Я еще раз – теперь уже оценивающе – посмотрела на темные, как эстонская хуторская грязь, губы мертвой Кивихи, а потом перевела взгляд на денежки.
– Маловато будет, голубчик Стас. Надо бы тысчонку накинуть… И потом, для того, чтобы довести себя до такого скотского состояния, недели явно недостаточно.
– Насчет «накинуть»… Мы с тобой не на рынке, голубка Варенька. Так что исходи из имеющейся суммы. Фотографию оставляю тебе для более полного вхождения в образ.
– Как звали… м-м… покойную?
– Зачем это тебе? – удивился Стас.
– Ну… Ты же сам сказал – вхождение в образ. Я могу назваться ее именем и…
– Это перебор. А интеллектуалы не любят излишнего педалирования.
– Господи, ну ты-то какое отношение имеешь к интеллектуалам? – Я даже не запнулась на последнем слове, с чем себя мысленно и поздравила.
– Олев Киви! – Стас поднял палец. – У тебя ровно неделя. Готовься. В пятницу проинспектирую лично.
Я взяла под козырек, попятилась к двери и приоткрыла ее задом.
Есть о чем задуматься, но сначала – дрянное платьишко от Версаче в бутике на Литейном. Я это заслужила.
…Вернувшись в офис с итальянским трофеем под мышкой, я провела весь остаток псевдорабочего дня в тягостных размышлениях. Во-первых, на этой неделе придется отказаться от услуг массажистки Ленусика (в среду) и маникюрши Светика (в четверг), пропустить солярий, тренажерный зал и два занятия шейпингом. Во-вторых, (о, куррат![4]) задвинуть до лучших времен скраб, гель и два экспериментальных крема от морщин. А водостойкая тушь, а новехонькие тени, а дивного оттенка английская пудра…
Куррат-куррат-куррат! Будьте прокляты, интеллектуалы от виолончели и вы, их покойные неряшливые музы!..
Я перевернула фотографию, врученную мне Стасом: «Алла. Кронштадт. Мартовские тени». И дата, на которую я даже не обратила внимания.
Интересно, что такое «мартовские тени» – название респектабельного мини-борделя или поэтические экзерсисы виолончелиста?..
В любом случае мне удалось выудить из красноглазо-любительской Аллы еще кое-что, кроме внешней непрезентабельности: она была русской (Олев Киви, Олев Киви, куда же смотрела твоя добропорядочная эстонская семья?!) и в свободное от муженька время шастала в Кронштадт. Но почему Стас так настаивает на моем уподоблении покойной? Мне, конечно, плевать на приметы, но все же, все же…
Я выкатилась из офиса ровно в пять, оседлала свою дышащую на ладан «шестерку» и на каждом красном светофоре думала о Стасе и его экстравагантном поручении. Нет, на Стаса грешно обижаться. Ведь именно он – Стас, Стасик, Станислав Дремов – вытащил меня из погрязшего в копеечном национализме Таллина, отмыл, отскреб, приодел и устроил работать по специальности. А месяц назад даже прикупил мне однокомнатную халупу в спальном районе. За выслугу лет и высокие показатели в работе.
И вот уже четыре питерских года я при мужчинах, как кухарка при котлах.
Вот только ему, главе продюсерской фирмы, которая заделывает концерты вышедшим в тираж зарубежным исполнителям в замшелом жанре рок-н-ролл, – ему-то зачем непуганый виолончелист?
Это же совсем другое направление в исполнительском искусстве…
…В понедельник я узнала, сколько струн у виолончели – их, к моему удивлению, оказалось четыре. Не густо, но по сравнению с балалайкой прогресс очевиден.
А во вторник отправилась к Наденьке, в парикмахерский салон «Олеся».
Мой внеплановый приход поразил Наденьку в самое сердце, а просьба соорудить из волос, которые я пестовала два года, куцый ретро-«паж» добила ее окончательно.
– Ты офигела, подруга, – промямлила она. – Портить такую гриву… У меня рука не поднимется.
Я призывно помахала перед носом Наденьки светло-зеленой полусотенной бумажкой и кротко сказала:
– Прости мне этот каприз.
Еще пять минут ушло на то, чтобы вспомнить раритетную стрижку. И Наденька хищно щелкнула ножницами возле моего уха.
– По-моему, он извращенец, – ленивая парадоксальность была отличительной чертой моей любимой парикмахерши.
– Кто?
– Тот хрен, который заставляет тебя расстаться с волосами.
Я вздохнула. И была полностью солидарна с ней. Вот только извращенец был не один, а целое гнездо: пиликающих на виолончели, отбрасывающих мартовские тени и сующих мне в зубы пачку долларов, – чтобы превращение из красавицы в чудовище прошло по наиболее благоприятному сценарию.
…Спустя полчаса стрижка была готова. Но к своему новому имиджу я отнеслась более чем критически – и только потому, что привыкла неукоснительно следовать всем указаниям Стаса.
– Не пойдет, – вынесла вердикт я.
– В смысле? – Наденька пошла красными пятнами: она была мастером экстра-класса и последнее в своей жизни замечание получала, должно быть, еще в школе, за прогул урока физкультуры.
– Чересчур роскошно.
– Точно – офигела, – еще больше утвердилась в своих подозрениях Наденька. – Что значит «чересчур роскошно»?
– То и значит. Эта стрижка… – Я пощелкала пальцами, подбирая выражение. – Эта стрижка должна быть более небрежной. Ну, как будто я стриглась не у тебя, а в каком-нибудь районном Доме быта. Причем бесплатно. Задача ясна?
Дружочек Наденька дулась ровно две минуты, а потом снова взялась за ножницы.
– Ты сумасшедшая, Варька, – причитала она, по наитию выхватывая целые космы из моей многострадальной головы. – А если учесть, что я никогда не работала в районном Доме быта…
Вторая попытка оказалась более удачной, и я почти приблизилась к фотографическому идеалу жены Олева Киви.
– Отвратительно, – Наденька шмыгнула носом, а я удовлетворенно улыбнулась.
– Замечательно. Теперь осталось покраситься. Я должна выйти от тебя затрапезной шатенкой с блеклыми волосами. Плачу двойную таксу, так что включай воображение…
…Салон «Олеся» я покинула по всем правилам конспирации: солнцезащитные очки в полморды и предусмотрительно захваченный платок на голове. Видел бы меня Лешик Богомол, мой последний воздыхатель и самый щедрый клиент из всех, кого навязывал мне Стас.
Просто счастье, что Лешик сейчас кукует в Крестах и в обозримом будущем вряд ли получит увольнительную на берег!
Теперь оставался только прикид: нелепое кроваво-красное платье с короткими рукавами и чересчур бросающимися в глаза вытачками. Похоже, при жизни оно сильно жало покойнице в груди.
Никаких аналогов Аллочкиному фотографическому безобразию в моем гардеробе не было, секонд-хенды тоже безмолвствовали, и весь остаток недели я посвятила портнихам. Это стоило мне нескольких седых волос, но к пятнице я уже имела на руках красную дерюгу.
На Стаса дерюга произвела неизгладимое впечатление. Так же, как и постылый «паж», к которому я так и не смогла привыкнуть.
– Замечательно, – он забегал по кабинету, потирая руки. – Замечательно, голубка Варенька. Я даже не предполагал… Профессионально растешь, придется со следующего квартала повысить тебе жалованье.
– Откуда ты знаешь, что я профессионально расту? – удивилась я. – По-моему, мы с тобой не спали.
– Слухами земля полнится, – осклабился Стас. – А теперь поговорим о деле.
Я раскрыла блокнот и приготовилась писать.
– Он прилетает завтра из Вены.
– Рейс?
– Никаких рейсов.
– Я не должна встречать его в аэропорту?
– Ни боже мой!
Обычный расклад летит к черту, любопытно.
– Подожди, я не поняла… Разве не ты заделываешь ему гастроли?
Стас подошел ко мне и легонько постучал пальцами по моей восхитительно невостребованной лобной кости.
– Да меня к нему и на пушечный выстрел не подпустят, соображать надо. Это же совершенно другой уровень.
– Тогда какого черта…
Вот он, нож в спину, самое неприкрытое предательство; стоило ли из-за сиюминутной прихоти патрона так себя уродовать? Я вспомнила свое утреннее отражение в зеркале прихожей и заплакала.
Стас утер мне нос рукавом.
– Не реви и слушай внимательно. Это – не обычный… эскорт. Это моя личная просьба.
