– Разрежь веревку на руках, – прохрипел есаул. Вытащив нож, Егор повернулся к нему.
– Трохи подвиньтесь, – сказал он. – Ваше благо… – и вдруг упал на есаула. Выстрел Филатов услышал потом, а может быть, это были другие выстрелы. Лошади, потеряв управление, несли, но скоро правая упала, сломав дышло, пролетка перевернулась, и есаул полетел на дорогу.
Филатов пришел в себя в тюремном госпитале в Екатеринодаре, около его кровати, снова, как и тогда, в станице Пашковской, стоял остроносый парень. На следствии есаул отказался отвечать на вопросы. Но его ответы не очень были нужны. Жители рыбачьего поселка около Анапы опознали его, а факт убийства чекиста Никандрова был налицо. Поэтому революционный трибунал вынес приговор: расстрелять бывшего есаула Ивана Филатова как белого карателя и убийцу.
Есаул усмехнулся. Он мог бы сказать им, что, расстреляв его, они сами встанут на краю могилы. Есаул вспомнил свою последнюю встречу с Врангелем. Барон выступал перед узким кругом офицеров и генералов своего штаба. Он был в хорошем настроении. Накануне в переговорах с союзниками было достигнуто соглашение о получении займа. Кроме того, англичане обещали, что в высадке нового десанта на Кубань примет участие 25‑тысячный экспедиционный корпус. Филатов смотрел тогда на этого подтянутого человека в белой черкеске и с волнением слушал его высокий, немного надтреснутый голос.
– За поруганную веру и оскорбленные ее святыни, – говорил Врангель, – за освобождение русского народа от ига каторжников и бродяг. Помогите мне, русские люди, спасти родину! – Врангель склонил перед собравшимися голову, резко вскинул ее, повернулся и вышел. Филатов заметил, у некоторых блеснули слезы.
После приговора есаул Филатов кашлянул и внезапно охрипшим голосом произнес:
– Если б ваши хамские морды попались мне, я бы вас четвертовал!
– Уведите осужденного! – спокойно сказал председатель трибунала.
Есаул Филатов, сохраняя твердую уверенность, что будет отомщен, отправился в камеру смертников ожидать приведения приговора в исполнение. О помиловании он не просил.
3. Без малого – ничего
– Они, брат, в бирюльки с нами играть не собираются, – говорил Николаев, меряя шагами свой кабинет. – Ясно, что эти налеты, ограбления, покушения пока цветочки. Подготовить десант – вот их главная задача. Сколько бы мы ни ловили этих недобитых деникинцев, сколько бы ни разогнали банд, угроза не минует до тех пор, пока существует у нас под носом этот центр, пока у них есть связь с Врангелем.
Николаев остановился перед Федором Зявкиным, сидевшим у стола.
– Вот ты, как председатель Дончека, можешь сказать, что на сегодня среди массы казачества есть антисоветские настроения?
Федор, молодой, широкоплечий, с темными, ровно подстриженными усами, провел ладонью по широкому лбу.
– Нет, – сказал он и отрицательно качнул головой, – нет никаких таких настроений у массы казачества. После отмены продразверстки трудовой казак целиком за нас. И воевать людям надоело.
– Но теперь смотри, – сказал Николаев. – Приезжает в станицу бывший царский генерал, собирает казаков. “Братья казаки, – говорит. – Отечество! Родина!” Всякие высокие слова. Тридцать человек из ста поднимает на коней? Это факт, поднимает!
– Что ты меня агитируешь, Николай Николаевич? Всю эту обстановку я не хуже тебя знаю. У белого подполья опыт, там и контрразведка и охранка. А у нас? Вчера я опять разговаривал с Москвой, – сказал Федор, – с Артузовым. Несколько дней назад он направил нам в помощь из Астраханского ЧК одного опытного сотрудника.
– Об этом я знаю. Не хотел раньше времени говорить тебе, – ответил Николаев. – Не знал, как ты отнесешься. Поручил кому‑нибудь встретить этого товарища?
– Миронову поручил. Пусть поселит его где‑нибудь в городе. К нам этому товарищу ходить не следует, в городе его не знают, и хорошо.
Николаев согласно кивнул головой.
– Давай расскажи теперь, как у тебя с планом “Клубок”? Есть что‑нибудь?
– Без малого – ничего, – вздохнул Зявкин, открывая папку, на которой синим карандашом было написано всего одно слово: “Клубок”.
– Смотрели мы снова все дела за последнее время. Как бы где зацепиться. Помнишь убийство на Братской улице?
– Ну еще бы! Это из назаровской банды публика. Или от Маслака. Так ведь их осудили уже?
– Вот тогда во время облавы был арестован некто Попов Юрий Георгиевич. Оружие при нем было, крупная сумма в валюте. Мануфактуру скупал. Выяснилось – бывший сотник, состоит в банде некоего есаула Говорухина и специально послан в Ростов.
– Не томи, – сказал Николаев. – Сейчас‑то он где?
– Сидит, голубчик, у нас здесь, во внутренней тюрьме, и пишет покаянные письма. Прочел я их, вот они, – Федор вынул из папки небольшую пачку листов, исписанных неясными карандашными строчками. – Я тебе вкратце расскажу: был он эсером, это еще в студентах. А сам сын здешнего ростовского врача. На фронте был. Потом вернулся в Ростов, по настоянию друзей и папаши примкнул к Корнилову, участник “Ледяного похода”. В Деникине, как он сам пишет, разочаровался, верил Врангелю, но и тот, говорит, обманул. Бросили его в керченский десант, и после, считая, что иного хода нет, он примкнул к банде этого Говорухина.
– А в Ростов зачем явился? – спросил Николаев.
– Объясняет, что послали его за мануфактурой, оборвались казачки. Валюту получил от самого Говорухина. Я допрашивал его еще раз. Похоже, что не скрывает ничего. Рассчитывал за границу уйти.
– Ну, за границу – это не так просто, если в одиночку.
– Обещала ему тут помочь одна особа. Некая Анна Семеновна Галкина, – Федор открыл следующую страничку в папке. – Бывшая медицинская сестра в госпитале, где работал папаша Попова. Вот она и сказала сотнику, что есть у нее связи с надежными людьми.
– Так, так, – Николаев заинтересованно присел к столу. – А что за люди?
– Попов говорит, у него осталось впечатление, что Галкина связана с какой‑то организацией, тем более однажды встретил у нее есаула Филатова, про которого слышал, что тот состоит в каком‑то подпольном штабе.
В дверь постучали. Секретарь Николаева заглянула в кабинет.
– Здесь товарищ Миронов, – сказала она. – Я ему сказала, что вы заняты, но он… – секретарша пожала плечами.
За спиной у нее уже виднелась кудрявая голова начальника разведки Дончека Павла Миронова. Николаев махнул рукой:
– Ну заходи, что там стряслось?
Павел Миронов втиснулся, наконец, всей своей могучей фигурой в кабинет. Был он в штатском пиджаке, гороховых новеньких галифе английского покроя. Крепкие ноги бывалого кавалериста туго схватывали кожаные краги цвета спелой вишни.
– Это что же, – сказал он без всяких предисловий, – вроде насмешка над нами получается? Встретил я сегодня этого нового сотрудника, думал, действительно товарищ опытный, а это, я не знаю… – Миронов на секунду остановился и решительно сказал: – Хлюст какой‑то, и только! К тому же птенец, я его пальцем одним задену…
– А вот это не рекомендую, не задевай, – вдруг перебил его Зявкин. – Себе дороже будет. Тебе самому‑то сколько лет?
– Двадцать пять.
– Ну, значит, вы с ним почти годки. Я Лошкарева немного знаю, – сказал Николаев. – Где поселили его?
– На Торговой улице.
– Сам‑то хоть не появлялся там?
– Обижаете меня, Федор Михайлович.
– Ну хорошо. А что касается Лошкарева, то внешность его тут ни при чем. Тебе, как разведчику, пора бы понимать.
– Да ведь обидно, значит, мы вроде своими силами не можем справиться, не доверяют нам? – криво улыбнулся Миронов.
Николаев решительно поднялся со своего места.
– Ты вот что, товарищ Миронов, – сказал он, – говори, да не заговаривайся. Ежели бы тебе не доверяли, так ты бы здесь и не был.
Миронов в сомнении покачал головой.
– Не знаю, – сказал он, – только очень уж он какой‑то хлипкий, интеллигент, одним словом. И вообще, не внушает…
– Чего он тебе не внушает? – спросил Зявкин. – Этот парень с малых лет на конспиративной работе. Ты вот что, Павел, для связи (с нами) назначь ему Веру Сергееву. Ни сам, ни твои ребята около Лошкарева вертеться не должны. Он пусть пока с дороги приводит себя в порядок. Веру я проинструктирую сегодня. Встретимся с ней за Доном. Обеспечишь это дело. Ну, а сейчас пока садись послушай.
