На эти вопросы ему никто не ответил.

Уже через час крамольные слова «племянника» донесли до Всеволода Николаевича. Услышав их пересказ от Влодзимирского, нарком насторожился, но виду не подал.

– Чего шум поднял? Этот Реденс – наглец, а ты панику сеешь.

– Так ведь все стенограммы Туда уходят.

– Ну и что. Мы выполняем Высшее указание и ничего сверх того не делаем. Ты напор, конечно, сбрось – у нас и без него хватает «свидетелей». Если надо, все подпишутся, и Реденс никуда не денется.

* * *

– …Что, гражданин Хмельницкий? Вижу, засиделся. Сам на допрос просишься. Ну, рассказывай.

– Гражданин следователь, Василий Иванович Румянцев мне ещё двадцать дней назад сказал, что больше вопросов у него нет. Я думал, меня домой отпустят. Сколько сидеть можно?

– Молодец, Хмельницкий, правильно действуешь. Тебя действительно пора выпускать, и к нам на работу принимать, вот хотя бы на моё место. Будешь за этим столом решать, кого сажать, а кого – наоборот.

– Да нет… я не то хотел сказать.

– Ладно. Ничего серьёзного против тебя мы не имеем, но есть сомнения, всем ли ты поделился со следствием – вот потому и не пришло ещё распоряжения выпустить из тюрьмы гражданина Хмельницкого. Соображаешь?

– Это вы снова меня станете расспрашивать, кто Шахуриным руководил?

– Совершенно верно.

– Но я же не знаю!

– Все так говорили, а потом вспоминать начали. Теперь твоя очередь.

– Гражданин генерал‑лейтенант, может, Володя с кем‑то и вправду делился этой тайной, но не со мной. Я же не утверждаю, что такого человека не было, – я этого не знаю, и мне ничего про него неизвестно.

– Эту песню мы уже давно выучили наизусть – надоело, признаться. Вот что, Артём, раз уж сам напросился на свидание, ответь на такой вопрос: «Допускал ли ты, что у Шахурина был авторитет, который спровоцировал все его поступки»?

– До смерти Шахурина, я этого не допускал, а сейчас, когда вы мне глаза открыли, уже допускаю.

– Так вот, Артём Рафаилыч, сиди спокойно и жди: снимем мы вопросы по этому авторитету… если надо – предъявим его тепленьким, услышим ваше мнение по этому поводу и уже тогда решим твою судьбу. Ещё вопросы?

– Лев Емельянович, а никак нельзя хотя бы школьной программой позаниматься? А то время идёт…

– Когда в школу ходил, ты, по‑моему, не так сильно к знаниям тянулся?

– Так здесь же скучно, мне даже учиться захотелось.

– Не переживай, наверстаешь, коли будешь правильно себя вести. Чтобы приободрить, скажу: скоро получишь передачу с тёплыми вещами и учебниками. Разрешение на это я уже дал.

– Как, с тёплыми вещами? Мне что, и зимой здесь сидеть?!

– Ну вот, хотел обрадовать, что дома о тебе помнят, а ты опять за своё.

* * *

Стояла середина сентября. Прошло почти два месяца со дня ареста восьми школьников. Следствие по делу Шахурина, парализовавшее всю другую работу трёх генерал‑лейтенантов, можно было считать законченным. Общая картина представлялась наркому Меркулову ясной. Во‑первых, «Четвёртая Империя» оказалась затеей волевого семиклассника Владимира Шахурина, осуществлённой под влиянием книг и фильмов, без прямого воздействия третьих лиц. Во‑вторых, остальные участники рассматривали «организацию» как игру, и к кульминационным событиям уже начали ею тяготиться. В‑третьих, двухмесячный арест – больше или меньше – надломил всех обвиняемых, и следствие считало, что теперь несложно добиться их согласия признать «настоящим» организатором преступления человека, названного госбезопасностью.

С этими выводами Меркулов пришёл к Берии.

– Лаврентий Павлович, нам осталось только услышать имя зачинщика, и недельки через две всё закончится. Как вы считаете, не пора ли докладывать товарищу Сталину? Думаю, Алексей Иванович Шахурин вскоре получит по заслугам за высокомерие в отношении ответственных работников органов.

– Ты за товарища Сталина не решай, кто получит по заслугам. Ты ещё ростом не вышел Его комбинации разгадывать. По‑моему, Иосиф Виссарионович ясно сказал: «Мы за этим делом будем внимательно следить». Вот и жди команды Сверху, а хочешь высунуться раньше срока – говори сразу: мол, это моя инициатива, товарищ Сталин.

– Понял, Лаврентий Павлович. Спасибо за подсказку! Учту. Но у меня ещё вопрос.

– Говори.

– Истекают два месяца содержания под стражей. По УПК нужна санкция прокурора…

– Дело – за тобой? Сам и действуй. Если я тебе каждый раз задницу подтирать стану, то на кой хрен, спрашивается, мне такой нарком госбезопасности нужен?

После визита к шефу победное настроение Меркулова как рукой сняло – без могучего плеча оберчекиста оказалось значительно нервозней решать вопрос с продлением содержания мальчишек под стражей.

Вернувшись к себе, нарком связался с прокурором СССР:

– Приветствую, товарищ Горшенин.

– Здравствуйте, Всеволод Николаевич.

– Тут вот какой вопрос – у арестованных по делу Шахурина двухмесячный срок истекает. Надо продлить санкцию на содержание под стражей.

– С Верхами это согласовано, товарищ нарком?

– Тебе что, моего указания недостаточно?

– …Зачем же так, Всеволод Николаевич? Вполне достаточно. Только попрошу дать его в письменной форме.

– Хорошо. Завтра я пришлю распоряжение.

Закончив разговор, Меркулов подумал: «Вот собака. Лишь бы жопу свою нигде не подставить. Я тебе это запомню, прокурор хренов».

Так комиссар 1‑го ранга замер в одиночестве, не решаясь сделать хотя бы шаг на минном поле под названием «Отчёт товарищу Сталину о ходе расследования "Уголовного дела № ___"».

Шлифовать новую пьесу ему почему‑то пока расхотелось.

* * *

Оставшись один, Берия принялся, теперь уже не спеша, обдумывать доклад Меркулова.

«…Конечно, Всеволод, скорее всего, прав – придёт время, и Иосиф назовет имя жертвы, но представить себе, что Сталин столь сложным образом выкапывает яму под наркома Шахурина просто невозможно. Неужели это капкан для Микояшки? Нет… маловероятно. Анастас сейчас полезен Хозяину – его время ещё не пришло. Тогда под кого?… Под госбезопасность?! Только этого не хватало. Она же висит на мне!… Или, о Боже!., не под меня ли?! Стоп, Лаврентий. Это уже полный абсурд. Ты‑то здесь причём?!»

Вспотев от неприятных мыслей, Берия заставил себя успокоиться. Постепенно вернулось ощущение, доминировавшее раньше, и он решил, что чутьё его не обманывает – Сталин использует уголовное дело для какой‑то очень хорошо завуалированной комбинации.

* * *

Следствие подходило к концу. Влодзимирский считал, что вопрос подготовки обвиняемых к даче ложных показаний завершён. Не имея конкретной кандидатуры Сверху, он не видел необходимости усиливать давление на арестованных – каким‑либо указанием с «небес» эта история рано или поздно закончится. Оставался не до конца проработанным вариант, когда «взрослого» потребуют добыть из «простых». На этот случай контуром очертили версию киномеханика Шахуриных. Собрав очередное оперативное совещание, начслед поручил Сазыкину в последний раз прокрутить эту тему с Бакулевым, поскольку его управляемость оставалась спорной.

– …Обвиняемый Бакулев, у нас было несколько бесед. Ты больше других видел, как Шахурин жил в семье. Давай еще раз попробуем проанализировать и понять, кто же завербовал Володю?

– Николай Степанович! Меня ведь уже расспрашивали про киномеханика с Николиной горы, и я всё рассказал.

– Тебе не надоело изворачиваться?

– Гражданин следователь, ни он при мне, ни Володя при нём, никогда ничего не обсуждали. Если между ними и было что‑то, то я про это не знал.

– А когда мы тебе его признания покажем, что будешь делать?

– Говорить, что это неправда, не стану. Это же будут его признания.

– Хитёр ты, гражданин Бакулев, но нас не обхитришь. Понял?

– …Понял.

– Петя, мы обязаны знать абсолютно всё! Ты уже достаточно взрослый, и должен понимать, что это необходимо для безопасности государства – ведь преступник окопался в среде высших руководителей страны! Мы не только с киномехаником работаем. Сейчас начала вырисовываться другая, значительно более важная фигура из окружения вашего Шахурина. Этот человек его провоцировал на антисоветские поступки… и даже, скорее всего, враг – не киномеханик. Нам осталось кое‑что проверить, и, может быть, мы вскоре предъявим вам признания шпиона. Вот видишь… как мы серьёзно работаем – всё сто раз выясняем, прежде чем кого‑то обвинить! Поможешь?