Очевидно, мое молчание затянулось. Затянулось настолько, что мусику пришлось пощелкать пальцами у меня перед носом.

– Так что там во-вторых? – с деланым интересом спросила она.

– Во-вторых, ты отпетая сука. Нет… Это – в-третьих.

– А во-вторых? – продолжала настаивать мусик, пропустив «суку» мимо ушей.

– Во-вторых… Инь и ян в сумме дают хрень. Ты всегда об этом говорила, вспомни!

– Вот именно, лапуля, вот именно! – тут же согласилась мусик. – Зачем тебе все эти мучения с Лариком, подумай? Хрень случится рано или поздно, он тебя бросит, и ты будешь страдать, а я не могу позволить, чтобы моя лапуля страдала. Нет уж! Сей тяжкий крест понесу я. Если ты, конечно, не возражаешь.

– Отпетая лживая сука…

Неизвестно, чего в моем голосе было больше – обиды, ненависти или восхищения. Наверное, все-таки восхищения. И мусик, обычно четко улавливающая подобные нюансы, приободрилась и заказала очередную порцию коктейля.

– Тебе не стыдно? – поинтересовалась я у мусика минут через десять после объявления приговора.

– Ни капельки, – на этот раз совершенно честно ответила она.

– И давно вы… снюхались?

– Какое-то время. Моя лапуля на меня не дуется?

Самым странным было то, что я действительно не дулась, напротив – испытывала чувство облегчения. Отношения с Лариком пребывали в некоторой стагнации, еще месяц-два – и они стали бы тяготить меня, так что мусик, по здравом размышлении, очень вовремя вырвала из моих рук уже изрядно поблекшее и потрепанное в лобовых столкновениях знамя страсти.

– Твоя лапуля на тебя не дуется, – успокоила я ее. И подумав пару секунд, добавила: – Он храпит.

– Я в курсе.

– И чавкает.

– Я в курсе.

– И любит чеснок.

– Я в курсе.

– Ты, я смотрю, хорошо его изучила, – присвистнула я.

– Еще бы! Такие вещи я просекаю моментально.

– Если он будет просить у тебя деньги на издание своих опусов…

– Не дам ему ни цента, – заверила мусик. – Я, может, и сумасшедшая климактеричка, но уж не дура точно.

Последнее предупреждение оказалось совершенно излишним: все эти годы мусик тратилась исключительно на себя, и не было ни одной предпосылки к тому, чтобы ситуация коренным образом изменилась.

Мусик всегда останется сама собой, и никакой климакс этого не поколеблет.

– Вот и чудно, – подвела я черту под разговором. – Пусть Ларик заедет ко мне и заберет свои вещи.

– Он боится показаться тебе на глаза. Я сама заберу.

– Как хочешь. Вернее, как хотите, – не удержалась от шпильки я. – Вы ведь теперь just married[2]. Сливайтесь в пароксизме, дети мои. Совет да любовь.

– Ты все-таки злюка, лапуля моя. – В голосе мусика послышалась легкая укоризна. – И конченая эгоистка. Вместо того чтобы порадоваться за мать, обретшую счастье на склоне дней, отпускаешь колкости. Это мелко.

Доводить ситуацию до абсурда и делать его единственно приемлемой формой существования – в этом была вся мусик.

Намба ван в нашем районном лягушатнике.

– Еще коктейль? – спросила она.

– Спасибо, мне хватило.

– Ну, не кисни! Вдох-выдох, вдох-выдох, лапуля! Вспомни, чему я тебя учила!.. Давай-ка вместе…

«Инь и ян, а в сумме – хрень», – синхронно продекламировали мы, после чего в унисон потрясли головами, стукнулись ладонями и рассмеялись. Обе – с видимым облегчением.

– Что ты собираешься делать? – поинтересовалась мусик, как только с ритуальными жестами было покончено.

– А что я должна делать?

– Страдать по поводу разрыва с любимым человеком.

Под «любимым человеком» мусик, очевидно, имела в виду Иллариона, которого сама же и отбила; абсурд продолжался и набирал нешуточные обороты.

– А нужно?

– Ты меня удивляешь, лапуля! Конечно, нужно, это облагораживает, улучшает цвет лица и очищает застоявшуюся кровь…

…А также вентилирует легкие и нормализует стул, мысленно добавила я; мусик все же отпетая сука, никаких сомнений.

– Хорошо, я согласна пострадать какое-то время.

– Но недолго, – мягко посоветовала Отпетая Сука.

– Пары недель хватит?

– Неделю от силы. Большего этот прохвост не стоит.

– Неделя? Хорошо.

– Что-то ты легко согласилась. – Мусик сразу же нахохлилась и посмотрела на меня с подозрением. – Даже странно. Ну-ка, признавайся, лапуля: сбагрила мне откровенное дерьмо? На тебе, боже, что мне негоже?

Не поддаваться абсурду, ни в коем случае не поддаваться!

– Перестань нести чушь. – Я, как это бывало всегда, все-таки позволила абсурду овладеть собой. – Ларик – чудный человек. Тебе повезло.

– Но он храпит, – склочно заметила мусик.

– Только когда лежит на спине. Не давай ему лежать на спине.

– И чавкает.

– Не давай ему есть.

– И любит чеснок.

– Скупи все чесночные приправы в ближайших магазинах и слей их в унитаз.

– Умаешься сливать!

– Зато он молод, – прибегла я к последнему – убийственному – аргументу. – Молод и хорош собой. Разве не такого человека ты искала?

– А ты хитрая, лапуля! – Мусик откинулась на стуле и постучала по столу кончиками пальцев. – Ладно, будем считать, что ты меня уговорила. И бог с ним, с Лариком. Поговорим о тебе. Что-то мы давно не говорили о тебе. Все еще кукуешь в своем филькином журналишке?

«Филькин журналишко», или, если быть совсем точным, «ГОРОД И НОЧЬ» – именно так звучало название в оригинале, в переводе с мусикиного птичьего языка на общеупотребительный русский. Я уволилась из «Города…» три года назад, не проработав в нем и месяца, и с тех пор поменяла множество изданий, но мусик упорно приписывала меня именно к филькиному журналишке.

Ничего с этим не поделаешь. Лучше не сопротивляться.

– Все еще кукую, – вяло сказала я. – Как иначе?..

– Так я и думала! И Марат, стало быть, никуда не делся? – Вот он, вопрос, неизменно следующий за вопросом о филькином журналишке.

– Его зовут не Марат. Пора бы запомнить.

– И Анвар, стало быть, никуда не делся? – тут же поправилась мусик.

– Не Анвар. Его зовут не Марат и не Анвар. Тимур. Ти-мур.

– А я что сказала?..

Глупо было сердиться на рассеянно-высокомерную амнезию мусика и глупо было сердиться на себя, которая до сих пор помнила, что Его зовут Тимур.

Ти-мур.

Темноволосый и золотоглазый, похожий на всех богов одновременно; это ему предназначалась главная роль в культовом фильме «Мертвец», и главная роль в культовом фильме «Небо над Берлином», и все до единой роли в культовом фильме «Более странно, чем рай».

Тимур и сам по себе более странно, чем рай.

Кто изобрел порох, охотничий рожок и путешествия автостопом? – Тимур.

Кто создал Организацию Объединенных Наций и группу «Битлз»? – Тимур.

Кто начинал все мировые войны и бросал их на полпути, так и не закончив? – Тимур.

Кто придумал называть день днем, ночь – ночью, а любовь – любовью? – Тимур, Тимур, Тимур.

Для справки: я ни разу не видела фильм «Более странно, чем рай».

При всех своих заслугах перед человечеством Тимур так и остался весьма демократичным и непритязательным божеством; ничем другим его работу в самом обыкновенном, хотя и не лишенном гламурно-андеграундного блеска журнале я объяснить не могу.

Тем более что он даже не первое лицо, в лучшем случае – третье.

Первые лица (а точнее – рыла) никогда особо не интересовали меня, Тимур – дело другое. Теперь и не вспомнить, были ли при нем в момент нашей встречи порох и охотничий рожок, но все остальные подробности не сотрутся в моей памяти никогда.

Он заглянул в кабинет лишь мельком, снизошел, как и положено божеству, и его темные волосы заструились по дверной панели, тотчас превратив ее в алтарь. В пристань, у которой швартуются корабли, вернувшиеся из не указанных ни в одной карте стран. Все дело в волосах, именно так! Тимур был обладателем самых шикарных в мире волос. Или самых шикарных в России волос. Или самых шикарных в Питере, или – в этом здании, в этой комнате, на этом этаже. Географические уточнения не так уж важны в свете последующих событий, а именно: я была сражена шикарными волосами Тимура наповал. И вовсе не потому, что они были густыми, длинными, блестящими (хотя они были и густыми, и длинными, и блестящими). Волосы Тимура обладали чудесным свойством преображать реальность. Во всяком случае – мою реальность.