Ходили Йомсборга ладьи

К норвежским суровым брегам,

Чрез море несли дружину они

По пенным, угрюмым валам.

Туда где, сшибаясь, звенела сталь,

Где храбрых пролилась кровь.

И голову в битве сложить не жаль,

За злато и славу вновь.

Йомсвикинги рьяные сеют страх,

Несут на мечах погибель мужам.

Не многим гулять теперь на пирах,

Но память о них осталась векам.

(Бершийкий Н.О., 2011-12-30)

Ладьи воткнулись в прибрежный песок. Пальнатоки первым сошел на сушу, следом за другом – Бьерн Уэльсец, немолодой уже воин, но славный и грозный. Ох, как не хотел Пальнатоки представать перед Свейном конунгом Дании, да еще и на тризне по его отцу конунгу Харальду. Дело было в том, что Харальд не желал признавать наследником незаконнорожденного Свейна, откупился от него кораблями и людьми, чтобы только тот покинул Данию и не докучал. Но Свейн принялся разорять владения конунга. Началась война. Пальнатоки, растивший и воспитывавший бастарда, во всем ему помогавший, и на сей раз выступил в защиту бойкого юноши. Именно его стрела принесла смерть конунгу. А Свейну Пальнатоки решил не рассказывать о случившемся той ночью в лесу. Чтобы не уронить чести, Свейн должен будет отомстить.

Приплыть заставила опасность впасть в немилость. Ведь не откликнуться аж на третье приглашение – значит обидеть короля. Пока люди переворачивали и привязывали суда, ставили весла на просушку, оба молчали. Беззаботный летний вечер, дым, идущий из окна в крыше конунгова дома. Пальнатоки был из тех мужей, кому со страхом не по пути. Если бы он хотел наслаждаться красотами в тишине и покое, то верно остался в Уэльсе, где получил во владение много тучных земель. Оставив ладьи на берегу хевдинги и сто двадцать человек, сопровождавших их в плаванье, отправились в зал. Минуя стоящие кругом длинные дома, они прошли к центральному, самому богатому среди прочих.

Гостей ждали. Сотня мест на лавах возле конунга пустовали, предназначенные для запоздавших приглашенных. Пир шел давно, собравшиеся люди короля подвыпили и развеселились. Свейн выглядел недовольным, перекидывался короткими фразами с человеком по имени Фельнир, пользовавшимся дурной славой. Еще служа Харальду, отцу Свейна, он наговорил на своих братьев, завидуя их доле наследства. Едва ли годы исправили его.

– Приветствую тебя, конунг! – воскликнул Пальнатоки.

– О, наконец, ты прибыл! – Свейн с радушием пригласил гостей занять почетные места. – Я уж решил, будто ты не откликнешься на приглашение. Как славно, что я ошибался! – он поднял рог с пивом и произнес тост за гостей.

Люди Пальнатоки сели на лавки, им подали пиво. Хевдинги помянули усопшего, и веселье вернулось на столы. Один Фельнир видом выдавал неудовольствие. Склонившись к конунгу, он долго шептался с ним, уголки рта Свейна поплыли вниз, брови нахмурились и опустились. Лицо датского короля налилось красными красками. Подозвав дрожащей от волнения рукой стоящего близ стола отрока, конунг кивнул Фельниру. Тот достал из-за пазухи стрелу, передал слуге.

– Поди-ка по залу да выспроси, кто эту стрелу знает.

Отрок пошел вдоль главного стола. Все воины качали головами, не признавая стрелы. Парнишка переместился к боковым скамьям, обогнул угол, перешел к противной стене. Так он добрался до Пальнатоки. Приняв протянутую стрелу, Пальнатоки изучил ее, вертя то так то эдак.

– Узнаете ли, господин? – поинтересовался отрок.

– Как не узнать…

Волны шелестели в ночной темноте, скрывающей крадущегося вдоль берега лучника. Пальнатоки знал, конунг, уверенный в превосходстве над дерзким ублюдком, наверняка позволит себе передохнуть и погреться у костра. Его лодка виднелась отсюда, люди неспешно налегали на весла. Много их там? Присмотревшись, Пальнатоки решил, что в такую лодку уместится не больше двенадцати человек. Правильно он оставил воинов в разбитом на другом конце мыса лагере. Гремящая оружием толпа быстро себя обнаружит, Харальд хороший боец. То ли дело – одиночка с луком. Выстрел и армия датчан будет обезглавлена.

Он проползал сквозь заросли, пока не услышал голоса в роще впереди. Огонь костра подмигивал ему через щелки между деревьями. Пальнатоки тихо обошел всю стоянку и убедился, конунг среди этих людей. Натягиваемая тетива чуть скрипнула, ветер колыхнулся, разрезанный острым наконечником. Неестественно замерев, Харальд взялся за древко, наклонился и упал бездыханным.

– Что это?

– Ох, конунга не уберегли!

– Ищите убийцу, не мог далеко убежать!

– Что ж делать, как остальным признаваться?!

– Скажем в битве пал!

Свита галдела долго, а Пальнатоки уж скрылся в ночи.

– …это моя стрела. Позвольте забрать ее.

Звуки и голоса смолкли, точно померли все разом. Кружки не гремели, мужи не рассказывали о подвигах и походах. Понял Пальнатоки, к чему дело клонится. Конунгово лицо вытянулось и побледнело.

– А где же оставил ты свою стрелу раз она не при тебе?

– Эх, приемный мой сын, никогда не предавал тебя, никогда не говорил лжи, так и нынче останусь честен. Стрелу эту я оставил в теле твоего отца при Борнхольме, где застрелил его.

Свейн вскочил и закричал:

– Убейте Пальнатоки и его спутников! Кончена эта дружба!

Люди конунга загрохотали скамьями, обнажили мечи и бросились на недругов конунга. Фельнир оказался рядом с Пальнатоки. Выхватив оружие, он ударил сверху, но Пальнатоки уже готов был к нападению. Оттолкнул руку Фельнира так, что меч рубанул стол, а сам рассек того пополам. Второй человек, шедший за Фельниром отпрянул к стене и поднял руки:

– Можешь меня не убивать, Пальнатоки. Вместе мы ходили в Англию, ты мой друг и я не буду тебе мешать.

Они пробивались к выходу, сражаясь с воинами Свейна, многих положили они там. А поскольку многие в зале знали Пальнатоки и водили с ним дружбу, то вскоре хевдинги бежали к ладьям.

– Постой, друг! Не видать одного моего человека, – остановился Бьерн Уэльсец.

– Некогда нам ждать этого скотта, конунг идет по пятам.

– Нет, своего не брошу, – заупрямился Бьерн. Не слушая возражений, он побежал обратно к дому.

– Давай, мы обождем!

Дружинники конунга еще оставались внутри, когда старый вояка вышиб дверь. Уэльсца буквально рвали на части, однако Бьерн запустил в окруживших раненого шакалов бочонок с пивом. Гурьба повалилась на пол, барахтаясь в расколовшейся бочке и под телами товарищей, а Бьерн подхватил мертвое уже тело и вытащил из дому.

Команда налегла на весла. Ладьи отошли от берега, взяв курс на Уэльс, и плыли до него без остановок.

Конунг же продолжил пир, сильно опечалившись случившейся неприятностью.

Понурив голову, Пальнатоки отошел от постели с покойницей, женщины в комнате заплакали, прощаясь с Алов. До последнего он надеялся на выздоровление супруги, теперь же надежда умерла вместе с любимой. Дверь захлопнулась, отсекая прежнюю жизнь. Оставаться в Уэльсе желания не возникало, все здесь стало другим.

Бьерн ждал во дворе, сидя на деревянной чурке и точа меч. Увлекшись делом, он не заметил приближения Пальнатоки.

– Я покидаю эту землю.

– Умерла-таки, – догадался Бьерн, покачав головой и цокая языком. – Жаль, жаль, хорошая, умная женщина была. Но стоит ли бросать владения, имущество, народ и плыть, куда глаза глядят?

– Я не покидаю, я оставляю все тебе. Ты, Бьерн, уже правил за меня – поправишь еще.