Не знаю, как долго я просидела там, когда вдруг услышала голос Энди Блейка, — наверное, довольно долго, поскольку в условиях отделения интенсивной терапии теряешь ощущение времени и способность следить за его течением. Он разговаривал с полицейским за дверью, довольно тихо, поэтому я уловила только его тон, серьезный тон. Голос я узнала прежде, чем увидела Блейка, а когда откинулась назад взглянуть на него, обнаружила, что оба полицейских смотрят на меня. На помятом лице более старшего была написана открытая враждебность. Блейк хмурился. Не кивнув мне, он толкнул коллегу в бок, побудив выйти из отделения. Я почувствовала себя уязвленной, по-детски раздраженной и захотела побежать за ними с криком: «Да я все равно не слушала! Мне наплевать, что вы там обо мне говорите. Мне неинтересно».

Рядом со мной спал Джефф. Его родители дали согласие на операцию, и доктор Холфорд вместе с хирургом оценивал его состояние. Я вышла и встала одна в коридоре. Думать я могла только о том, что Джефф не лежал бы там, если бы я вела себя по-другому. Если бы умела отказывать. Если бы впустила его и поговорила с ним. Если бы он нашел кого-нибудь другого для своих приставаний. Если бы я преподавала в другой школе. Если бы я вообще не была учителем. Чувство вины висело на мне физическим грузом. Разговор оказался невозможен. Я прислонилась к стене, пока медсестры без суеты, не беспокоя меня, сновали туда-сюда по своим делам. В соседней палате лежала жертва падения с высоких, оказавшихся ненадежными строительных лесов, он находился между жизнью и смертью. Мужчина с обширным инсультом, случившимся за обеденным столом, теперь благополучно был помещен под наблюдение в палату на другой стороне отделения. Посетители толпились в обеих палатах, мертвенно-бледные от ужаса либо крайне благодарные. К Джеффу же никто, кроме меня, не пришел. Друзей его я не знала. Родители были слишком немощны, чтобы навестить сына, как сказали медсестры. Я не знала, есть ли у него братья или сестры. Я вообще ничего о нем не знала помимо того, что нравилась ему и он хотел понравиться мне, но мы оба очень плохо с этим справились. Я пришла к выводу, что моя реакция оказалась действительно неадекватной. Я вспомнила все его слова, все поступки и увидела их в новом свете. Он не имел в виду ничего дурного. Он не хотел причинить мне зло.

— Прости, если мешаю… — Я вздрогнула от тихих слов. Блейк выглядел очень серьезно. — Можно тебя на пару минут?

Я медленно оторвалась от стены. Выбор слов сразу же меня раздосадовал. Чему, по его мнению, он мешал? И чего вообще хотел от меня? Плохое настроение ощутимо нарастало во мне как грозовая туча, пока я шла за Блейком по отделению к двери с надписью «Комната для родственников». Стеклянная часть двери была тщательно задрапирована тусклой зеленой шторкой, обеспечивая уединение. В маленькой и загроможденной мебелью комнате оказалось по крайней мере окно, хотя вид из него открывался на трубу крематория, выпускавшую в этот момент клубы темно-серого дыма в ясное голубое небо.

Блейк подождал у двери, плотно закрыв ее за мной. Я осторожно прошла среди стульев, наставленных вокруг журнального столика, направляясь к окну, чтобы выглянуть наружу.

— Я немного удивился, увидев тебя здесь.

Я не обернулась.

— Почему?

— Мне показалось, он тебе не нравился, — спокойно сказал Блейк.

— Не нравится.

— Ты не хочешь повернуться ко мне?

Можно было бы отнестись к его словам как к просьбе, но это, несомненно, приказ. Я повернулась, встала, прислонившись к подоконнику. Блейк садился к журнальному столику. Я вдруг поняла, что мебель расставили для импровизированной беседы. Вот почему стулья теснились и мебель располагалась в таком непонятном порядке.

— Проходи, садись, — сказал Блейк, указывая на стул напротив.

Из упрямства я стала сопротивляться.

— Я лучше постою. Насиделась.

— Это правда?

— Да, — напряженно ответила я. — Мне захотелось прийти и посмотреть, каково состояние Джеффа. Он… у него никого больше нет.

Блейк откинулся в низком кресле и подложил руки под голову.

— О, понятно. Теперь он стал объектом твоей заботы, да? Неудивительно, что ты изображаешь здесь из себя Флоренс Найтингейл[4].

— В каком смысле?

Мне повезло, что я стояла спиной к свету, так как кровь бросилась мне в лицо.

— Это в твоем духе, не так ли? Что-то случается со знакомым тебе человеком, и тебе обязательно надо помочь.

Я хмуро смотрела на Блейка.

— Например?

— Например, твое скромное участие в деле твоего брата.

Он достал из-под кресла газету, которую читал его коллега. Это оказался таблоид с жирными черными заголовками. С того места, где я стояла, мне удалось прочесть шапку, раскинувшуюся на разворот: «ТРАГЕДИЯ УЧИТЕЛЬНИЦЫ: «Я НАШЛА ДЖЕННИ, НО НЕ СМОГЛА НАЙТИ СВОЕГО БРАТА»». И рассмотреть фотографию под ним: крупным планом мое лицо, у школы, повернутое от камеры, лоб нахмурен.

— Когда ты собиралась рассказать нам об этом? — спросил Блейк, протягивая мне газету.

Я как во сне оторвалась от окна и прошла по комнате за газетой. Проклятая Кэрол Шэпли. Она и в самом деле сработала очень быстро, если от интервью до напечатанной страницы прошло так мало времени. Вот тебе и сочувственная история.

— Я этого не говорила, — пробормотала я, в основном для себя, стремительно пробегая глазами статью. Здесь было все: исчезновение Чарли, мамин нервный срыв, папина смерть, смерть Дженни, — но история стала практически неузнаваемой, гладко изложенная, разделенная для алчного читателя на легкоусвояемые абзацы. Я дошла до третьей страницы, где рассказ перетекал в догадки о случившемся с Дженни и в то, что Кэрол выдавала за мои благие пожелания родителям Дженни. («Я надеюсь, они останутся вместе, поддерживая друг друга. Они преодолеют это, но никогда не забудут».) Прочитав последние строчки, я на секунду прикрыла глаза. Мне не требовалось читать это снова — вероятно, я смогла бы процитировать статью наизусть слово в слово, — но я вернулась к началу и смотрела, не различая слов. Мне не хотелось, опустив газету, встретить пристальный взгляд, который, я знала, направлен на меня.

— Прошу прощения, я ничего не сказала о своем брате, поскольку не думала, что это как-то связано, — наконец произнесла я, садясь и для удобства обхватывая колени руками.

Брови Блейка взлетели.

— В самом деле? Я был бы не против узнать об этом раньше средств массовой информации. Кстати, как ей стало известно об этом?

Без всякого выражения я рассказала ему о Кэрол и ее настойчивости. Я объяснила: в тот момент мне показалось, что у меня нет другого выхода, кроме сотрудничества с ней.

— Она мне солгала, — сказала я, щелкая ногтем по раскрытой газете. — Она обещала не использовать мою новую фамилию или любые сведения, по которым меня можно будет узнать. Вот почему это не постановочная фотография. Я не знаю, когда сделан этот снимок. Вероятно, когда все они выстроились за школьной оградой, на следующий день после того, как нашли Дженни.

— На следующий день после того, как ты нашла ее, — подчеркнул Блейк.

Я подняла на него глаза.

— И что?

Он не ответил прямо, просто сердито посмотрел мимо меня.

— Послушай, — сказала я, снова горячась, — не обманывайся, думая, будто во всем этом есть что-то еще, кроме совпадения. Я никому не говорила о Чарли. Я вообще о нем не говорила. О таких вещах не упоминают походя в разговоре, тебе не кажется? И я не могу ожидать, будто другие люди так уж близко к сердцу примут исчезновение моего брата и то, что я так и не смогла это пережить. Это случилось. Я росла, и мне приходилось жить с этим, как, впрочем, и теперь, с той лишь разницей, что сейчас большинство людей либо не помнят, либо им все равно. Поэтому хотя бы переживать свое несчастье я могу без свидетелей? Я привыкла загонять все в себя и даже не представляла, как могу с кем-то поделиться. Скрывать это стало для меня естественным.