Внезапно острая боль пронзила голень, меня рвануло вниз и повалило на спину. Подлая тварь неслышно подобралась сзади и теперь, прижимая уши и рыча, вгрызалась в ногу. Перед глазами потемнело. От вида крови, залившей разодранную штанину, подступила тошнота. На таком близком расстоянии промахнуться я не мог. Выстрел снес псине полчерепа, но, издохнув, она так и не разомкнула зубы. Следующего зверя я тоже уложил в упор – собака попыталась вцепиться в держащую оружие кисть. Потом палил, катаясь по полу, ослепленный болью, пока от одной из колонн не отвалился здоровенный кусок, пригвоздив к полу еще одну наглую тварь.
Я понял, что валяюсь на полу совершенно оглохший, с онемевшей от плеча рукой в окружении шести звериных трупов. Придавленная обломком псина еще судорожно подергивалась, но ясно было, что жить ей оставалось считанные мгновения. Кровь из простреленных тел почти не текла – чем бы ни палила моя игрушка, она сжигала ткани на входе. Зато у меня из ноги хлестало рекой. Горелая шерсть воняла так, что в носу свербело. Выжившие бладхаунды ретировались, поджав хвосты. Наверное, поджидали, прячась за колоннами. Из глубокой тени, которую не могли разогнать лампы-факелы, доносились шорохи и приглушенный цокот когтей.
Я тяжело сел, опираясь на здоровую руку. Ствол в ладони потек, округлился и снова стал невинным волчком. Блин, он даже не нагрелся! В анатомии я не силен, но даже моих скромных знаний хватило на то, чтобы понять: если не остановить кровотечение, то я просто вырублюсь, а собачки слопают то, что от меня останется. Понадобились все оставшиеся силы, чтобы разжать челюсти бладхаунда с крупными, как зубья чеснока, загнутыми клыками. На розоватую внутренность черепа я пытался не смотреть. Признаться, собственная нога занимала меня куда больше. Мясо с нее свисало клочьями, обнажая белизну кости. Лужа крови разлилась почти до самых колонн – даже не знал, что ее в человеке так много.
И тут случилось нечто, заставившее мое слабеющее сердце встрепенуться и выбить барабанную дробь. Один из собачьих трупов, которого коснулся темный ручеек, вдруг вздрогнул, лапы напряглись, расслабились, снова напряглись. Та самая безбашенная псина, что чуть не отгрызла мне ногу, внезапно вывалила алый язык и потянулась им туда, где густая влага отражала свет ламп. За колоннами торжествующе взвыли.
Я обещал себе не уходить. Обещал оставить матери записку. Но что мне остается, если родной мир отторгает меня? Если то ли Духи, то ли сами вершинные операторы, загнали меня в этот вероятностный тупик, из которого нет выхода, кроме…
Я установил волчок на чистый пятачок пола и, не обращая внимания на шелест в тени за колоннами, запустил. Вскоре я уже не слышал ничего, кроме пчелиного гудения, не видел ничего, кроме вращающихся цветных спиралей. Я ощутил на щеке первое дуновение и понял, что сейчас произойдут три вещи: ротвейлер-метис бросится на меня из прохода слева; к «Техноложке-2», вытесняя из туннеля спертый воздух, подкатит поезд; пройдя через мембрану между измерениями, этот воздух окрепнет до ветра, он подхватит меня и даст мне крылья. Он унесет мою жизнь в потоке всех прочих, как сухие листья, как обрывки вчерашних газет, новости, навсегда ставшие историей, которую завтра не вспомнит никто…
На этот раз для разнообразия я приземлился – или, по терминологии Додо, сел на Мировой лист? – удивительно точно. Прямехонько между кучей хлама и осколком зеркала, все еще прислоненным к стенке депота. С радостью убедился, что нога срослась – даже шрамов не осталось, ребра стали как новенькие, и тупая боль в плече исчезла – я опять родился заново. Только голова немного кружилась – то ли после перелета, то ли от банальной кровопотери.
Динешева заемная одежда аккуратной стопкой лежала там, где ее оставила Машура. Так мы договорились перед отбытием: тряпки останутся здесь на случай моего возвращения. Если бы я знал, что случай представится так скоро! Подхватил шмотье и на всякий случай укрылся за кучей – мало ли кому придет в голову именно сейчас добавить в нее пару необходимых в хозяйстве вещей. Когда послышался скрип открывающейся двери, моя голова как раз пыталась проложить себе путь через узкую горловину иновселенской то ли кофты, то ли рубашки. Я вздрогнул, энергично запутался в складках капюшона, дернулся, повалился на бок и, наконец, освободил обзор. Лег я так удачно, что в Машурином зеркальце почти целиком отразился пришелец. Почти, потому что там не совсем поместились крылья.
Наверное, бладхаунд все-таки успел меня сцапать. Я умер. Окочурился, двинул коня, сдох. Иначе почему я вижу ангела? Он стоит, натурально, в дверях, весь такой белый, только черные узоры на крыльях, вроде как у сороки… И в руке у него меч пламенный. То есть скорее это смахивает на трезубец Нептуна, но огонь на вилке так и пыхает. Словно он не депот охраняет, а райские врата. Я как следует зажмурился. Даже глаза защипало. Открыл их, но визуал и не думал исчезать. Вместо этого он шагнул внутрь, подобрав крылья, и пошел на разведку. На всякий случай я тихонько попятился на всех четырех подальше за кучу. Еще одной махайры мне не пережить.
Так вот, ангел шел, путаясь в крыльях, я полз от него раком, обходя хлам по периметру, пока моя пятая точка не уткнулась во что-то живое и мягкое. Оно сказало: «Ой!» Тихо так, но ангел услышал. И как метнется под потолок! Прямо ниндзя, только белый и с крыльями. Я сгреб то, что ойкало сзади, в охапку и рванул к двери. Оказалось, это мальчишка был, маленький, чернявенький и смахивающий на Машуру. Значит, когда Чиду таки выходил из кабинета, времени он зря не терял!
Ангел ринулся за нами, но, к счастью, зацепился перьями за что-то в куче и замешкался. Я вылетел в коридор с моим приобретением под мышкой, судорожно щупая карман штанов – не выпал ли в суматохе волчок. Волчок никуда не выпал, зато это чуть не сделал я. Пол, построенный из того же неизвестного пористого материала, что и все «осиное гнездо», кончался прямо перед пальцами моих ног. Опрятный холл пропал, на его месте зияла дыра, в которой плавал промозглый туман и обрывки какой-то белесой паутины. Через туман слабо просматривались листья-одеяла, ветви храмита, редкие оранжевые фонарики и – пустота внизу. Судя по освещению и холоду, было раннее утро.
Сверху доносился неопределенный шум: хлопанье крыльев, вопли – орлиные (каннам???) и вполне человеческие, треск, какой бывает, когда тяжелые предметы падают сквозь древесную крону, и странные хлопки. Источник всего этого ералаша скрывал еще сохранившийся потолок. Ангел за дверью завозился – видно, освободил перья. Мальчишка у меня под боком начал всхлипывать.
Я покрутил головой по сторонам. Единственным путем к отступлению был обломок лесенки, свисавший с центра потолка. По нему можно вскарабкаться на верхний этаж – если, конечно, до покореженных ступенек удастся допрыгнуть.
– Держись!
Я закинул пацана себе за спину вместо рюкзака. Он так вцепился в шею, что чуть не перекрыл кислород. Да еще и напускал соплей мне за шиворот. Дверь депота распахнулась и треснула меня пониже спины, придав необходимое ускорение. Мы свалились в пропасть почти одновременно – ангел, я и Машурин братец. Я успел ухватиться за лесенку и подтянуться, хоть у меня руки чуть из суставов не вывернуло. Десятком метров ниже ангел подхватился, замахал крыльями и выказал намерение вернуться в дыру. Хорошо, что лезть нам было недалеко, а размах ангельских крыльев здорово затруднял его маневры в тесноте «гнезда», хоть уже и порядком развороченного.
Работал руками и ногами, впрочем, я. Пацан только скулил, царапал мне шею и обсопливил еще и ухо. В верхнем холле я дернулся в первую попавшуюся дверь. Наудачу это оказалась уже знакомая кухня – безлюдная, но целая, если не считать пары разбитых горшков на полу. Не слишком вежливо метнув мальчишку на стул, я подпер дверь массивным столом – чуть пупок не надорвал, пока двигал. Судя по звукам, доносившимся с той стороны, ангел планомерно расчищал пространство для крыльев, начав с уничтожения второго холла. Я судорожно огляделся. Надо бы найти хоть какое-то оружие!
