За последнее время Лугс успел привыкнуть ко всем этим чудесам. В голову только лезло, что было бы, если этот подарочек сработал случайно, например, когда они с Багом были в бронеходе. Выросший из ямы цилиндр быстро остывал, к нему уже можно было подойти вплотную. С мелодичным звоном в боку распахнулось, словно приглашая войти, прямоугольное отверстие.

Выбирать, в общем‑то, не приходилось, инопланетяне были уже совсем близко. Алайцы поспешили втиснуться в кабинку. Дверь медленно закрылась, и тут пол ушел из‑под ног как в скоростном лифте. Но, в отличие от лифта, это ощущение не проходило. Когда дверь распахнулась, Лугс не сразу узнал кают‑компанию их планетолета «Заггута». Отвыкший от перемещений в несесомости командир осторожно поплыл вперед. Все здесь теперь казалось маленьким, каким‑то игрушечным. На привычном месте за пультом вычислителя сидел штурман. Он глянул без тени удивления, и Лугс почувствовал, что вместо доброго старого Хэнга их встретил кто‑то совсем чужой.

Часть 4. Генрих

– Надеюсь, э‑э‑э…, сударь, Вы понимаете, – цедил сквозь зубы барон Лугс, – что я вынужден отстранить Вас от должности и доложить руководству о Вашем действительном статусе.

– Хорошо, докладывайте, что я – седьможук. Через полчаса Вам придется сдавать «Заггуту» своему заместителю – то есть мне. Даже если я лично дам подтверждение на Гиганду, ЦУП не поверит. Групповой психическое расстройство куда вероятней, чем инопланетное происхождение одного из членов команды…

– Тем не менее, – Лугс смотрел в упор. – Ваша изоляция здесь была бы затруднительна, да и бессмысленна. Однако я сменил коды доступа ко всем системами управления и связи. Не пытайтесь их разблокировать и не приближайтесь к этому Вашему цилиндру…

– Нуль‑Т‑кабине, – уточнил Генрих.

– Не приближайтесь к этому устройству!. Если у Вас имеется какое‑то оружие и спецснаряжение, прошу немедленно сдать!

– Не люблю, когда нормальные люди изъясняются как полицейские.

– А я не люблю, когда меня водят за нос, господин инопланетянин!

Да, прецедент. Конечно, и раньше на отсталых мирах случались провалы наблюдателей. Впрочем, для феодальных инквизиторов отловленный ими прогрессор был всего лишь очередным колдуном, а для контрразведок более продвинутых обществ – обычным шпионом соседнего государства. И поступали с ними соответственно. Но что будет с ним, первым из землян раскрытым именно как представитель иного мира?

Хотя, нет, он не первый. Работал сто лет назад на Тагоре комконовский резидент Бенни Дуров. При всем известной ныне чувствительности тагорян к чужому и высокотехническом уровне развития инопланетное происхождение Дурова с самого начала не составляло на Тагоре никакой тайны. К счастью, его там сразу признали официальным посланником Земли, упорные же попытки выдавать себя за местного жителя сочли особенностью земного этикета. Финалом стало установление нормальных дипломатических отношений. Получится ли такое с Гигандой? Как теперь вообще общаться? Психология‑то всё равно осталась архаческой: разведка‑контрразведка, подрывная деятельность, агенты влияния. Попробуй‑ка объясни этим отсталым гуманоидам проблемы Контакта и Прогрессорства.

* * *

Детство Генриха закончилось так давно, что воспоминания успели превратиться в цветные обрывки, случайно всплывающие в памяти. Вот он идет под руку с мамой смотреть музейную железную дорогу в Карл‑Маркс‑Штадте. До этого ему дали подержаться случайно оказавшуюся в доме старую железку, и он с нетерпением ждал, когда увидит целую такую дорогу – холодную, твердую, блестящую – вместо привычной упругой и теплой бегущей полосы. Сейчас и самодвижущих дорог на Земле почти не осталось – остановились, усохли, рассыпались в прах, хотя в свое время говорили, что, мол, не боятся времени, самовосстанавливаются.

Да, сильно изменилась Земля и, следует признать, не в лучшую сторону. Наверное, так всегда ворчали старики. Для нынешних времен, правда, прожитые им годы не старость, а возраст, когда только‑только начинаешь набирать серьезный авторитет. Горбовский почти два века протянул (в локально‑земных, конечно, значительно меньше). Вот был человек! Видел и зарю космической эпохи, и полдень, и закат великой эпохи успел застать. А он, Генрих, рос в мире, уже уставшем от прогресса, обессиленном звездной экспансией.

В детстве, понятно, на всё смотришь иначе. Всё вокруг представляется огромным и прекрасным и, кажется, целой жизни не хватит обо всём разузнать… Родители после рождение Генриха оставили его у себя. Такое тогда уже встречалось. Разумеется, с воспитателями и учителями он все равно общался больше. Но домашнее детство всё же наложило неизгладимую печать на всю его последующую жизнь. Таким, как он, часто не хватало общительности выпускников интернатов, их напористости, здорового карьеризма; нередко «домашних» в шутку, а то и всерьез, обвиняли в аутсайдерстве, даже, бывало, – в мещанстве. Но и в интернатских чего‑то недоставало, чего‑то важного, что давала семья.

Родители у Генриха были кондитерами. Не модными художниками вкусовых пупырышков, но и не простыми операторами субмолекулярных кухонь, а теми, кого уважительно называли серьезные хлебопеки. Гастрономия тогда переживала невиданный расцвет, даже в Мировом Совете кулинары серьезно потеснили медиков и учителей. Будущее Генриха можно было считать вполне определенным, но из родного «Пряничного домика», пропахшего корицей и мускатом, его манила вдаль романтика чужих миров.

Конечно, казалось безумием жертвовать блестящей карьерой ради сомнительного удовольствия работать в Дальнем Космосе. Нормальным людям давно уже было ясно, что всё сколько‑нибудь ценное в этом мире находится на Земле. Были, правда, свои исключения. Так дикая планета Пандора внезапно приобрела всеобщую известность благодаря устройству там знаменитых плантаций закваски Пашковского – сырья для производства прославленных деликатесных алапайчиков.

Родители, впрочем, спокойно приняли выбор сына, тем более что он не записался, как какой‑нибудь шалопай, в Группу свободного поиска, а получил место лаборанта в Институте исследований космической истории. Не бог весть что, но всё же – индекс социальной значимости ноль‑один и ставка в серьезном учреждении. Каждый день Генрих отправлялся в Музей открытий в Любеке, где хранились самые первые космические аппараты. Главным экспонатом, конечно, был подлинный фотонный планетолет «Таймыр» начала 21‑го века. На таких вот «черепахах» совершались и первые звездные экспедиции.

Конечно, те полеты были даже не историей, а предысторией космической эры, по настоящему начавшейся только с открытием деритринитации, способа мгновенно прыгнуть через подпространство на десятки световых лет. Сейчас, понятно, и первые Д‑космолеты кажутся смешными и нелепыми. Но именно эти многокилометровые громадины, месяцами добиравшиеся до стартовых точек, подарили людям Вселенную, открыли звездную эпоху. Люди 22‑го века рванулись в ставший вдруг близким Дальний Космос, чтобы весело и трудно тратить там свою неуемную энергию. «Межзвездная экспансия Человечества – разрядка великих аккумуляторов!» – модно было говорить тогда. Кто мог подумать, что через сто лет эти аккумуляторы окажутся полностью опустошенными…

* * *

Главным открытием в Космосе стала, конечно, давно ожидавшаяся встреча с братьями по разуму. Трудно представить, чтобы бы стало с человечеством, окажись оно одиноким во Вселенной. Основатель практической ксенологии, знаменитый Геннадий Комов сформулировал постулат, что цивилизация, достигшая известного уровня развития, не может не стремиться к контакту с другим разумом. Изучение чужого интеллекта – является не только частью общего процесса изучения природы, но и необходимым условием самопознания человечеством самого себя.

Вначале, когда земляне имели дело только с артефактами исчезнувших цивилизаций, прежде всего – Странниками, ими занималась Комиссия по изучению следов деятельности иного разума в Космосе, более известная как Корпус следопытов. С открытием Комовым на Леониде первых «живых» инопланетян следопытов оттеснила на задний план Комиссия по Контакту (КОМКОН), ранее изучавшая в основном сравнительную психологию рыб и муравьев. Комконовцы даже отобрали у следопытов их знаменитую эмблему – семигранную гайку.