На сто шестьдесят третьей на безоблачном горизонте пивоваренной компании «Корабельникоff» появилась Мариночка.
А на двести восемьдесят девятой состоялся весьма примечательный разговор.
– Вы должны что-то предпринять, Никита, – воззвала к Никите специалистка по Гийому Нормандскому, интеллигентно размешивая три куска рафинада в чашке.
– В каком смысле? – удивился Никита.
– А вы не понимаете? – Нонна Багратионовна понизила голос. – Ока Алексеевич…
– А что – Ока Алексеевич?
– Я бы никогда не рискнула обсуждать эту тему с вами… Из соображений, так сказать, этики… Но… Вы ведь не только шофер… И не столько… Но еще и доверенное лицо, насколько я понимаю…
О, господи, как же вы безнадежно отстали от времени, Нонна Багратионовна! Вся жизнь Корабельникоffа вертелась теперь только вокруг одного лица – наглой физиономии певички из кабака… И благодаря стараниям этой же физиономии Никита быстро был поставлен на место, соответствующее записи в трудовой книжке, – придатка к мерседесовскому рулю.
– Он очень сдал за последнее время, наш шеф… И я думаю… Я думаю… Не в последнюю очередь из-за этой стервы. Его нынешней жены.
Нынешней, вот как… Значит, была и бывшая? Но вдаваться в непролазные джунгли корабельникоffского прошлого Никита так и не решился – налегке и без всякого вооружения. И потому сосредоточился на настоящем.
– Вы полагаете, Нонна Багратионовна?
– А вы нет, Никита? Есть же у вас глаза в конце концов! Она его заездила.
– Заездила?
– Не прикидывайтесь дурачком, молодой человек. И не заставляйте меня называть вещи своими именами. Ну, как это теперь принято выражаться…
Никита смутился и от смущения выпалил совсем уж непотребное:
– Затрахала?
– Вот именно! – обрадовалась подсказке любительница утонченных средневековых аллегорий. – Затрахала. Она нимфоманка.
Слово «нимфоманка» было произнесено со священным ужасом, смешанным с такой же священной яростью, – ни дать ни взять приговор святой инквизиции перед сожжением еретика на костре.
– С чего вы взяли?
– Вижу. Вижу, что с ним происходит. С моим мужем произошло то же самое, когда он перебежал к такой вот… молоденькой стерве. А ведь мы с ним прожили двадцать пять лет. Душа в душу. И за какие-нибудь полтора месяца… Все двадцать пять – псу под хвост. Синдром стареющих мужчин, знаете ли…
– Так он ушел от вас?
– Сначала от меня, а потом вообще… ушел… Умер… А до этого полгода у меня деньги одалживал. На средства, повышающие потенцию. Идиот! А ведь мог бы прожить до ста, не напрягаясь…
Н-да… Высохшее монашеское тело Нонны Багратионовны, больше похожее на готический барельеф, убивало всякую мысль о плотских наслаждениях, Гийом Нормандский был бы доволен своей подопечной. Рядом с таким телом, совершенно не напрягаясь, легко прожить даже не сто лет, а сто двадцать. Или сто пятьдесят.
– Вчера он отменил встречу, – продолжала вовсю откровенничать Нонна Багратионовна. – И все ради какого-то мюзикла, на который его Мариночка так жаждала попасть. Я сама заказывала билеты. Это ненормально, Никита, отказываться от деловой встречи из-за прихотей жены. При его-то положении, при его-то репутации. Я права?
Никита шмыгнул носом – обсуждать поведение хозяина ему не хотелось. При любом раскладе. И даже теперь, когда последняя фраза из «Касабланки», на которую он возлагал столько надежд, накрылась медным тазом.
– Мне она сразу не понравилась, эта девка. Типичная стяжательница.
– Охотница за богатыми черепами, – неожиданно вспомнил Никита фразу, оброненную Мариночкой.
– Вот видите! Вы тоже так думаете! Нужно принимать меры.
– Какие, интересно?
В глазах Нонны Багратионовны появился нездоровый блеск.
– Я много думала об этом… Она ведь совсем его не любит, эта девка. Всего-то и дала себе труд наложить лапу на мешок с деньгами. А он доверился ей как ребенок, право слово… Больно смотреть… Ах, что бы я только ни отдала, чтобы вывести ее на чистую воду! Но, к сожалению, это выше моих сил… Зато вы… Вы готовы принести себя в жертву, молодой человек?
– Я? – опешил Никита.
– Ну да… Заведите с ней интрижку. Вы – симпатичный, юный… Классический тип латинского любовника. Она не устоит. Пресыщенным самкам нравятся латинские любовники…
Латинский любовник – это было что-то новенькое. Во всяком случае, до сих пор Никита считал себя кем угодно, но только не брутальным мачо с плохо выбритым подбородком и чесночным запахом изо рта. Подобное сравнение могло родиться только в дистиллированных мозгах климактерички со стажем, коей, безусловно, дражайшая Нонна Багратионовна и являлась.
– Не тушуйтесь, Никита, – интимно придвинувшись, продолжила она. – Не вы первый, не вы последний. Расхожий сюжет…
Сюжет и правда был расхожим, вот только где именно могла почерпнуть его Нонна Багратионовна – в мумифицированном отделе редкой книги или в порнофильме о хозяйке особняка и мускулистом садовнике?.. Спрашивать об этом Никита не рискнул. Не рискнул он и откликнуться на экстравагантное предложение секретарши. И тема завяла сама собой.
Впрочем, она еще отозвалась эхом недели через две, когда Никита заехал на Пятнадцатую линию, чтобы передать Мариночке очередные билеты на очередной мюзикл – сам Корабельникоff застрял в Ленэкспо на выставке «Новые технологии в пивной промышленности».
Дверь открыла Эка. Открыла после того, как он совсем уж собрался уходить, протерзав звонок контрольных три минуты. При виде сумрачной телохранительницы Никита, как обычно, оробел. С самого начала их отношения не заладились, если несколько совместных посиделок в «Amazonian Blue» можно назвать отношениями. До сегодняшнего дня они не перебросились и парой фраз, и Эка вовсе не собиралась отступать от традиции. Она лишь дала себе труд осмотреть Никиту, отчего тот скуксился еще больше. Под антрацитовым, не пропускающим свет взглядом Эки Никита почувствовал себя, как в оптическом прицеле снайперской винтовки, и даже испытал непреодолимое желание покаяться в грехах, как и положено приговоренному к смерти. Но вместо этого пробухтел невразумительное:
– Я по поручению Оки Алексеевича… Здесь билеты…
Эка коротко кивнула. А Никита в очередной раз подумал: что же заставило ее заняться таким экзотическим ремеслом? Она была типичной грузинкой, но не той, утонченной, узкокостной, вдохновляющей поэтов, воров и виноделов, совсем напротив. Ей бы на чайных плантациях корячиться в черном платке по самые брови; ей бы коз доить и лозу подвязывать, а в перерывах между этими черноземными занятиями выплевывать из лона детей – тех самых, которые станут впоследствии поэтами, ворами и виноделами. И полюбят уже совсем других женщин – утонченных и узкокостных… И вот, пожалуйста, – телохранитель!..
Впрочем, о том, что Эка – телохранитель, напоминала теперь только кобура, пропущенная под мышкой. Из кобуры виднелась такая же антрацитовая, как и взгляд грузинки, рукоять пистолета, а на плечах болталась кожаная жилетка, натянутая прямо на голое тело. В любом другом случае Никита решил бы, что это очень эротично – жилетка на голое тело, вызывающе-четкий рельеф мускулов, спящих под смуглой кожей, и татуировка на левом предплечье – змея, кусающая себя за хвост. В любом другом – только не в этом. Эка была создана для того, чтобы влет, не целясь, расстреливать все непристойные желания. А мысль о том, что чересчур фривольный прикид не соответствует официальному статусу телохранителя, даже не пришла Никите в голову. А если бы и пришла – он списал бы это на жаркий и влажный питерский август.
Билеты перекочевали в ладонь Эки, и она коротко дернула подбородком, давая понять, что аудиенция закончена. Но дверь перед носом Никиты захлопнуться так и не успела: из недр квартиры раздался томный голос Мариночки:
– Кто там, дорогая моя?
– Шофер, – после секундной паузы возвестила Эка. Голос у нее оказался под стать мальчишеской стрижке – глухой и низкий.
Вот так. Шофер. Всяк сверчок знай свой шесток.
