Как ни странно, политика Вильсона в период войны лишила его многих самых горячих приверженцев. Глава КОИ Крил указал на этот факт потерявшему популярность президенту в конце 1918 года, заявив следующее: «Всех радикалов и либералов – сторонников вашей политики, направленной против империалистической войны, запугали и заставили замолчать. И сделать это вы позволили Министерству юстиции и Министерству почт. Некому больше поднять свой голос в защиту такого мира, какой видится вам. Нацию и общественность выпороли. Всей радикальной и социалистической прессе заткнули рот»¹³⁰. Но упрямство Вильсона ухудшило и без того тяжелую ситуацию. Вместо того чтобы пойти на компромисс и принять предложенные поправки к договору, президент молча смотрел, как договор и членство США в Лиге Наций катятся к поражению. В итоге для ратификации не хватило семи голосов.

Самое тяжкое бремя Версальский мирный договор взвалил на Германию. Репарации составили 33 миллиарда долларов – меньше одной пятой того, что требовала Франция, но вдвое больше того, на что надеялась Германия, – и это в то время, когда платежеспособность последней резко сократилась из-за полной утраты колоний и территорий, населенных поляками. Германия лишилась также порта Данциг и Саарского угольного бассейна. К тому же немцев возмущала статья о «виновности в развязывании войны».

Экономические статьи договора были составлены явно под диктовку банкирского дома Морганов. Как отмечал лауреат ряда литературных премий Рон Черноу, биограф Морганов, «на Парижской мирной конференции 1919 года люди Моргана были буквально повсюду, и советник Вильсона Бернард Барух жаловался, что на переговорах всем заправляют “Джей-Пи-Морган энд компани”». Среди агентов Моргана особенно выделялся Томас Ламонт, ведущий партнер фирмы, на которого очень полагался Вильсон. Другой партнер фирмы, Джордж Уитни, заметил, что Вильсон доверял суждениям Ламонта по финансовым вопросам больше, чем мнению кого-либо другого. Ламонт доказывал, что репарации Германии следует установить на уровне 40 миллиардов долларов, а позднее даже уверял, что немцы, пожалуй, легко отделались. В Париже он и другие банкиры сделали все возможное, чтобы интересы банкирского дома Морганов были надежно обеспечены»¹³¹.

Хотя репарации и статья о «виновности в развязывании войны» создали в послевоенной Германии обстановку напряженности и нестабильности, их влияние на ситуацию несколько преувеличивалось. Репарации были тяжелыми скорее на бумаге, чем в действительности. Начиная с 1921 года фактические платежи неоднократно пересматривались в сторону уменьшения с учетом платежеспособности Германии. А в статье о «виновности в развязывании войны» (статья 231 договора) на самом деле ни о какой виновности речь не идет. В ней указывается, что Германия обязана выплатить репарации за «все потери и все убытки», возникшие «вследствие войны, которая была им [странам Антанты] навязана нападением Германии и ее союзников»¹³². Разумеется, никто не станет спорить, что Гитлер и другие правые в Германии эксплуатировали чувство национального унижения, связанного с поражением в войне и возмездием Антанты. Тот факт, что сражений на немецкой земле почти не было и что военная пропаганда заставила большинство немцев верить в неизбежность победы, еще меньше помогал немцам проглотить унизительный договор и добавлял доверия к разглагольствованиям Гитлера.

Экономические, социальные и политические беспорядки сотрясали и послевоенную Италию, где вооруженные фашисты — последователи Бенито Муссолини – постоянно провоцировали столкновения с левыми демонстрантами и забастовщиками. Посол США Роберт Джонсон предупреждал об опасностях, которыми был чреват захват власти крайне правыми силами под руководством Муссолини. Американское посольство сообщало в июне 1921 года: «Похоже, именно фашисты выступают в качестве зачинщиков беспорядков, тогда как коммунисты… сумели отвести обвинения в беззаконии и насилии от революционной партии “красных” и переложить их на фашистов, самочинно объявивших себя защитниками “законности и порядка”». Позднее, когда в президентство Уоррена Г. Гардинга послом в Италии стал Ричард Чайлд, официальный представитель США развернулся на 180 градусов и принялся расхваливать Муссолини и поносить коммунистов. Чайлд и другие сотрудники посольства всячески преуменьшали правый экстремизм Муссолини, зато превозносили его антибольшевизм и готовность твердой рукой подавить рабочее движение. Американская поддержка продолжалась даже после того, как Муссолини установил в стране фашистскую диктатуру. Покровительство Муссолини оказывали такие ключевые фигуры деловых кругов США, как министр финансов Эндрю Меллон, Томас Ламонт, Дж. П. Морган и Ральф Изли из «Национальной гражданской федерации», одного из крупнейших объединений американских промышленников¹³³.

Историки давно развенчали миф о том, что отвращение, вызванное войной и интригами европейской политики, якобы вынудило США к добровольной изоляции в 1920-е годы. На самом деле Первая мировая война положила конец господству европейских стран и привела к взлету США и Японии, двух настоящих победителей в этой войне. В 1920-е годы произошло быстрое распространение американского капитала по всему земному шару. Вместо Лондона центром мировой финансовой системы стал Нью-Йорк. Началась эра американского господства в мировой экономике. И лидировали в этом процессе нефтяные компании.

Война показала, что контроль над снабжением нефтью – основа расширения власти. Во время войны и Англия, и Германия пытались отрезать противника от поставок нефти. Англия, сильно пострадавшая от нападений немцев на танкеры, впервые выразила беспокойство в связи с нехваткой нефтепродуктов уже в начале 1916 года. Союзники тоже отрезали немцам доступ к нефтяным ресурсам, а английский полковник Джон Нортон-Гриффитс попытался разрушить нефтепромыслы в Румынии, когда немцы в конце 1916 года перешли в наступление, чтобы захватить их. Подчеркивая важность этих событий, лорд Керзон заметил вскоре после подписания перемирия, что «союзники приплыли к победе на волнах нефти». И ключом к этой победе стали США: они обеспечили 80 % потребностей союзников в нефти¹³⁴. Но как только война закончилась, нефтяные компании приготовились захватить любые богатые нефтью территории. Как утверждалось в отчете компании Royal Dutch Shell за 1920 год, «мы не должны позволить другим опередить нас в борьбе за новые территории… наши геологи находятся всюду, где есть хоть малейший шанс на успех»¹³⁵.

Royal Dutch Shell обратила свои взоры на Венесуэлу: правительство генерала Хуана Висенте Гомеса предлагало благоприятные и прочные условия, которые казались намного более выгодными, чем в Мексике, где политическое положение было все еще неясным, а производство снижалось¹³⁶. Обеспокоенные английским влиянием в Венесуэле и убежденные в том, что добыча во время Первой мировой войны в значительной степени исчерпала внутренние ресурсы США, американские компании вскоре включились в борьбу за венесуэльскую нефть¹³⁷. В своей книге «Добыча», посвященной проблемам нефтедобывающей промышленности, Дэниел Ергин называет Гомеса «жестоким, хитрым и жадным диктатором, который в течение 27 лет правил Венесуэлой ради личного обогащения»¹³⁸. По словам историка Стивена Рейба, Гомес, по существу, превратил страну «в личную гасиенду», поскольку «накопил личное богатство, оцененное в 200 миллионов долларов, и 20 миллионов акров земли». Показательно: смерть диктатора в 1935 году была отмечена в Венесуэле недельной «вспышкой народных выступлений», во время которых демонстранты выплескивали свой гнев, уничтожая «его портреты, статуи и здания», и даже «учинили резню» части его «подхалимов»¹³⁹.