– Наверно, убийство совершил какой-нибудь безумец, сбежавший из сумасшедшего дома, – сказал я.

– Недурно, – ответил Дюпен. – Ваше предположение почти верно. Но посмотрите на эти волосы. Я вынул этот клок из сжатой руки госпожи Л’Эспане. Что вы о них думаете?

– Дюпен, – сказал я, совершенно ошеломленный, – эти волосы необычные: это не человеческие волосы!

– Я и не говорю, что человеческие, но, прежде чем решить, чьи они, взгляните на рисунок, который я перерисовал на бумажку. Эти следы оставлены пальцами на шее убитой. Вот посмотрите, – продолжал мой друг, раскладывая на столе бумагу, – не правда ли, что рука сильная и незаметно, чтобы пальцы скользили, каждый, как видно, оставался на своем месте, пока жертва не умерла. Попробуйте наложить ваши пальцы на контуры рисунка.

Я попробовал, но не смог растянуть пальцы по всей длине.

– Может быть, – продолжал Дюпен, – мы неправильно производим опыт. Бумага разложена на плоской поверхности, а горло имеет цилиндрическую форму. Вот круглое полено, почти одинаковой толщины с горлом. Оберните его рисунком и повторите свой опыт.

Я повиновался, но результат был еще более плачевным, чем в первый раз.

– Это, – решил я, – след не человеческой руки.

– Теперь, – сказал Дюпен, – прочтите это место у Кювье.

То было описание внешнего вида и повадок большого орангутанга.

– Это все объясняет, – сказал я, прочитав. – Никакое животное, за исключением орангутанга, и именно индийского, не могло бы оставить таких следов, какие вы нарисовали. Клок темной шерсти тоже подходит под описание Кювье. Но я не могу хорошенько объяснить себе подробностей убийства. Ведь свидетели слышали два голоса, и один из них, несомненно, принадлежал французу.

– Справедливо, и вы, конечно, помните, что почти все свидетели единогласно приписывали грубому голосу восклицание: «Господи!» Один из свидетелей показал, что это слово было произнесено с упреком и досадой. На этом-то слове я и основал надежду распутать дело. Очень может быть, даже более чем вероятно, что человек, сказавший вышеупомянутое слово, неповинен в преступлении. Орангутанг сбежал от него. Возможно, человек проследил за ним до самой комнаты, но не мог схватить его при сложившихся страшных обстоятельствах. Но все это только предположения, и ничего более. Если этот француз не принимал, как я предполагаю, участия в деле, то объявление, которое я занес вчера, когда мы возвращались домой, в контору газеты «Свет» – газеты морской и очень распространенной среди моряков, – заставит его прийти сюда.

Он подал мне газету, и я прочел:

«Объявление. Утром … числа (день убийства) в Булонском лесу был найден огромный орангутанг с острова Борнео. Хозяин его – насколько известно, это моряк с мальтийского корабля – может получить животное, предоставив доказательства и заплатив за его поимку и содержание. Адресовать на улицу … дом №… Сен-Жерменского предместья, третий этаж».

– Откуда вы знаете, что француз – моряк и с мальтийского корабля?

– Я и не знаю, – сказал он, – и вовсе не уверен в этом. Но вот небольшой кусочек тесемки, которым, судя по его сальному виду, должно быть, завязывали волосы на голове. Такие узелки делают только мальтийские моряки. Я нашел тесемочку у громового отвода. Не может быть, чтобы она принадлежала одной из убитых женщин. Во всяком случае, если я ошибся, основывая свои умозаключения на тесемке, что француз – моряк с мальтийского корабля, то своим объявлением я не повредил никому. Если же я не ошибся, то многое выиграл. Француз, знающий об убийстве, хотя и невиновный в нем, конечно, сначала поколеблется ответить на объявление и потребовать своего орангутанга, но потом он будет рассуждать так: «Я не виновен, к тому же я беден, а мой орангутанг имеет большую цену – это почти целое состояние при моем положении. К чему мне терять его из-за каких-то глупых опасений? Обезьяну нашли в Булонском лесу – далеко от места преступления. Разве кто-нибудь станет подозревать, что глупое животное могло натворить такое? Полиция растерялась и не сумела напасть на какой-либо след. Даже если животное и подозревают, кто может доказать, что я знал об убийстве, или обвинить меня за то, что я знал о нем?.. Если же я не откликнусь на призыв, то скорее навлеку на себя подозрение, поэтому лучше пойду и заберу своего зверя».

В эту минуту послышались поспешные шаги человека, поднимавшегося по лестнице.

– Приготовьтесь, – обратился ко мне Дюпен, – возьмите пистолеты, но не используйте их и не показывайте до тех пор, пока я вам не скажу.

Входная дверь была отворена, посетитель вошел, не позвонив, и поднялся на несколько ступенек, но тут засомневался, и мы услышали, как он начал спускаться. Дюпен бросился к двери и остановился, посетитель снова стал подниматься. На этот раз он постучался к нам.

– Войдите, – весело и добродушно сказал Дюпен.

Вошел человек, очевидно моряк, – сильный, крепкий и мускулистый, со смелым и приятным лицом, почти совершенно скрытым за усами и бакенбардами. При нем была толстая палка. Он неловко поклонился и приветствовал нас на простонародном наречии, указывавшем, однако, на его парижское происхождение.

– Садитесь, почтеннейший, – сказал Дюпен, – я полагаю, что вы пришли поговорить насчет вашего орангутанга. Я завидую вам; он замечательно хорош и, вероятно, дорог. Сколько ему лет?

Матрос глубоко вздохнул с видом человека, у которого свалилась тяжесть с плеч, и твердо сказал:

– Точно не знаю, но думаю, что года четыре или пять… Он у вас здесь?

– Конечно, нет. У нас нет удобного места, и он заперт в манежной конюшне на улице Дюбург. Вы можете забрать его завтра утром. Сумеете ли вы доказать свои права?

– Да, сударь, конечно.

– Мне, право, жаль расставаться с ним, – сказал Дюпен.

– Я понимаю, – ответил матрос, – что вы не даром трудитесь. Я с удовольствием дам вознаграждение человеку, поймавшему его, но, конечно, это будет небольшое вознаграждение.

– Хорошо, – ответил Дюпен, – совершенно справедливо. Но что же вы дадите мне в награду? Постойте! Знаете ли, какую награду я попрошу у вас? Расскажите мне все, что вы знаете об убийстве на улице Морг.

Дюпен произнес последние слова совершенно спокойным голосом. С тем же спокойствием он направился к двери, запер ее и положил ключ в карман; затем достал из-под сюртука пистолет и так же спокойно положил его на стол.

Лицо матроса побагровело, как будто он вот-вот задохнется. Он вскочил и схватил палку, но через секунду снова опустился на стул, дрожа и побледнев, как полотно. Он не мог произнести ни слова. Мне стало жаль его.

– Друг мой, – сказал Дюпен самым ласковым голосом, – вы беспокоитесь напрасно. Клянусь честью, мы не желаем вам зла. Я знаю, что вы не виновны в убийстве на улице Морг. Но это все-таки не значит, что вы вовсе не причастны к делу. Из того, что я сказал, вы можете судить, что я имел возможность кое-что узнать. Нам все ясно. Вы ничего не могли сделать, чтобы предупредить несчастье, и ни в чем не виноваты. Вам нечего скрывать и нет причин скрываться. С другой стороны, вы, как честный человек, обязаны рассказать все, что знаете. В настоящее время, как вам известно, невинный человек заключен в тюрьму по обвинению в известном вам преступлении.

Пока Дюпен говорил, матрос почти совершенно пришел в себя, но вся его первоначальная храбрость улетучилась.

– Господь да поможет мне! – воскликнул он, немного помолчав. – Я расскажу вам все, что знаю, но не надеюсь, что вы поверите мне… Да и глупо было бы надеяться! А между тем я не виновен. Я расскажу все, даже если это будет стоить мне жизни.

Вот что нам поведал матрос. Не так давно он плавал на Индийский архипелаг. Несколько матросов, в числе которых был и он сам, высадились в Борнео и отправились вглубь страны на экскурсию. Матрос с одним из своих товарищей поймал орангутанга; товарищ в скором времени умер, и наш матрос остался единственным хозяином животного. После долгих хлопот матрос, наконец, перевез орангутанга в Париж, в свою собственную квартиру, и, чтобы не вызывать назойливое любопытство соседей, решил держать животное взаперти, пока не вылечит рану на ноге, которую орангутанг нанес себе на корабле. Матрос хотел во что бы то ни стало продать зверя.