За воротами стояли начальственные автомобили. Тёмка подбежал к генералу Хмельницкому:

– Папа, можно мне с ребятами побыть – мы хотим погулять по Нескучному саду.

– Не нагулялись, что ли?

– Нет, просто настроение такое… Никому не хочется в одиночестве остаться.

– Ну, иди, коли так.

Уманские и Хмельницкие сели в «паккард» Рафаила Павловича и поехали на улицу Серафимовича. Бакулев, Барабанов и Кирпичников подошли к матерям, чтобы тоже отпроситься на часок пообщаться с друзьями. На удивление, всем разрешили уйти. Отпущенные на волю, парни быстро направились в сторону главного входа в Донской монастырь – вслед за Лёней Реденсом, ещё до начала панихиды бросившим короткую фразу: – Надо поговорить.

* * *

175‑я школа, где учились ребята, была особенная – самая привилегированная в Москве. Там собрали детей высокопоставленных чиновников, крупных военачальников и других, как в то время говорили – «шишек». Хотя многие учителя были информаторами госбезопасности, это не сказывалось на их высоком профессиональном уровне. Как правило, взаимоотношения между преподавателями и учениками мало отличались от принятых повсеместно – большинство родителей хотели, чтобы их дети получили хорошее образование и в редких конфликтах становились на сторону педагогов.

Но встречались и исключения. Некоторые всесильные папы уже одним своим именем наводили трепет. В школе занималась дочь Сталина – Светлана, закончившая 9‑й класс. Пересилить преклонение и страх перед Отцом народов никто и не пытался – в итоге Светлана Иосифовна стала неприкасаемой. Её, и без того прекрасную ученицу, наперегонки тянули в круглые отличницы. Правда, дочь выросла скромной и сильно тяготилась таким вниманием со стороны окружающих. Хотя за ней неотступно следовал охранник, из кремлёвской квартиры Вождя она почти всегда ходила в школу пешком или – в плохую погоду – ездила туда на метро.

Неприкасаемой была и дочь Молотова, тоже Светлана. Во многом такой ореол ей создавала мать, Полина Семёновна Жемчужина – жена члена Политбюро и одновременно крупный наркомовский функционер. Светлана Молотова родилась слабенькой и болезненной. Родители оберегали её от волнений и ненужных, по их мнению, контактов. Это происходило и дома – в Кремле – где Молотовы, занимавшие один коридор с Микоянами, перекрыли дверь, связывавшую их апартаменты с шумной квартирой Анастаса Ивановича. Так было и в школе, где за Светой осуществлялся неусыпный контроль. Чтобы девочка не скучала, Молотовы взяли воспитанницу – Соню Стрельцову. Соня жила в чужой семье при живых и здравствующих родителях – её отец шоферил у Вячеслава Михайловича.

Иногда в погожий день редкие прохожие наблюдали такую картину. Светлана и Соня шли в школу пешком – от Красной площади, вверх по улице Горького до Старопименовского переулка. На всем пути их сопровождала сановная мама. Чуть сзади следовали два охранника. Ещё ниже полз семейный «кадиллак», с величайшей осторожностью транспортировавший до места назначения портфели школьниц. Возле школы охранник Светланы принимал из машины бесценный груз и сопровождал девочек до парты, куда осторожно водружал портфели, оставляя подопечных наедине с учебным процессом. Пока шли уроки, безобидный – на взгляд мальчишек – чекист, прозванный «нянькой Лапиным», повышал интеллектуальный уровень, изучая плакаты в пионерской комнате.

Проследив, что всё идет по плану, Жемчужина занимала освобождённое от портфелей место и укатывала на службу. Правда, перед тем нередко заходила проинструктировать учителей и директрису. Это объяснялось не только волнениями об успехах дочери на поприще среднего образования – Полина Семёновна пристально следила за социальным составом одноклассников Светы и довольно часто вмешивалась в учебный процесс.

Дети Микояна воспитывались приземлённее. Они сами добирались до школы, а после уроков «на общих основаниях» играли с друзьями и обходились без охраны, но один из выданных им пистолетов сыграл трагическую роль.

Конечно, хватало и других родителей, кичившихся своим положением и воспитывавших детей во вседозволенности. С ними педагоги предпочитали не связываться.

Однако и остальные школьники росли не как обычные советские дети. Они оказались среди тех считанных, Богом ли, судьбой ли, определённых родиться в семьях, не знавших лишений. Благополучие тысяч таких семей опиралось на страдания миллионов других, возводивших коммунизм за пайку хлеба. Но ведь не обвинишь мальчишек в том, что они были детьми именно этих отцов.

Положение родителей‑небожителей, естественно, накладывало отпечаток и на их потомство. Война, поставившая миллионы советских семей на грань физического выживания, никак не изменила материальный достаток большевистских лидеров. Напротив, в те годы семьи высшего советского руководства ещё более отдалились от простолюдинов, миллионами приносившихся в жертву на алтарь победы, к которой Сталин шёл таким заковыристым путём – в Берлин через Москву, Кавказ и Сталинград.

Несмотря на юность, ученики 175‑й школы уже обладали внутренним чувством уверенности в своём карьерном будущем. Они умели оценить положение родителей и вполне обоснованно считали себя избранными. Правда, кое‑что понимали – видели или слышали – о навалившемся на народ горе, ведь у многих воевали родные. Но они были ещё мальчишками и воспринимали войну скорее не как страшную действительность, а как огромную по масштабам игру. Ребята не наблюдали за отцами на работе, когда те руководили воинскими соединениями или занимались организацией снабжения воюющей армии. Не всегда понимали, как ими достигались посты. Не ведали, чего тем стоило работать на износ, как требовали Сталин и обстановка на фронте. Перед их глазами были только шитые мишурой погоны, форменные брюки с лампасами, адъютанты, лимузины с шофёрами, охрана, чинопочитание, кремлёвские пайки, дачи – власть. И играть им хотелось «во власть». Другого расклада, наверное, и быть не могло. И так же, как в жизни, – одни выбивались в лидеры, другие это лидерство признавали, третьи вступали за него в борьбу.

* * *

Поравнявшись с главным входом в монастырь, ребята свернули налево, на 2‑й Донской проезд. Через пять минут, почти не разговаривая по пути, все шестеро пересекли Большую Калужскую улицу и углубились в Нескучный сад. Дойдя до обрыва, они, как по команде, уселись на самом его краю. Пекло не по‑июньскому жаркое солнце. Внизу притягивала ещё не одетая в бетон река. Казалось, нет силы, воспрепятствующей естественному порыву рвануться вниз, сбросив одежду, и окунуться в прозрачную и прохладную воду. Но мальчишкам было не до купания – им предстояло обсудить то, что Реденс, Хмельницкий и Кирпичников уже бегло обговорили сразу же после убийства.

* * *

Армаша Хаммер был высоким, худощавым и темноволосым юношей с продолговатым лицом. Он носил очки в круглой металлической оправе и редко расставался с карманными изданиями на английском языке, которым владел в совершенстве. Твидовый, серый английский костюм Хаммера вызывал зависть одноклассников. Из‑за толстых подошв английских же ботинок парень казался ещё выше. Его отец, американский бизнесмен Виктор Хаммер, вместе братом, Армандом, активно сотрудничал с советской властью со дня её основания. В Америке у Виктора оставалась семья, но в СССР он встретил женщину, которую полюбил, и у них родился сын, названный в честь старшего брата тоже Армандом. Отец сразу же признал ребенка и уделял ему массу внимания, но радость была недолгой – Виктор Хаммер тяжело заболел и умер. Дядя – Хаммер‑старший – их не забывал и периодически помогал материально. Об этом Армаша никогда не рассказывал одноклассникам. Некоторые даже думали, что он сын иностранного коммуниста, скрывавшегося в СССР от буржуйских преследований. Хаммер состоял в тайном обществе, но активности не проявлял – игра не тяготила, но ему было бы значительно интересней, если одноклассников захватил какой‑нибудь другой вид развлечений – что‑то более интеллектуальное. Однако мальчишки играли в авторитарное государство со своим вождём и сложной системой подчинённости, и Армаша проявил солидарность, тем более что отделяться от одноклассников ему даже не приходило в голову.