня во сне легкость бытия к потолку возносить.
Наученный опытом с тушенкой, я предусмотрительно заказывал еды понемногу. Есть по-прежнему не хотелось, поэтому два яйца с колбасой потребовали героических усилий по поеданию их. Чай пошел легче. Пирожков я набрал с собой, рассчитывая на возможность позднего включения аппетита. Посетила мысль о том, что, когда восстановится аппетит, тогда и восстановится владение Силой, но я не менее героически загнал ее вглубь. Потом.
Забежал в номер, оставил пирожки, зато прихватил сапоги и сдал белье с одеждой в стирку, а сапоги в починку. У прачки мне пообещали сказать адрес специалиста по художественной штопке. А когда штаны постираются, отнесу их ему: у меня штопать хорошо не получается. Носок – это еще можно, а вот штаны на самом видном месте… Теперь у меня даже в руках ничего не было, лететь бы и радоваться, но накатила усталость после бурно проведенной ночи. От нее не то что летать, а ноги волочить тяжело стало. Кое-как добрался до номера и свалился на кровать. Мелькнула мысль, что револьвер тоже не почищен… Все потом, все потом…
Сон был нормальным, то есть вообще без сновидений. Устал я видеть странное и загадочное и думать, что означает камень на дороге – препятствие или просто деталь пейзажа. Проснулся вечером, в полдевятого.
Встал, размялся. Чувствовал себя довольно бодро, ибо хорошо отдохнул. Правда, вряд ли ночью засну, но уж ладно. Бросил взгляд на пирожки и не ощутил себя желающим их отведать. Делать по мелочи надо много, поэтому так и проведу эту ночь – в трудах да заботах.
