– Я напишу… У вас есть ручка?

– Возьмите на соседнем столе. Бумага в пачке.

Настя пристроилась на краешке стула, вытащила из стеклянной банки остро заточенный карандаш, положила перед собой листок и принялась составлять план оперативных работ по спасению Aloe Margaritifara.

– Смесь удобрений для кактусов… Она должна продаваться в цветочных магазинах. Я там все указала.

– Завтра же пойдем и купим… – Парень даже не повернул голову в ее сторону. – Прямо с утра. Черт возьми, даже солюшен не скачать!.. Поставят когда-нибудь в этой шарашке Интернет или так и будем каменным топорами махать?!

– Вообще-то я все закончила, – прервала его стенания Настя.

– Одну минутку. – Не отрывая взгляда от монитора, парень сунул руку в ящик стола и вытащил купюры. – Триста пятьдесят рублей, как договаривались. Захлопните дверь, пожалуйста.

– Хорошо…

…Через десять минут Настя робко покашляла, напоминая о себе.

– Вы еще не ушли?

– Нет… Я хотела спросить… Это ведь «Валмет». Детективное агентство, да?

– С добрым утром, мамаша! – Юный наглец рассмеялся. – Значит, и у техперсонала бывают проблемы криминального характера?

– Бывают.

– Муж сбежал с соседкой в Карабсельки? Или банку огурцов, не дай-то господи, свистнули?

– А вы можете найти?

– Мужа или огурцы? Или Карабсельки на карте области?

Парнишка, насильно оторванный от материнской груди Даны Скалли, явно издевался, но хватать его за шею и гнуть к полу было явным перебором. Да и всю свою ярость Настя ухлопала на переговоры с Мицуко.

– …И вообще – у нас выходной, мамаша.

– Я понимаю. Не беспокойтесь, двери я захлопну…

Из флигелька она вышла отягощенная новым знанием. Во-первых, таинственный «Валмет» является не чем иным, как курсами повышения квалификации местных хамов. Во-вторых, возможно, Кирюша был не так уж не прав, если само ее появление провоцирует тряпки, ведра и чистку грязной посуды. В-третьих, она прошляпила переход в возрастную категорию «мамаш». И в-четвертых, где-то в недрах прилегающей к Питеру области затаился населенный пункт Карабсельки…

Но раскладушку она купила вовсе не из-за агентства «Валмет».

Никакого другого жилья, кроме квартиры, которую снимал брат, у нее не было, а спать в комнате, украшенной свидетельствами его сумасшествия, было выше ее сил. Завтра же она смоет надпись на окне и поклеит обои. И божьи коровки исчезнут навсегда. Во всяком случае, для нее.

…Настя проснулась в четыре утра.

Четыре утра – выработанная годами привычка. Четыре утра – время, когда работа начинает вздыхать, ворочаться и дышать тебе в ухо.

Но никакой работы не было. Только дождь.

Дождь начался еще вчера, на кладбище, во время похорон Кирилла. Это было совсем непросто – решиться оставить его здесь, в глинистой бедной земле. Но Настя хорошо помнила, как он уезжал из Вознесенского: отъезд, больше похожий на бегство. Он ненавидел их захудалый деспотичный дом, и захудалое море, и захудалые скалы, – он никогда бы не простил ей, если бы снова вернулся в тихий и благостный провинциальный ад Вознесенского.

Даже мертвый.

Никто не провожал Кирюшу в последний путь, кроме Насти и двух могильщиков, – ни один человек. Да и могильщики торопили ее – их ждали еще одни, более хлебные похороны. Но сотенная сверх положенной таксы сделала свое дело: она получила еще несколько лишних минут для прощания. Но и за эти минуты они не стали ближе: ссадина на лбу Кирюши отвергала ее, и седые виски отвергали, и даже темная полоса на шее, которую удалось прикрыть воротником рубахи, – тоже отвергала…

После кладбища она заехала в магазин и купила бутылку водки: никогда нельзя нарушать традицию. Это была из немногих Зазиных истин, которую Настя усвоила за тринадцать лет супружества. Другие истины гласили:

– женщина принадлежит мужу;

– мальчик принадлежит отцу;

– мужчина никому не принадлежит.

Кроме того, в Настином случае имела место более расширенная формулировка: «женщина принадлежит мужу, иначе гореть ей в аду».

Придя в квартиру Кирилла и уже привычно поплакав, она налила водки в стакан, прикрыла его хлебом и принялась за поиски фотокарточки брата. Но так ничего и не нашла: ни единого альбома, ни единого снимка, даже негативов не было. Странное дело, трехлетняя жизнь Кирилла в Питере не имела никаких документальных подтверждений!

Поразмыслив, Настя вытащила из кошелька двойную фотографию сына и брата – и отрезала изображение маленького Кирюши. Только сейчас она вспомнила день, когда был сделан снимок: последнее воскресенье перед сватовством Зазы. Тогда они ездили в областной центр кататься на аттракционах…

Пристроив фотографию к стакану, Настя немного успокоилась.

Недели ей хватит на то, чтобы привести квартиру в порядок. А потом она уедет. Бессмысленно обивать пороги каких-то сомнительных агентств, бессмысленно пытаться найти авторов угрожающего письма, юбочник из Управления прав: это ничего не изменит. И Кирюшу не вернешь. А если еще Заза узнает, что она задержалась в незнакомом городе дольше отпущенного скорбью времени… Даже трудно представить себе, что он сделает!..

Но на девять дней она должна остаться. Это тоже традиция, которую нельзя нарушать.

С этими мыслями она заснула и проснулась ровно в четыре часа. И долго лежала с открытыми глазами. Если бы эта девушка не оказалась бессердечной шлюхой, если бы она хоть чуточку любила Кирилла, ее можно было бы пригласить. И Настя рассказала бы ей о маленьком Кирюше, которого та знала только как Кира, затянутого в черную кожаную куртку. Конечно, Настя бы кое-что переврала и кое-где приукрасила, и – почти наверняка – перемешала бы детство Кирилла и детство Илико, это только на фотографии они не похожи…

Если бы Мицуко была другой…

Настя резко повернулась, и купленная только позавчера раскладушка отчаянно взвизгнула. И поминальная водка в стакане покачнулась. Даже если бы Мицуко была другой, любящей и верной; даже если бы у нее была всего лишь одна Кирюшина визитка вместо пятидесяти других, – даже тогда ничего бы не изменилось.

Потому что Насти никогда не существовало. Он никогда не вспоминал о ней. Проще было залезть в петлю, чем вспомнить о старшей сестре! Так тебе и надо, Кирка-дырка, будешь знать…

Проговорив вслух последнюю фразу, Настя струсила так отчаянно, что у нее подломились колени. Хотя, если разобраться, это был всего лишь отголосок детства, когда смерть не существовала так явно, что ею можно было смело шантажировать окружающих. «Вот умру, тогда узнаешь, – часто говорил ей маленький Кирилл. – Вот умру, и посмотрю тогда, что ты будешь делать!»

Во всяком случае, свою детскую мечту он осуществил.

А смотреть не на что. И что делать, она не знает.

Разве что остаться до девятого дня, привести в порядок квартиру, взять билет до областного центра и вернуться в Вознесенское. И ждать писем от Илико. Они с Зазой давно уже в Англии, ходят по какому-нибудь Лондону, и никто им не нужен. И не скоро еще понадобится. А она, идиотка, забыла положить ему носки из козьего пуха, которые сама вязала для такого торжественного случая.

Идиотка. Идиотка.

Настя несколько раз стукнулась лбом о дверь и с удивлением обнаружила, что это дверь ванной. За ней она не была еще ни разу. За ней Кирюша свел счеты с жизнью.

– Не открою, – сама себе сказала Настя. – Не открою. Никогда. Ни за что.

И открыла.

Ничто в ванной не напоминало о случившейся здесь трагедии. Стиральная машинка в углу, сдвинутая пластиковая занавеска в веселеньких пляжных человечках («bуe-bуe, sunny boy»), широкая полка с зеркалом, бритвенный станок, кремы – до бритья и после; банка геля, оранжевая мыльница, ножницы, поролоновая мочалка в виде сердечка, одинокий шлепанец на полу.

И махровый халат на вешалке.

И выкрашенный водоэмульсионкой змеевик трубы с едва заметной, но довольно широкой царапиной.

Именно здесь…

Настя прыгнула в ванну, задернула улыбающихся «санни-боев» и только потом начала раздеваться, перебрасывая вещи через занавеску. А затем, свернувшись клубком на дне, пустила воду. Можно было зажмуриться, сунуть ладони под струю и представить, что Кирилл варит кофе на кухне. Можно было растереть спину мочалкой-сердечком и представить, что Кирилл валяется на диване в комнате. Можно было исподтишка побрить подмышки его «Shick’ом» и представить, что Кирилл вышел за вином в честь приезда сестры…