– Довольно, Логовенко! – лицо Комова потемнело. – Люди не киты, чтобы по вашей прихоти послушно выбрасываться на берег. Уходи, или мы сами выбросим тебя с Земли!

Метагом вновь захохотал, разводя руками. Комов выхватил бластер и выстрелил, крикнув:

– Это тебе за Тойво Глумова!

Тут же со стороны строя солдат засверкали тысячи фиолетовых молний, поразивших невысокую фигуру Логовенко. Оборотень стоял, как ни в чем не бывало, перед закрытой дверью.

В следующее мгновение ввыси загрохотал многоголосый кошачий хор, плеснуло лиловое зарево. Над музеем материализовалось сразу девять «призраков‑птеродактелей». Логовенко прицелился пальцем, как из пистолета, и выдул через губы:

– Кх‑х…

По небу прошла невидимая рябь, и пикирующие тройками белые конусы канули в ней без следа.

Над площадью настала грозная тишина, наполненная ощущением концентрации неописуемо огромных энергий.

– Арр‑грррак! – проскрежетал, точно гусеницами, тагорянин. Его фигуру вновь облило блестящим, только уже не серебряным, а багровым, пышущим раскаленным жаром. Он медленно, будто борясь с сильным встречным течением, двинулся к музею, а впереди него вминалась, как катком, в ставший вдруг податливый бетон невидимая полусфера. Ар‑Су еле‑еле преодолел половину пути и застыл, словно уперся в стену. Он занес закованную в свечение руку, ударил с размаха по воздуху, так что в ушах отдалось зудящими волнами вибрации. Логовенко хлопнул в ладоши, и тагорянина стало медленно сдвигать назад, хоть он, упираясь, глубоко вспахивал ногами бетонные глыбы покрытия.

– Кажется, теперь моя очередь, – пробормотал маленький леонидянин, осторожно достав из складок своей растительной одежды высушенную тыковку. Посол вскрыл смоляную затычку и вылил на землю немного густой зеленоватой жидкости. Пузырящаяся жижа немедленно стала расти, растекаться вширь бурлящей массой. Леониданин совершал руками загадочные манипуляции, будто месил невидимое тесто. Зеленая масса забурлила сильнее, окуталась мерцающим туманом, а потом вдруг зашевелилась и поползла, выбрасывая вперед гибкие отростки. Логовенко мрачно следил, как зеленоватые потоки обтекают его со всех сторон, тянутся извивающимися клейкими щупальцами. Потом метагом топнул ногой, и живой ковер разом с чмоканьем всосала раскрывшаяся вдруг черная трещина.

– Эй, уважаемые! – произнес Логовенко с ядовитой издевкой. – Вы там того… не надорвитесь!

– Объявляйте полную эвакуацию города, – тихо скомандовал в радиобраслет посерьезневший Комов. Потом, увидев что‑то, закричал. – Остановить! Запретить посадку! Взять на прицел!

Над площадью завис маленький разноцветный вертолетик, покачнулся и пошел вниз. Дверца откинулась, оттуда неловко спрыгнул важный седовласый человек в длинных одеждах и, почему‑то, босиком. Его сразу окружили солдаты, угрожающе нацелив оружие.

– Отставить, – бросил, приглядевшись, Комов и добавил, – я его знаю. Это Барталомью Содди, исповедник.

Следом из вертолета появилось еще трое, в одном из которых Вин с удивлением узнала Ригга, оставшегося в своей монашеской сутане. Двое других производили совсем уж странное впечатление. Люди ли? Один – в облегающем зеленом одеянии, другой – совершенно голый, но будто намазанный каким‑то синеватым жиром. Первый – низенький плотный, на огромной голове не волосы, а серебристый мех; второй – высокий и костлявый, голова тоже большая, только покрыта нестриженными свалявшимися космами; весь поломанный, на теле одни шрамы. У обоих лица неподвижные, какие‑то неживые; у того, что пониже, длинные, узкие глаза с вертикальными кошачьими зрачками, у второго, голого, глаза черные, будто прорези в маске.

Вин так загляделась на пришельцев, что не заметила, как вся четверка решительно направилась к Музею. Логовенко не проявил к ним ни малейшего интереса, только низенькому бегло кивнул, как знакомому. Подойдя, каждый занялся своим делом: Ригг молитвенно сложил руки и забормотал что‑то себе под нос; землянин Бартоломью тоже неслышно перебирал губами, только подняв лицо к небу; низенький закрыл свои кошачьи глаза и раскачивался из стороны в сторону. Диковинней всех поступил голый – вытянул вперед руки, в каждой – откуда‑то взявшийся прут, и давай ими такое выделывать, что в глазах зарябило, как он этими прутьями быстро перебирал и всем своим жилистым телом плясал на месте.

Метагом взирал на всё это совершенно равнодушно, однако через минуту на его лице промелькнуло удивление, сразу же сменившееся диким гневом. Рот распахнулся в гримасе боли, в беспомощной попытке выдавить из себя хотя бы одни звук. Он увеличился в росте в несколько раз, стал выше Музея… Потом раздался сухой электрический треск, и Даниил Логовенко исчез… Четыре фигуры бессильно упали на перепаханную землю.

– Сидоров, – неуверенно произнес Комов в радиобраслет. – Отменяй, что ли, эвакуацию. И Подкидышей давай сюда к Музею, быстро давай!

– Ничего бы они с ним не сделали, если бы мы его до того не замучили… – леонидянин Гаав засмеялся хриплым смехом.

* * *

– Ну что же, всё складывается лучшим образом, – задумчиво проговорил Корней Яшмаа, барабаня пальцами по столу. На его скуластом лице еще краснели следы шрамов от зубов голованов, а локоть правой руки стягивала повязка, под которой что‑то бугрилось. Вин вдруг сообразила, что Яшмаа – это то самый Корней, о котором писал тридцать лет назад мальчишка Гаг. Юный Бойцовый Кот уже тридцать лет как мертв, а этот всё живет… Теперь, наверное, вообще вечным станет.

– Все складывается для Гиганды лучшим образом, – повторил Корней. – Наши прогрессоры уже легализованы, во всех государствах Гиганды созданы земные миссии. Ваши ведущие страны договорились образовать Лигу девяти материков, чтобы официально войти в Галактическое Содружество.

– Ты лучше скажи, как сам? – спросил Хэнг, вернувшийся к стойке после бесконечного разговора с женой по видеофону. – Чувствуешь силу богатырскую?

Корней неопределенно пожал костлявыми плечами:

– Трудно сказать. Наверное, требуется время, понять, что с тобой происходит. Ощущения изменились, даже у кофе вот вкус другой.

– Это просто новый сорт. Куда вы после Сигмы Дракона, на Кала‑и‑Муг?

– Не знаю… Пока не ясно, насколько мы вообще сможем воспользоваться заложенной Странниками программой. Нас ведь должно было быть тринадцать, а осталось только десять. И лет нам всем считай под сто.

– Почему вы вообще так надеетесь на оружие Странников? – подал голос почти не видимый в темном углу брат Ригг. – Сами они этим оружием, почему‑то, не воспользовались. Или же оно им не помогло.

– Вот Комов так и говорил, – повернулся к монаху Корней. – У него больше надежды на Малыша с Колдуном. На Малыша особенно. Его ведь Комов, собственно, и открыл на Ковчеге. Малыша, то есть Пьера Семенова, воспитывали с младенчества тамошние негуманоиды, и вот теперь Капитан думает, что против Метагомов не сам Малыш действовал, а посредством его – цивилизация Ковчега. Через неизвестные земной науке физические явления. Вас‑то с Бартоломью, извините, Комов всерьез не принял.

– Конечно, вам легче поверить в неизвестные физические явления, чем в простую общую молитву разнопланетных праведников. Трех праведников и меня, – деликатно уточнил Ригг.

– О неизвестных физических явлениях мы пока ничего не знаем, а о молитвах знаем точно, что это всё обман, – Корней победно взглянул на монаха с высоты своего табурета.

Ригг поднялся и молча покинул полутьму бара, открыв на секунду ослепительный прямоугольник выхода.

– Зря ты его так, – Хэнг осуждающе выпятил губу. – Это ведь он сумел вызватьКолдуна и Малыша с Саракша и Ковчега.

– Ну, знаешь, во‑первых, не он, а Бартоломью Содди по его просьбе. А, во‑вторых, на Земле только у КОМКОНа‑2 есть привилегия при необходимости быть мистиками, невеждами и суеверными дураками…

Вин не стала слушать дальше. Рейс до Айгона почему‑то откладывался, приходилось как‑то убивать время. Она вышла наружу, под беспощадное дневное солнце Мирза‑Чарли. Рядом, в прозрачной тени акации, стоял черным столбом монах, подслеповато оглядывая из‑под капюшона пустынную улицу.