«А надо бы выспаться, завтра не придется полдня валяться в постели, приедет Наталья за своими сокровищами. И впрямь, рисунки подобной ценности можно так назвать. Август Маке, Жанна Маммен… Остальное попроще, но все же стоимость этого чемоданчика такова, что не стоит прогуливаться с ним ночью, в одиночестве, по темным улицам. Однако Наталью это почему-то не встревожило… А ведь она так торопила меня с приездом, будто для нее не было ничего важнее, чем получить эти рисунки!»

Бродить по пустому темному дому, чья архитектура и обстановка не представляли для нее никакого интереса, было лишено смысла. Александра с удовольствием прошлась бы по саду, но дождь никак не утихал. Погасив свет и натянув одеяло до подбородка, она долго лежала в кромешной тьме с широко раскрытыми глазами, так что порой переставала понимать, опущены ее веки или подняты. В темноте мелькали огненные искры, похожие на те, которые ветер разносит над пылающим в ночи костром. Тогда Александра закрывала глаза, чувствуя, как под ресницами вскипают слезы крайней усталости. Был миг, когда полная тьма и оглушительное безмолвие, окружившие этот старый дом, стали действовать на нее угнетающе. Ей хотелось теперь, чтобы скорее наступил рассвет, прояснилось небо, раздались рядом человеческие голоса. «В такой тишине и темноте уже не понимаешь, это еще жизнь или уже смерть…» Эта пугающая мысль была последней: Александра внезапно уснула, растворившись в шуме ночного дождя, под плеск воды в желобе за приоткрытой створкой окна.

Ее разбудило яркое солнце, лучи которого падали прямо на постель. Взглянув на розовую занавеску, ставшую на просвет празднично яркой, Александра решила спросонья, что проснулась на заре и это ее отсвет зарумянил полинявшую ткань. Но, встав и выглянув в окно, художница обнаружила, что полуденное солнце стоит высоко.

Небо очистилось от облаков и сияло, как синее фаянсовое блюдо, только что ополоснутое в ручье. Сад, залитый солнцем, искрился и шумел на сильном теплом ветру, порывами налетавшем с полей. Поля тянулись до горизонта, как и предположила ночью Александра. Бескрайние, покрытые ослепительным зеленым бархатом едва взошедших побегов, они таяли во влажной дымке. Из окна была видна дорога, проходившая за оградой сада, виднелись и настежь распахнутые ворота, те самые, предположила художница, через которые она ночью попала в это владение. А у ворот стояла машина.

«Наталья приехала!» Торопливо одевшись, Александра спустилась на первый этаж и вошла на кухню как раз в тот момент, когда ее старая московская знакомая переступала порог.

– Ты здесь! – воскликнула Наталья, ставя на пол матерчатую сумку, откуда высовывались два багета в коричневой оберточной бумаге. – Ну, слава богу, а то ведь мне вчера пришлось срочно уехать в Париж…

Они обнялись. Александра не виделась с Натальей года два и должна была признать, что за это короткое время та сильно изменилась. Женщины были ровесницами, но Наталья стала выглядеть куда старше своих сорока с небольшим. Она похудела, лицо покрыли мелкие морщинки, рот увял, каштановые волосы почти совсем поседели – Наталья, никогда не пользовавшаяся косметикой, их принципиально не красила. Прежней осталась только теплая улыбка этой женщины, да ее голос – хрипловатый, приятного тембра.

– Меня устроил на ночлег сын твоего соседа, Дидье, – сообщила Александра, стараясь не слишком пристально разглядывать хозяйку дома. – Милый молодой человек.

– А, Дидье… – протянула та, принимаясь доставать из сумки покупки и раскладывать их на столе. – Я сегодня должна ему заплатить. Он иногда здесь и ночует, я подозреваю, что не один… Но всегда за собой прибирается, так что я не в претензии… Он здесь?

– Кажется, я ночевала в доме одна… – улыбнулась художница.

– У него все ключи, он приходит и уходит, когда захочет… Сын прежнего владельца, кстати. Я купила дом у соседа! Он не мог больше его содержать… Что это я разболталась, давай завтракать, я зверски голодна!

Отвернувшись, Наталья поставила на огонь чайник, ополоснула зелень под краном, вскрыла упаковку с нарезанным сыром, разломила на несколько кусков свежий хлеб. Все было готово за несколько мгновений. Александра и сама ощущала жгучий голод, у нее не было ни крошки во рту после пересоленного обеда в самолете. Женщины уселись за стол.

– Как тебе дом, кстати? – Наталья, изучавшая этикетку на консервной банке, подняла взгляд на гостью. – Осмотрела уже? В своем роде местная достопримечательность, только я узнала об этом уже после того, как его приобрела… Я ведь купила не глядя, через посредника… Отдавали задешево: прежний владелец не мог выплатить какой-то грабительский банковский кредит и срочно нуждался в деньгах… А то бы дом продал сам банк, и ему бы вообще ничего не досталось…

– Печально…

– Только тс-с! – Наталья приложила палец к губам. – Это страшная тайна! Ты не можешь себе представить, сколько раз я поклялась, что никому не расскажу о его материальных затруднениях! Честное слово, этот дом не стоил таких церемоний… да и таких денег тоже!

– Почему? Хороший дом, только… пустоват, – честно ответила Александра. – Да и скучновато спроектирован, говоря по правде. А чем он примечателен? Пока я заметила только одно архитектурное излишество!

Она указала на медальон, приколоченный к потолочной балке. Проследив взглядом за ее жестом, Наталья кивнула:

– От твоих глаз ничто не укроется! Занятная штука, да? Ее изготовили и прибили на это место сразу после постройки дома, это что-то вроде герба, хотя первый владелец не был дворянином… Он начал простым наполеоновским солдатом, но дослужился до полковника, побывал и в Египте, и в России… Отсюда он удрал еще мальчишкой и через двадцать лет вернулся на родину, в эту самую деревню, сущей развалиной. Его носили в кресле, ноги он отморозил в России, во время отступления, их там же пришлось отнять. Но после возвращения полковник прожил еще несколько лет. Женился, нарожал детей, построил дом и умер в полном достатке… Говорили, что он был куда богаче, чем старался казаться. Другие погибали, опускались, побирались, а он умудрился выжить и нажиться… Он ведь был простым крестьянином из здешней округи, а умер заметной фигурой, местной достопримечательностью… Незаурядная личность, что уж там!

Последние слова Наталья произнесла, как показалось заинтригованной слушательнице, с некоторой горечью.

– Это прадед твоего соседа? – Александра обмакнула в кружку с растворимым кофе большой кусок хлеба. – До чего занимательно… Ирония заключается в том, что он продал родовое гнездо этого наполеоновского ветерана именно русской…

– О, сосед о таких пустяках не задумывается! – небрежно отмахнулась Наталья. – Ему со мной повезло. Кто бы еще у него купил этот дом, кроме человека со стороны, который ничего о нем не знает…

– А что не так с домом?

– По слухам, тут нехорошо… – Наталья говорила бодро, но несколько наигранно. – У меня от этого дома мурашки по коже.

Александра, поставив кружку, откинулась на спинку стула, не сводя с хозяйки глаз:

– Ты всерьез?

– Я? – Наталья продолжала сохранять на губах неискреннюю улыбку. – Да я-то в эти глупости не верю! Но местным жителям нравится думать, что тут нечисто! И это, представь, немного действует на нервы! Я тут даже не живу, практически… Собиралась копаться в саду, цветочками заниматься, воздухом дышать… Заметила, какой тут воздух? А вместо этого два года ючусь в квартирке-гробике, без воздуха, без лифта, на шестом этаже… Мотоциклы под окнами ревут всю ночь… Зато самый центр Парижа… Вокруг всегда люди… Не то, что здесь, в этой дыре!

– То есть, ты боишься тут жить?! Из-за каких-то местных легенд?!

Собеседница промолчала, но в ее глазах мелькнула тень испуга, которая окончательно убедила Александру в том, что ее догадка верна: Наталья боялась этого места. «А как она вдруг сдала за пару лет! – размышляла художница, сдвинув брови. Она уже без аппетита допивала кофе и отщипывала куски хлеба с сыром. – Ей же сорок пять, не больше… А как будто уже под шестьдесят. Глаза изменились, это главное… Взгляд тревожный, будто затравленный. И, по-моему, она очень рада, что находится сейчас в доме не одна! Но это же нелепо… Так духовно отравиться какими-то слухами…»