Смолину и Киселеву оставалось только прибегнуть к старому испытанному способу. Они запретили давать арестованному воду и кормили только соленой пищей. На допросах избивали. Добивались только одного. Сказать кому давал бричку. Обещали отпустить после этого и не привлекать к ответственности. Клим или молчал или отрицательно качал головой. Губы его потрескались, под глазами темнели кровоподтеки. Правая рука безжизненно висела плетью.
Павла каждый день появлялась с узелком в руках, но ее к мужу не пускали.
Потом совсем неожиданно для Смолина и Киселева позвонил участковый из Кузнецова и сказал, что свидетель Мельтяшкин выразил сомнение эту ли бричку Дерягина видел он в лесу и вообще была ли там бричка, а не другая повозка.
А с Мельтяшкиным произошло следующее. В поселке прослышав об аресте известного охотника и лесника, к Фоме стали относиться отчужденно. Многие перестали с ним здороваться. Вместо того, чтобы ходить героем, разоблачившим преступника, Фома сник, замкнулся и редко выходил из дома. А тут еще жена:
– И рад ты дурак пучеглазый, сгубил человека. Чего тебе этот Клюев? Мало от него народу пострадало? Сколько баб от него наревелось. Парня ссыльного в лесу погубил. Что народ‑то в поселке слепой? Все все знают. Сын и тот стал морду воротить от отца.
Фома несколько ночей не спал, ворочался, мял подушку и наконец решился. Рано утром он пошел к клубу и стал дожидаться там участкового у дверей его кабинета. Сапожников появился примерно через час и, увидев Фому, спросил: – Ну, чего тебе?
– Я, это самое… – сбивчиво начал тот, потом поднял глаза и заговорил твердо – Я, Василий Павлович, пожалуй, не ту бричку видел в лесу. Может и не бричка это вовсе была, может и телега.
– Ты чего мелешь‑схватил участковый Фому за ворот.
– Ничего не мелю – освобождался Фома от цепких пальцев Сапожникова – Человек же я, могу и ошибиться. Что я фотоаппарат что ли? Ночь ведь была и туман.
Смолин вызвал Мельтяшкина к себе, но Фома стоял на своем. Следователь и сам стал сомневаться в его прежних показаниях и направился за советом к Киселеву. Оба они закрылись в кабинете, хлопнули по стакану водки и стали держать совет.
– Выпускать надо Дерягина. – высказал свое мнение Смолин.
– Ты с ума сошел. – вскочил со стула Киселев – А как быть с нами, с авторитетом органов? И потом, как ты его выпустишь такого? На нем ведь живого места нет. Что в городе заговорят?
– Что же делать?
– А вот что, – наклонился Киселев к Смолину – Поезжай в лесхоз и назначь ревизию в хозяйстве Дерягина. Да ревизоров сам подбери и проинструктируй хорошенько. Не может быть, чтобы у него все было в порядке.
Ревизоры были проинструктированы должным образом и зафиксировали в лесных делянках Дерягина следы самовольных рубок древесины.
Состоялся суд и Клима приговорили к восьми годам лишения свободы за халатное отношение к своим обязанностям повлекших материальный ущерб государству.
Савелий появился в Сольвычегодске, как и предполагал Клим, только через три года, зимой. Раньше не мог. Плохо чувствовала себя Мария. Он добрался до дома друга и не поверил своим глазам. Дом был заколочен досками, крыльцо занесло снегом. Савелием овладело чувство тревоги и он поспешил к соседям. Новость потрясла его. Соседи сказали, что Климу дали восемь лег за обнаруженные в лесу самовольные вырубки и он в лагере, где‑то в Коми. Павла вскоре после этого заколотила дом и уехала наверное к мужу. Савелий в тот же день уехал в Котлас к сыну Клима, но в депо сказали, что тот уволился и куда‑то переехал. Адреса дочери Клима в Вологде Савелий не знал.
ЭПИЛОГ
Никита послушался совета Савелия и добился перевода в Коми в отдаленный поселок. Там строился большой деревообрабатывающий завод. Жили они здесь с Анной уже четвертый год. Сыну Савушке было четыре года и Никите хотелось бы еще девочку, но Анна училась заочно в пединституте и они решили пока подождать с этим. Анна преподавала в школе русский язык и литературу. Школа деревянная, двухэтажная стояла на небольшой возвышенности, недалеко от нее поселковый совет, клуб и больница, где работал фельдшером Уваров Семен Николаевич. Никита был в приятельских отношениях с директором завода и когда тот как то пожаловался, что не хватает медработников, намекнул ему как бы невзначай, что есть мол хороший фельдшер, но он ссыльный и не волен распоряжаться собой.
– Все мы тут ссыльные пробасил тогда директор.
– Было бы желание, а сверху мне помогут.
Сверху действительно помогли и вскоре Уваров появился в поселке. Анна была бесконечно рада этому, но на людях сдерживала себя и называла отца не иначе, как Семен Николаевич.
Уваров часто появлялся в квартире учителей, но соседи и знакомые объясняли это тягой пожилого одинокого человека к семейному уюту и просто их хорошими отношениями.
Анна иногда выбиралась в лес побродить с ружьем. Она рано утром вставала на лыжи и выходила за поселок. Там с пригорка перед ней открывалась зона – лагерь заключенных
Узкие длинные бараки отгораживал от внешнего вида высокий забор с несколькими рядами колючей проволоки. По периметру забора – вышки с бдительными часовыми, готовыми в любой момент открыть огонь на поражение. Лагерь сначала был небольшим, но шел 1937 год и зона стала расти как на дрожжах. Время появления здесь Анны, по пути в лес, почти всегда совпадало с выводом заключенных на работу. Они тянули железную дорогу, строили паровозное депо, валили лес. Для Анны это было тягостным зрелищем. С возвышенности было видно, как из ворот зоны словно фарш из решетки мясорубки выдавливалась серая колонна заключенных. Они шли медленно (куда спешить, у большинства сроки не малые), отпустив глаза, заложив руки за спину. В их движении было что‑то механическое, покорное. Редкой цепочкой вдоль колонны с обеих сторон шли солдаты с винтовками наперевес. Натасканные на человека в серых зэковских робах, овчарки рвались с поводков.
Вот и в этот раз Анна проводила глазами колонну, вздохнула и спустилась вниз на лыжах. Она прошла недалеко от лагеря и двинулась дальше по санной дороге в лес. Эта санная дорога вела в какую – то дальнюю деревню, но Анна там ни разу не бывала. Погода помягчала и пошел мелкий снежок. Она залюбовалась заснеженным зимним лесом и не сразу услышала сзади себя всхрапывание лошади. Анна рванулась в сторону, но ноги запутались в креплениях лыж и она лицом вниз рухнула в снег. Огромная туша лошади нависла над ней. Возчик в длинной оленьей дохе выскочил из саней и бросился к упавшей женщине:
– Мать честная, пресвятая Дева, как же это я задремал и человека не заметил!
Он наклонился над Анной, сдернул с себя шапку и просунул ей под голову.
– Не ушиблась? – с тревогой спросил он.
Анна раскрыла глаза залепленные снегом, не поверила увиденному, закрыла их и снова открыла. Над ней склонился Клим. Его рыжие бороду и усы, его добрые с прищуром глаза. Анна не могла спутать ни с кем. Правда в этих глазах что‑то изменилось, затаилась какая – то боль, но это был Клим!
– Клим – прошептала Анна.
Возчик замер. Потом рукавицей вытер снег с лица женщины и медленно неуверенно спросил:
– Аня? Это ты там на тони…
– Я, я Климентий Константинович, вспомнила Анна отчество Клима.
– Ты то здесь, как? Не переставал удивляться Клим.
– Я здесь с мужем. Мы здесь уже четвертый год.
– А, я уже почти пять лет. – сказал Клим помогая Анне подняться.
– Как же так? – поразилась Анна. И поселок то небольшой, а ни разу не встретились.
– А я ведь не поселковый.
– То есть?
– Я оттуда – кивнул Климов в сторону лагеря.
– Как это случилось? – осела на сани Анна.
– Очень просто – спокойно объяснил Клим, присев рядом с Анной – Сделали ревизию, нашли недостачу леса и получай друг милый восемь лет.
– И как Вы тут Климентий Константинович?
– Ничего, нормально. Сначала было тяжело. Болел долго. Да доктор тут у нас есть – профессор. Помог мне на ноги встать. Потом лес валил. Однажды соскучился по охоте и поставил силки. Попалось несколько куниц, выделал их и спрятал. Хотел профессору шапку сшить и рукавицы. Да не получилось. При обыске нашли у меня меха‑то. Думал в изолятор отведут, а меня к начальнику лагеря отвели. Прихожу, а у него на столе меха мои.
