– Хотите работать у меня? – вдруг спросил он.

– У вас? – Я ожидала всего, только не этого. – Вы смеетесь!

– Напротив, совершенно серьезен.

– Чему обязана таким неожиданным предложением?

– Вы мне нравитесь. – Он был откровенен, он шел напролом.

– Вы всегда так подбираете кадры?

– Всегда.

– Странный подход.

– Ничего странного не вижу. Съемочная группа – это всего лишь секта, не более. Когда я понял это, все стало на свои места. Мне нужны адепты. Я вербую их, как парень по кличке Христос вербовал своих апостолов. Они ни черта не понимали в общем замысле, но привносили в него свою изюминку. С этой точки зрения вы мне подходите.

– А как насчет профессионализма? Я не имею никакого отношения к кино, – вдохновенно соврала я.

– Дело наживное. Ассистентом по работе с актерами пойдете?

– Что я должна делать?

– Для начала покажете мне этот трюк с «Паркером». – Он широко улыбнулся, и я в очередной раз поразилась небрежной красоте его зубов. – Вы же не подходили ко мне. Как он оказался у вас?

– А у вас?

– Сдаюсь-сдаюсь. Вообще-то я его стибрил у заезжего фрица. За мной такое водится.

– Я учту. С вами нужно держать ухо востро.

– Совершенно необязательно. Значит, мы договорились? Я беру вас на работу.

Никто еще не решал мою судьбу вот так, за каких-нибудь тридцать секунд. Даже капитану Лапицкому понадобилось больше времени. Я улыбнулась: вся моя предыдущая жизнь вполне достойна такого феерического финала в компании с полоумным режиссером, лучшего заключительного аккорда и не придумаешь. Даже если кто-нибудь из людей капитана и пристрелит меня среди декораций и этюдика Тулуз-Лотрека, я вполне могу этого не заметить…

– Но у меня уже есть работа…

– Это видеопрокат, что ли? – Он запомнил, что я говорила ему, очень мило с его стороны. – Бросьте, это несерьезно. Я предлагаю вам кино. От кино еще никто никогда не отказывался. Любая женщина отдала бы за мое предложение все, что угодно.

– Мне нечего отдавать. А вообще я в курсе. Не ляжешь на диван – не выйдешь на экран, – не к месту вспомнила я старую, засалившуюся от долгого употребления вгиковскую поговорку, так любимую Иваном.

Братны поморщился.

– Это не ко мне. Да и не к вам. Вы-то уж точно не выйдете на экран, даже если пролежите во фривольных позах на диване всю оставшуюся жизнь. – Он все-таки куснул меня. – Я исповедую другие принципы.

– Неужели у вас есть принципы? Искусству это противопоказано. Когда я могу приступить к работе?

– Как только утрясете дела со своим видеопрокатом.

– Считайте, что уже утрясла.

Я без сожаления расстанусь с ним, не сомневайся, Анджей Братны, я с наслаждением пошлю к черту всех своих клиентов; тираннозавры «Парка Юрского периода» будут грызть их без моего деятельного участия; я больше не буду ни для кого ни «шер ами», ни «женщиной», ни «подругой». А ты придумаешь для меня вполне жизнеутверждающую концовку. Какое-нибудь другое прозвище, с которым я тихо отойду в мир иной, когда все закончится.

– Вот и отлично. Вы зачислены в группу с сегодняшнего дня, позже я объясню вам круг ваших обязанностей. Пропуск вам подготовят.

– И больше никаких формальностей?

– Никаких. Если вы свободны в ближайший час, я представлю вас съемочной группе.

– Я свободна в ближайший час. И возьмите вашу ручку. – Я протянула ему «Паркер», но он не взял его.

– Оставьте его у себя. Это мой подарок.

– Широкий жест.

– Я вообще очень широкий человек. У вас будет возможность в этом убедиться.

Было похоже на то, что он обольщал меня. Но с таким странным видом обольщения я сталкивалась впервые. Он обольщал меня, потому что вообще обольщал все, что угодно: «Паркер» за двести долларов, Ля Гули с этюда Тулуз-Лотрека, старух с их последними фамильными бриллиантами, охранников с тупыми мордами охотничьих собак, яйца Фаберже, жюри Каннского фестиваля, жюри Венецианского фестиваля, пленку «Кодак», несчастную Музу с гроссбухом под мышкой, осветительные приборы, проходную «Мосфильма» и Пушкинский музей. Обольщение было его естественным состоянием. Я успела перевидать множество разных людей, но с таким человеческим феноменом сталкивалась впервые.

– Что вы снимаете? – спросила я.

– «Male weepie», – произнес он на неподражаемо плохом английском.

– ?

– «Слезоточивая мужская мелодрама». А впрочем, оставим эти мутные вопросики для журналистов. Классное кино, только и всего. И вы можете приложить к этому руку. Засветитесь в титрах.

– Я не тщеславна.

– Я тоже, – не моргнув глазом, соврал он и тотчас же перешел на «ты»: – Допивай эту бурду, и пойдем. У меня сегодня кинопробы, и твое присутствие как ассистента по работе с актерами обязательно.

К своему чаю он так и не притронулся.

…Я вернулась в павильон в совершенно новом качестве, проделав за полчаса сногсшибательную карьеру от скромной работницы видеопроката до ассистента скандально знаменитого режиссера. Масса безработных профессионалов, отирающихся на студии в поисках случайного заработка, сожрала бы меня живьем.

Вся группа была в сборе: кинопробы – дело самое разудалое, если не считать коллективной попойки по поводу окончания съемочного периода. Приехала даже постоянная сценаристка Братны, Ксения Новотоцкая, толстая неопрятная бабища с бездной простодушного пейзанского обаяния. В номере, посвященном каннскому заплыву Братны, ей удалось подобрать крохи с режиссерского стола. Братны нашел ее в каком-то занюханном издательстве, где она последние десять лет подвизалась корректором. О кино она не имела ни малейшего понятия, в чем честно призналась журналистам. И тем не менее «Танцующие тени» получили приз за лучший оригинальный сценарий. «Я сама не знаю, как это получилось, – заявила она озадаченной прессе. – Он заставляет делать то, чего ты даже не можешь ожидать от себя. Если бы не он, я не написала бы ни строчки. Он заставил меня сделать это. Он заставил меня поверить в то, что я могу это сделать. Он лишил меня страха перед жизнью, а это единственное, что мешает искусству быть искусством…»

«Он» – относилось к Братны. Я была почти уверена в том, что выбор Братны был случаен, что он заставил бы написать сценарий кого угодно и с тем же результатом.

Теперь увенчанная лаврами пухлая сценаристка восседала в режиссерском кресле и о чем-то весело болтала с красавчиком Бубякиным: чего-чего, а страха перед жизнью она действительно была лишена.

Как только Братны появился в павильоне, все воззрились на него: я не заметила никакого излишнего обожания в предательских глазах киноработничков, только веселое соучастие и ожидание игры по-крупному. Анджей хлопнул в ладоши, и вся съемочная группа замерла в нетерпеливом ожидании.

– Хочу представить вам нового ассистента по работе с актерами, – торжественно объявил Братны.

– А старый где? – дерзко спросил белобрысый молодой человек, до этого тихонько копавшийся в светофильтрах: очевидно, оператор.

Братны пропустил его замечание мимо ушей.

– Ее зовут Ева. Так что прошу любить и жаловать.

Все с любопытством рассматривали меня: к любопытству примешивалось еще что-то, похожее на ревность. Ее причина стала понятна мне чуть позже. Я нашла глазами опешившего дядю Федора и подмигнула ему.

– Более тесное знакомство перенесем на потом. Сейчас прошу всех сосредоточиться. Где чертов хрен оператор?

– Сейчас должен подойти, – кротко сказал белобрысый молодой человек со светофильтрами.

– Хочется верить.

Анджей тотчас же забыл обо мне, увлекшись беседой со своей толстой сценаристкой: дядя Федор был мгновенно отлучен от царственных тел. Пробы были назначены на одиннадцать, и оставшиеся до них двадцать минут я провела в его обществе. Он заговорщицки поманил меня в угол павильона, в полутьму, располагавшую к откровениям. С тех пор как Братны во всеуслышание назначил меня ассистентом, ценность моя неизмеримо возросла. Дядя Федор галантно пододвинул мне антикварный резной стул из обширной коллекции реквизита, а сам устроился напротив. Несколько минут он рассматривал меня – так, как будто видел впервые.