– Врунишка, – с улыбкой говорит он.
– Давай встретимся после школы, и я помогу тебе подготовиться.
– Я сегодня работаю.
– Могу приехать к тебе позже.
Знаю, что навязываюсь, но мне хочется проводить рядом с ним каждую минуту. И помогать ему, даже если это всего лишь испанский. Хоть с чем-то я могу помочь.
– Приезжай к нам на ужин, а потом посидим над учебниками. Но, вполне возможно, придется засидеться допоздна. Я просто ужасно говорю по-испански, – предупреждает он.
– Тогда тебе повезло, что я сова.
Он усмехается.
– Очень повезло. Значит, увидимся вечером?
– Договорились.
– Hasta la vista, baby[7], – говорит он, невольно вызывая у меня улыбку. Весь словарный запас этого восхитительного придурка ограничивается фразами Арнольда Шварценеггера.
Вечером того же дня я сижу в теплой, освещенной кухне ранчо «Ленивая собака». И это напоминает мне сцену из сериала «Маленький домик в прериях»[8]. Венди накрывает на стол, а миссис Эйвери разминает картофель для пюре. Такер с отцом возвращаются из сарая и по очереди целуют хозяйку дома в щеку, а затем закатывают рукава на фланелевых рубашках и моют руки в кухонной раковине, словно хирурги, готовящиеся к операции. После этого Такер усаживается рядом со мной и сжимает под столом мое колено.
Миссис Эйвери с сияющими глазами смотрит на меня из-за плиты.
– Ох, Клара, я так рада видеть тебя снова, – говорит она.
– Я тоже, миссис Эйвери. Спасибо, что пригласили меня.
– Дорогая, зови меня Рейчел. К чему все эти формальности. – Она шлепает мужа по руке, не давая тому украсть булочку из корзинки. – Надеюсь, вы проголодались.
На ужин нас ждет тушеное мясо с подливкой, картофельное пюре, морковь, сельдерей, домашние булочки и большие стаканы холодного чая.
Некоторое время мы едим молча. Но я не могу перестать думать о том, как тяжело придется всей семье Эйвери, если Такер умрет. А в голове то и дело всплывает воспоминание о том, как они выглядели в моем сне. Печальными. Смирившимися. Но готовыми пройти через это.
– Ма, все просто восхитительно, – говорит Такер. – Кажется, я мало говорил тебе, какой ты замечательный повар.
– Спасибо тебе, сынок, – с легким удивлением в голосе, говорит она. – Действительно, не говорил.
Венди с отцом смеются.
– Он прозрел, – говорит мистер Эйвери.
А затем неожиданно меняет тему.
– Знаете, – размахивая кусочком мяса на вилке, начинает он, – если когда-нибудь поймают того ублюдка, который устроил все эти пожары, я все ему выскажу.
Я вскидываю голову.
– Лес кто-то поджег? – спрашиваю я, чувствуя, как все быстрее начинает колотиться сердце.
– Ну, они думают, что один из пожаров возник по естественной причине, вроде удара молнии, – говорит Венди. – Но второй – это точно поджог. Полиция объявила вознаграждение в двадцать тысяч долларов тому, кто даст хоть какую-то информацию о злоумышленнике.
Вот что бывает, когда перестаешь смотреть новости. Власти решили, что это поджог. Интересно, что бы сделали в полиции, если бы узнали, кто на самом деле устроил пожар. Да, офицер, думаю, у поджигателя был рост около ста девяноста сантиметров, черные волосы, глаза цвета янтаря и большие черные крылья. Он живет в аду, является лидером Хранителей и родился на заре времен.
Другими словами, эти двадцать тысяч долларов так никому и не достанутся.
– Я очень надеюсь, что его поймают, – не успокаивается мистер Эйвери. – Мне очень хочется посмотреть ему в глаза.
– Папа, – устало говорит Такер, – забудь уже.
– Нет. – Мистер Эйвери откашливается. – Это была твоя земля. Наследство твоего деда. А еще то, что ты заработал с таким трудом – пикап, трейлер, Мидас. Вспомни, сколько тебе пришлось работать на низкооплачиваемых подработках, чтобы оплачивать взносы за родео, а еще покупать снаряжение и бензин для пикапа. И ты предлагаешь мне забыть про эти годы изнуряющей работы и пролитые тобой литры пота?
– Подождите, – восклицаю я, пытаясь осознать услышанное. – Так власти считают, что лес подожгли у водохранилища Палисейдс?
Мистер Эйвери кивает.
Значит, в этом виноват не Семъйяза, который пытался напугать пламенем маму на пике Стейтик. А кто-то другой. Неужели второй пожар случился по чьей-то вине?
– Это не имеет значения, – отмахивается Такер. – И пусть это останется на его совести. Для меня главное то, что я остался жив.
И в этот момент я задаюсь лишь одним вопросом: «Как сделать так, чтобы он прожил как можно дольше?»
После ужина мы с Такером выходим на крыльцо и садимся на качели. На улице холодно, очень холодно, но, кажется, никто из нас не возражает. И нам плевать, что из-за облаков не видно звезд, а через некоторое время и вовсе начинает идти снег. Но мы не возвращаемся в дом. А сидим на качелях так близко, что наше дыхание смешивается и взвивается над головами клубами дымки.
– Вот и зима пришла, – шепчу я, глядя, как ветер играет с хлопьями снега.
– Да, – соглашается со мной Такер. – Похоже, так и есть.
Он выпрямляется и смотрит на меня, отчего мое сердце разгоняется до скорости тысячи ударов в минуту без всякой на то причины.
– Ты в порядке? – спрашивает он. – Ты всю неделю какая-то напряженная. Что происходит?
Я смотрю на него и думаю о том, что вскоре потеряю его, отчего мои глаза внезапно наполняются слезами. А слезы – слезы любой девчонки и мои в особенности – заставляют Такера нервничать.
– Перестань, – шепчет он и усаживает к себе на колени.
Несколько минут я шмыгаю носом у него на плече, а потом наконец беру себя в руки и даже пытаюсь улыбнуться.
– Все в порядке, – говорю я. – Просто немного нервничаю.
– Ангельские штучки, – нахмурившись, говорит он.
Почему-то каждый раз, когда я начинаю сильно нервничать, он считает, что с этим обязательно связаны ангелы.
Жаль, что я не могу рассказать ему всей правды. Но мне ведь и самой не все известно наверняка.
Я качаю головой.
– Скорее уж студенческие штучки. Ты же знаешь, что я подала заявление в Стэнфорд.
И это правда. Хотя и притянутая за уши, потому что поступление в университет не вызывает у меня ни капли энтузиазма, даже в такой крутой, как Стэнфорд.
Лицо Такера проясняется, будто он внезапно все понял, решив, что я расстраиваюсь из-за того, что мне придется уехать, а он останется здесь.
– Все будет хорошо, – успокаивает меня он. – Мы не расстанемся, и не важно, куда тебе придется уехать. Договорились?
– Договорились.
Он снова обнимает меня и шутливо щиплет за плечо.
– Все будет хорошо, морковка. Вот увидишь.
– Откуда ты это знаешь? – спрашиваю я с ноткой веселья в голосе.
Он пожимает плечами. А затем внезапно хмурится и слегка склоняет голову набок.
– В чем дело? – спрашиваю я.
Он поднимает руку, прося меня помолчать, и с минуту вслушивается в тишину. А затем делает глубокий вдох.
– Просто показалось.
– Что? – не отстаю я.
– Стук копыт. Мне показалось, что я слышу стук копыт.
– Ох, – вздыхаю я и крепче обнимаю Такера. – Мне очень жаль.
Но через мгновение я тоже что-то слышу. Какой-то грохочущий звук. Словно рядом скачет лошадь.
Я прислушиваюсь, но ровный и ритмичный стук о землю не исчезает. А затем к нему примешивается чье-то тяжелое дыхание, словно в нашу сторону мчится крупное животное.
Наши с Такером взгляды встречаются.
– Я тоже слышу это, – говорю я.
Мы вскакиваем с качелей и бросаемся на передний двор. Я медленно кружу по траве, прислушиваясь, откуда доносится стук копыт.
– Туда, – вскрикиваю я, указывая в сторону хребта Титон.
Такер мчится в том направлении, перепрыгивает через низенькую ограду, и в этот момент Мидас выбегает из-за деревьев. Его поступь тяжелая, а бока блестят от пота, но при виде него Такер кричит от счастья. А Мидас ржет в ответ. Я же не свожу с них взгляда, когда они встречаются посреди поля. Такер обнимает Мидаса за шею и зарывается лицом в лоснящуюся гриву. На несколько минут они замирают в таком положении, но затем Такер отстраняется и принимается ощупывать своего коня в поисках травм.
