Марк Михайлович Баринов
«Вилла Эдит»
Он ходил по комнате, щурясь и улыбаясь, то потирая руки, то по старой привычке приглаживая свои густые непокорные черные волосы. Десять лет мы не виделись. Саша стал чуть плотнее, но глаза, такие же черные, как волосы, по‑прежнему ярко блестели, а голос, как и раньше, был чуть хрипловатым.
Я смотрел на него, и казалось мне, что мы не пережили войны, что нас не отделяло от юности добрых полтора десятка лет. Передо мной был все тот же Сашка: кумир малышей – членов драмкружка Дома пионеров на Большой Пироговой, старший студиец, великолепный чтец Блока, Есенина, Маяковского. Я хорошо помню: почтительное отношение к нему кружковцев переходило в восхищение, когда этот серьезный, вдумчивый юноша вдруг преображался, становился гибким, подвижным, как пламя. Развлекая нас, он с молниеносной быстротой переворачивался через голову, сразу выходя в стойку, гигантским прыжком перемахивал прямо со сцены в зал через наш большой круглый студийский стол.
Да, это был прежний милый Сашка. Конечно, в радиокомитете, где он теперь работал, никто не называл его Сашкой. Александр Степанович Асанов – вот кто он был – редактор иностранного отдела!
Много лет прошло, много воды утекло…
Мы с волнением рассматривали друг друга, боясь прервать это хорошее молчание каким‑нибудь неуместным замечанием. Наконец Саша заговорил:
– Ну, начинай, рассказывай, как и что. С чего начинать? С Москвы, с Дальнего Востока, с Севера… Ты ведь, как метеор, всю страну исколесил от края до края за эти годы.
– Пусть начинает старший, – напомнил я нашу старую традицию. – Итак, ты начал войну в парашютно‑десантных войсках…
Мой друг замахал руками:
– С ума сошел!.. Так мы и до утра не кончим. Ведь через час нам – на “Лебединое”.
Потянувшись за спичками, лежавшими на тумбочке, я невольно взглянул на стену сзади. Там, над письменным столом я увидел два фотопортрета. Сначала мне показалось, что я вижу два разных лица. С одной фотографии на меня смотрела весело смеющаяся девушка с лукавым и кокетливым выражением глаз. Она сидела и легком кресле в изящной позе. На другом портрете была молодая женщина в военной форме с орденом Красной Звезды на груди. Серьезное и задумчивое лицо ее было очень выразительно и красиво. Я не мог отвести глаз от фотографий, и, чем больше смотрел на них, тем больше очаровывала меня незнакомка. В том, что это одно и то же лицо, – не было сомнений. Я обернулся. Саша тоже смотрел на портреты женщины.
Не дав мне сказать ни слова, он заговорил:
– Знаешь что… Давай отложим вечер воспоминаний на завтра, а сейчас позволь мне задать тебе один вопрос.
Я молча кивнул, в душе удивляясь этой несвойственной Саше нерешительности.
А он продолжал:
– Ты, наверное, часто ездишь по шоссе Калининград‑Балтийск. Скажи, не приходилось ли тебе у железнодорожного переезда, на окраине Калининграда, видеть красивый серый особняк с надписью “Вилла Эдит”?
– “Вилла Эдит”? – переспросил я удивленно.
Минуту назад я был уверен, что с женщиной, изображенной на фотографиях, у Саши связаны обычные романтические воспоминания, но после неожиданного вопроса почувствовал, что стою на пороге какой‑то удивительной истории.
“Вилла Эдит”! Еще бы ее не знать!
Два дня назад я ехал из Балтийска в Калининград. Я спешил на московский поезд и боялся опоздать. А если вы, читатель, – военный человек или были военным, то знаете, что значит потерять день отпуска, особенно, если много лет не были дома. Шофер вел машину на предельной скорости. На этой бешеной скорости мы, вероятно, и въехали бы на улицы города, если бы не оказался закрытым железнодорожный переезд. Проходил длинный состав, и возле полосатого шлагбаума уже скопился хвост автомобилей. Резко затормозив, остановилась и наша машина.
Я огляделся, и уже в который раз мой взгляд упал на особняк, стоявший в стороне от дороги, окруженный густо разросшимися старыми березами и каштанами. Давно этот дом привлекал мое внимание. Часто, проезжая мимо, я читал вырубленные на фасаде слова “Вилла Эдит” и думал о той чужой жизни, которая когда‑то наполняла этот дом. Кто были его хозяева? Богатые обыватели или потомки юнкерского рода? Кто была Эдит? Сухая старуха, жившая воспоминаниями о вильгельмовских гвардейцах, или очаровательная куколка – игрушка какого‑нибудь нацистского чиновника?
Теперь здесь все было по‑иному. Толстощекие карапузы играли на куче песка перед виллой, и сквозь шум машин на шоссе доносилось их веселое щебетание.
Я часто вспоминал этот дом, и понятно мое изумление, когда именно о нем спросил меня Саша.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ1
– Вижу, без вечера воспоминаний сегодня не обойтись, – начал задумчиво Саша, прохаживаясь по комнате.
– В сорок втором, – продолжал он, – мы стояли в Мурманске. Ты, конечно, помнишь этот заполярный город рыбаков и моряков, где солнце несколько месяцев не сходит с небосвода, а другие несколько месяцев только полярное сияние изредка разгоняет мрак. Гитлеровцы рвались к городу. Он был единственным незамерзающим портом, связывающим нас с союзниками. Наша часть “обслуживала” участок фронта в районе Кандалакши. Время было жаркое. Иногда после очередного рейда по тылам врага нам представлялась возможность отдохнуть с неделю в Мурманске. В один из таких дней я познакомился с американским капитаном Клифтоном Брандтом.
Молодежь охотно собиралась в интернациональном клубе моряков, куда приходили и наши моряки, и офицеры с кораблей союзников. Однажды во время концерта дружбы Брандт пел популярную песенку “Джемс Кеннеди”. После концерта я случайно столкнулся с ним у буфетной стойки, и мы разговорились. Это был остроумный, веселый парень. Мы беседовали на том американо‑русском жаргоне, который был тогда в ходу на Севере. Оказалось, мой собеседник плавал на транспорте “Барбара Фрича” представителем по доставке нам радиоаппаратуры. А за этим товаром немцы охотились особенно усердно. Брандту часто доставалось во время переходов из Англии в Мурманск: “Барбара” иной раз приходила полузатопленной.
Мне нравился этот веселый, легкий человек, с видимым сочувствием относившийся к нам, русским, к тяжелой нашей борьбе. Правда, он не раз говорил мне, что не верит в коммунизм, но тот, кто вместе с нами, плечом к плечу борется против общего врага, естественно, становится если не другом, то союзником.
За время, что мы воевали на Севере, я раз восемь встречался с Брандтом, и последняя наша встреча была особенно теплой. Не думал я, что встретимся с ним когда‑нибудь снова…
В конце 1944 года меня с двумя товарищами неожиданно откомандировали в Москву. Мы должны были явиться в часть, которая располагалась в чудесном подмосковном санатории на берегу Синежского озера. Перед отъездом меня вызвал командир нашей дивизии и передал небольшой сверток с просьбой отвезти его своему старому московскому другу.
В Москву мы приехали морозным декабрьским утром. Я решил прежде всего выполнить просьбу комдива. В тот же день разыскал небольшой дом на Молчановке, и старая женщина, отворившая дверь, подтвердила, что это действительно квартира Петровского. Я посчитал неудобным спрашивать комдива, кто такой его друг, и с любопытством ждал встречи с хозяином.
Старуха провела меня по темному коридору в небольшую гостиную, вышла в соседнюю комнату, и я услышал, что она набирает номер телефона. Я огляделся.
Ничего особенного не было в этой квартире в старом московском доме. Все очень просто, без претензий на показной шик. Гостиная обставлена по‑спартански: кушетка, два кресла да маленький столик в углу – вот и все. Правда, кушетку покрывал великолепный бухарский ковер, занимавший всю стену и спускавшийся на пол, как это принято на Востоке.
И вот на ковре я увидел два портрета. Не знаю, что подумал бы ты, но я в тот момент понял, что можно влюбиться в женщину вот так, только взглянув на фотографии.
