После многих лет пребывания в священнической среде я вдруг сделал довольно неожиданный вывод. Сколько бы мы ни встречались, какие бы темы ни обсуждали, мы никогда не говорим о женщинах, а уж тем более – о матушках. О них – или хорошо, или никак. Не существует для нас такой темы. Поверьте, если и собираются отцы на какой-нибудь праздник, а потом садятся за стол, то рядом с ними почти не бывает женщин, а уж тем более чужих. Батюшек, конечно, можно упрекать, как и остальных людей, во многих грехах, но в изменах своим матушкам – практически никогда. Если священник «загулял», то это, как правило, от отчаяния – значит, в семье его совсем плохо…

Наверно, это происходит оттого, что отцы очень дорожат своими подругами, – жениться-то нам позволено всего лишь раз! Здесь мы – как саперы. Только сапер, если ошибется, погибает на месте, а священник мучается всю оставшуюся жизнь. Да и познают женщину будущие священники лишь после брака, поэтому жены для нас всегда остаются единственными. После смерти подруги батюшка обречен на одиночество.

Помню, к нам на праздник из соседнего благочиния приехал пожилой протоиерей. Внешне батюшка очень походил на Евгения Леонова, а поскольку родом он был из глухой рязанской деревни, то и речь его была невероятно колоритной. После службы за праздничным столом отец Геннадий выпил рюмочку и сразу же стал быстро и много говорить: и всё про женщин, и всё плохо… И такие уж они, и сякие, эти Евины отродья!..

Мне потом сосед по столу шепнул, что от батюшки, совсем еще молодого, только назначенного в сельский приход, ушла горячо любимая им жена. Ушла к соседу, жившему в той же деревне. Ходила рядом, а над бывшим мужем потешалась. Время от времени возвращалась обратно, а потом вновь уходила. Постепенно женщина деградировала, начала пить горькую и при встрече с благоверным могла крикнуть: «Ну что, блаженный? Ты хочешь сказать, что ты – нормальный мужик? Да настоящий мужик меня такую давным-давно удавил бы, а ты все принимаешь и принимаешь!» А он сам – детдомовский, всю жизнь мечтал о семье, о детях. И что-то в душе его в конце концов повернулось, и он возненавидел весь женский род. Жил один, никому не разрешал себе готовить и даже постельное белье сам стирал.

Я разговаривал с ним всего несколько раз, а он, видя во мне благодарного слушателя, все рассказывал и рассказывал байки из священнической жизни:

– Вот был у нас, значится, один батюшка, это еще в советские годы. Хороший батюшка, основательный… Служил в одном селе, много лет отслужил и решил он, значится, в конце концов застрелиться…

У меня от историй отца Геннадия все в голове путалось. Ну скажите, как можно быть основательным батюшкой и в конце концов решить покончить с собой? В другой раз он мог начать рассказывать уже о другом священнике, который пришел к выводу, что ему необходимо утопиться. Правда, все попытки суицида оставались нереализованными и, слава Богу, заканчивались без смертоубийства.

Через некоторое время я стал обращать внимание на то, что, кроме меня, батюшку никто больше не слушает. Поговорил с одним отцом из благочиния, где служил отец протоиерей.

– От рассказов отца Геннадия у меня складывается впечатление, что в епархии, в которой он служил при коммунистах, значительная часть отцов страдала каким-то маниакально-депрессивным психозом и все норовила свести счеты с жизнью…

Мой собеседник лишь грустно улыбнулся:

– Все, о чем он рассказывает, – лишь его собственные мысли и переживания. Это он сам, впадая в отчаяние, думал с собой покончить. Его постоянно мучил вопрос: почему Господь с ним так поступил, почему попустил совершиться предательству? Он часто стоял на грани того, чтобы уйти из священства и вновь жениться, но такой поступок сам же считал изменой Богу, а кроме Христа, у него никого больше не осталось. Мы к его рассказам привыкли и не обращаем на них внимания, а ты – человек свежий, вот он тебе и изливает свою душу. А вообще-то так, как отец Геннадий, у нас никто больше молиться не умеет. Он ведь не просит, он вопиет к Богу!

В том же самом благочинии, к которому был приписан отец Геннадий, служил и еще один маститый протоиерей. Посмотреть на него – настоящий былинный богатырь: косая сажень в плечах и пудовые кулаки. Матушка перед ним – ну просто девчушка, но, как мы заметили, слушался он ее беспрекословно. Словно она – генерал, а он выше старлея так и не дослужился.

Видимо понимая, что столь очевидное главенство женщины в священнической семье нас искушает, однажды он сам приоткрыл завесу над удивительной историей их жизни:

«Я ведь священником стал еще в семидесятых годах. Вспоминаю, как невесту тогда искал. Такую, чтобы один раз и на всю жизнь! Познакомили меня с будущей невестой. Стройная и хрупкая, словно березка… Вот, думаю, такая маленькая и будет жить со мной тихо и мирно, не станет мне указывать и поучать. А вышло-то все как раз наоборот! Как стал я священником, как принял приход, так и начала моя благоверная со мной спорить. Всё ей, видишь ли, не так: что ни скажи, что ни сделай, ну никак ей не угожу! Я уж с ней и по-хорошему говорил, и голос на нее повышал, а она ни в какую! Не уступает, и все тут! И вот однажды не выдержал я: вздумал попугать ее кулаком, а не рассчитал, она как раз на него и напоролась… Упала моя матушка на пол, лежит и не дышит… Я за голову схватился. Еще бы, матушку свою убил! Ведь она хоть и вредничала, но меня-то все равно любила, да и я в ней, честно сказать, души не чаял! И вот такое… Да и священник, даже случайно убивший человека, служить у престола не имеет права.

Закричал я тогда страшно, упал перед ней на колени, прижался к губам, а дыхания нет, – бесчувственное тело. Поднял я ее, а у нее руки свисают, точно плети. Положил на кровать, зачем-то пледом накрыл и помчался к правящему архиерею. Доложили ему, он меня встречает:

– Что стряслось, батюшка? Почему такая срочность? Ты что, до утра подождать не мог?

– Владыко, я матушку убил! Не хотел, а убил, – под руку она мне попала, а я силу не рассчитал…

Снимаю с себя крест и кладу его перед архиереем на стол:

– Не имею я больше права оставаться священником! Владыка мне отвечает:

– Ты, брат, не дури! Немедленно забирай крест обратно! Только я могу решать, быть тебе у престола или нет. Лучше давай-ка о матушке твоей помолимся…

А я развернулся и, ничего не говоря, в отчаянии выбежал на улицу. Трясусь в автобусе и думаю: «Подвел я всех, всю Церковь подвел! Теперь будут в советских газетах писать, что церковник-мракобес жену до смерти забил!..»

Домой иду, а ноги не слушаются. В один день я потерял все: и любимую, и право быть священником. Думаю, сейчас помолюсь и отправлюсь в милицию сдаваться. Подхожу к двери, а она вдруг сама открывается, и моя ненаглядная кидается мне на шею.

– Ты где пропадал?! Ужин давно остыл, а ты все не идешь и не идешь! Не знала, что и думать!

Стою как вкопанный и понять не могу: неужели я сплю?

Ущипнул себя, а жена не пропадает и даже улыбается мне.

– Ты как себя чувствуешь? – спрашиваю.

– Да вроде ничего, только голова немного побаливает…

Утром – снова в область, к владыке, а он меня уже ждет. Захожу – у него на рабочем столе лежит мой крест. Падаю на колени и ползу:

– Прости, владыко! Матушка моя воскресла и даже не помнит о том, что я ее убил!

Он берет со стола мой крест, подходит ко мне, а потом размахнулся и ка-а-ак перетянет меня по спине цепью! Помолчал немного и спрашивает:

– Больно?

– Больно, – шепчу.

– Это хорошо. На всю жизнь запомни эту боль и еще запомни: никогда и ни при каких обстоятельствах не снимай с себя крест!

Потом улыбнулся:

– А теперь возвращайся домой, к матушке, и терпи. Всю жизнь ее терпи, это – твой второй крест».

Вот как жизнь порой поворачивается…

Года через два после нашего знакомства с отцом Геннадием мне сообщили о том, что он скончался. Мы собрались на отпевание в храме, который он сам и построил. Оказалось, что батюшка в последний год своей земной жизни узнал от врача, что тяжело болен и что ему необходима срочная операция, в противном случае он умрет.