Костя рассказал ей о юном короле Дагобере, имя которого означало Блестящий меч, убитом, но успевшем дать миру свое потомство. Оно расселилось по Европе, на Западе в Лотарингии и на Востоке на русской земле. Очевидно, это была тайна тайн, поскольку касалась и правящих домов и властительной церкви. За века Священная идея не утратила своей направленности, однако появлялись ответвления, мутации, новые люди, предпочтения, цели, зачастую в них утрачивалось основное зерно, бережно охраняемое узким кругом посвященных.

В настоящем профаническое большинство, говорил Костя, видит борьбу двух противоположных моделей: с одной стороны – «демократизация и либерализация», с другой – «крестовый поход». Здесь Костя привел примеры двух стратегов будущего. Лена попыталась припомнить… точно, – Френсиса Фукуямы и Самюэля Хантингтона. Один что-то тянет за либеральную глобализацию, а другой, наоборот, за войну цивилизаций. После этого Лена, обессилев, перестала слушать.

Костя это сразу заметил и поспешно перешел к вещам более конкретным.

Он сказал, что Иван Францевич, видимо, был посвящен в изначальные секреты, недаром он провел время в качестве пленного советского генерала в Вюрцбургском замке, недаром был выбран самим Сталиным для работы в Европе, выбран и забыт. Его не отнесешь к сторонникам либерализма. По мнению Кости, таким сторонником был Андропов, и он знал о Сионском ордене и понимал всю важность лозунга о Соединенных Штатах Европы. Он и Сталин двигались к одной цели с разных сторон.

Для Лены дискурсивные модели Кости были сущей каббалистикой и никак ее не успокаивали в личном плане. От них кровь бежала быстрее, но тревога в крови тоже присутствовала. Здесь, в Москве, рядом с Костей и Виталиком она чувствовала себя уверенно и в полной безопасности.

Спускаясь вниз по Старосадскому переулку, Костя ловил нежаркие лучи сентябрьского солнца. Переулок упирался в белые с отбившейся штукатуркой стены старинного женского Ивановского монастыря. Костя перешел маленькую площадь и провел рукой по белой стене. Рука запачкалась известкой. «Прикоснулся к истории», – Костя стряхнул с руки известь. Редкие прохожие, занятые и деловые, пролетали мимо, как метеоры. В нем зажегся огонек противоречия, он встал в задумчивости, обводя взглядом монастырь. И еще раз погладил камень, и не стал больше тереть ладонью о ладонь. Он подумал, как много тайн вокруг нас, а мы пролетаем, как космические тела, мимо.

«Постойте, – хотелось ему сказать, – постойте, взгляните на эти стены. Да знаете ли вы, что за ними тридцать лет провела в заточении знаменитая Салтычиха – Салтыкова Дарья Дмитриевна? Та самая садистка-помещица, загубившая к своим тридцати пяти годам больше ста душ, из них только троих мужчин. Где ваш маркиз де Сад? Он тогда подростком был. Куда ему до нее! Ах, знаете? Тогда другой вопрос. Примерно в те же годы здесь же в строжайшей изоляции, но с великим почетом, изысканными блюдами и тонким бельем содержали молодую инокиню Досифею? Она здесь состарилась и умерла, а хоронили ее в усыпальнице Романовых в Новоспасском монастыре. Вот вам женский вариант “Железной маски”. На обратной стороне портрета Досифеи была надпись “Принцесса Аугуста Тараканова во иноцех Досифея, пострижена в Москве Ивановском монастыре”. Дочь Елизаветы I и графа Разумовского. Вы скажете: княжна Тараканова умерла в Петропавловской крепости? Может, не она, а может, и не умерла. Досифея была доставлена сюда, в монастырь, через десять лет после явной или мнимой смерти той в Петропавловке. А потом в Москву явился Наполеон, и его солдаты сожгли монастырь.

Монастырь долго восстанавливали. После революции его закрыли и сделали из него концлагерь ВЧК. Удобно – рядом Лубянка. Туда и Салтычиху водили на допросы, только тогда там был Сыскной приказ. А уже после концлагеря в монастыре открылся учебный центр НКВД».

Костя, продолжая размышлять, шел по Хохловскому переулку. «Цветы растут у наших ног, а мы проходим мимо», ленивые и нелюбопытные. Теряем не информацию, не знание, нет, в конечном счете, теряем самое ценное – мудрость. А мудрость не терпит суеты. Метеоры мудрости не имут. Они или приносят бедствие, или сгорают без следа.

С людьми – так же: «Здрассьте, приятно познакомиться! До свидания! О’кей! Еще увидимся!» Каждый побежал дальше. «Мы знакомы? Ах, да! Ну, давай, пока!» Разбежались.

Бог с ними, с вещами! Человек – вот мера всех вещей!

Под золотыми знаменами навстречу Косте двигались гвардейские батальоны осени.

А дни, уцепившись друг за дружку, как вагончики, выплывали из утреннего тумана и, коротко сверкнув, терялись в ранних сумерках. Лена жила в своей старой квартире на Новокузнецкой улице, в шаговой близости от Красной площади. Ей нравилось бродить в центре города, заходить в дорогие магазины. Неизбалованные продавщицы с почтением взирали на даму в белом пальто и сумочкой «Диор» в руке. Лена редко что-то покупала: в другом полушарии цены были гораздо более порядочными, но ей нравилось открывать для себя капиталистическую Москву.

Однажды, поздним утром промозглого дня, она сидела у окна за столиком кафе. Окно простиралось до самого пола, отсюда открывался вид на Тверскую улицу, на которую обрушился короткий снежный заряд. Снег уже растаял под колесами машин и под ногами пешеходов. Лишь у подножия домов, да рядом с кромкой тротуаров еще оставалась полная влаги белая пенка.

У бордюра, плеснув водой с дороги, остановилась красная «тойота». Из нее вышла девушка и направилась в кафе. Машина проводила девушку, мигнув ей желтыми огоньками. Девушка неторопливо вошла в помещение, огляделась и попросила разрешения занять место за столиком Лены. Лена ничего не имела против, она даже убрала сумочку со стола, поставив ее на свободный стул. Девушка заказала кофе и со вздохом откинулась на спинку, бросив перед собой на стол ключи от машины.

– Ну и погода! – сказала она. – То снег, то солнце. Не знаешь, брать зонтик или нет.

– Вы же на машине, – сказала Лена.

– Да уж! Если бы не моя умница-красавица…

– Вы с ней хорошая пара.

– Спасибо. А вы пешком?

– Пешком, – призналась Лена. – Зато я живу в центре.

– В центре? Завидую вам белой завистью. А, впрочем, теперь уже нет. Уезжаю за бугор. – Девушка махнула куда-то за окно.

– Тоже неплохо, – вежливо согласилась Лена. – Надолго?

– Может, навсегда. – Глаза девушки затуманились.

Лена с грустью смотрела на улицу.

– Вот только девочку мою оставляю, – опять вздохнула девушка, кивая на окно.

Лена проследила за ее взглядом, взгляд был направлен на красную машину.

– Ах, это… – догадалась Лена. – Хочешь, не хочешь, придется продавать. Там вы за эти деньги купите вдвое лучше.

– Лучше не бывает. Знаете, я хотела продать, да так и не решилась. А потом подумала, а может, не стоит? В чьи руки попадет? Короче, все равно уже поздно.

– Да бросьте вы! Я, конечно, вас понимаю, сама такая, но все это как-то нерационально.

Теперь девушка задумалась, играя чайной ложкой.

– Знаете что! – вдруг встрепенулась она. – А вы бы ее купили? У вас есть машина?

– Нет.

– Хотите?

Лена стряхнула с себя сонливость, нападающую на человека в теплом помещении, когда за окном холодно и сыро.

– Ну, вообще-то…

– Берите. Я недорого отдам.

– Надо подумать.

– Некогда думать. Я могу это сделать только сегодня.

– За сегодня мы не оформим.

– А что там оформлять?! Я вам напишу доверенность. Теперь ее даже заверять не нужно.

Лена с сомнением покачала головой:

– Но мы практически друг друга не знаем. Это как-то не по-людски. Нет, вы не подумайте, я вас не подозреваю, но было бы спокойнее, если бы был нотариус и доверенность с полным набором опций, со всеми правами нового владельца.

– Хорошо! Давайте так, мы обменяемся своими данными, я беру на себя нотариуса, вы готовите деньги. Встречаемся, – девушка посмотрела на часы, – в пять часов, быстрей я не успею, у станции метро «Владыкино». Там есть такая площадка открытая. Ну, вы увидите.