– Нет, сейчас нет.

– Блин, жаль.

– С мобилой я тоже что-нибудь придумаю, – обнадежил Костя. – У меня знакомый ремонтом промышляет, может, сумеет помочь. А ты свой неисправный притащи.

– Хорошо, – обрадовался я.

Все-таки хороший Костя парень! Верно говорят: друзья познаются в беде. Костя назвал адрес мастерской и дал номер телефона. Ручки не было, так что пришлось запоминать. Ничего, на телефоны у меня память тренированная.

– Слушай, Костя, – сказал я. – Как думаешь, загробный мир существует?

– Чего?

– Ну, жизнь после смерти есть?

– Ну, не знаю. Нет, наверное. Даже точно: нет.

– Почему ты так думаешь? А я вот думаю: есть.

– Я, пока сам не увижу, не поверю, – заявил Костя. – А всякие там разговоры… Эта тема такая… Не доказать и не опровергнуть. Узнаем в свое время.

Я молча кивнул. Не слишком приятно слышать, что ты не существуешь, когда вот он ты, не призрак и не дух. В реальности. Только мертвый.

– Ладно, мне пора, – сказал Костик, и мы простились.

Я прошелся по Невскому, разглядывая витрины и людей. Люди шли, толкались, шумели, кружили вокруг, как рой насекомых. Они казались мне чужими, даже не чужими – чуждыми. Я уникален, а они – безличные и безразличные мне букашки. Хотя у каждого своя история, своя жизнь и даже своя любовь. Но большую часть жизни они проводят в вынужденной дурацкой суете, и эта суета заслоняет им истинный смысл бытия. Я не знаю, в чем этот смысл, но уж точно не в зарабатывании денег и хождении по магазинам. Никто из них не думал, что жизнь может быть коротка, короче, чем они себе представляют. И что потом? И все. Десперадос, вспомнил я Костино словечко – отчаянные люди.

Многолюдье быстро надоело, и с Аничкова моста я свернул налево, в сторону цирка. Снова захотелось пить. Чтобы не тратить последние деньги, решил освежиться на халяву и по лесенке спустился к воде. Здесь никого не было. И хорошо. Сверкая игривой водичкой, Фонтанка живо плескалась у гранитного спуска. Я встал на колени и опустил руки в воду. Эх, благодать! Умылся, щедро поливая голову, но пить воду с плывущими по ней масляными пятнами было противно. Что с рекой делают, сволочи! Я выбрался обратно на набережную.

– Андрей!

Я оглянулся. Никого. Но голос как будто знакомый. Что за глюки? Не успел я сделать пару шагов, как снова услышал свое имя. Обернулся. Анфиса.

Совершенно голая, русалка стояла у ограждения и, улыбаясь, смотрела на меня. Я невольно огляделся. Все-таки голая женщина на набережной – явление нечастое, но никто из прохожих не обращал на нее внимания.

– Здравствуй, Андрюша, – сказала она.

А может, она тоже призрак? Как тот Ковров? Архип говорил: люди мертвецов видеть не могут, если те сами этого не захотят. Но я и не мертвец, и не живой, а вижу. Во всех подробностях.

Русалка подошла, остановившись в шаге. Как сложена! Какая шейка, какие плечи и грудь… Ноги гладкие, без единого изъяна. Мой взгляд, как магнитом, притягивал темный треугольник внизу плоского живота.

– Ты мне нравишься, Андрюша, – игриво призналась русалка. – Приходи вечером под этот мост, позабавимся.

Я неопределенно покачал головой. Нет, не надо мне забав. Хватит на мою голову.

– Может, я тебе не нравлюсь? – Она усмехнулась и провела рукой по груди, спускаясь к бедрам.

Она не могла не нравиться. Ее тело было совершенным. Нет, оно не напоминало изнуренных диетами, голенастых супермоделей. Это было гладкое, пропорциональное и мускулистое тело с высокой грудью и стройными ногами. И лицо ее, пусть не того типа, что мне нравились, все же привлекало. Может, неведомым знанием, светившимся в темных, гипнотизирующих глазах, а может, необычными, давно не встречающимися уже пропорциями высокого лба и идеального греческого носа. Если бы не ее неестественно темные губы и отталкивающе-синие соски на белой, словно писчая бумага, груди…

– Не понимаю, как тебя никто не видит?

Она усмехнулась и, что-то прошептав, провела вдоль тела рукой. Я не поверил глазам: на русалке в один миг появилось красное, как кровь, платье.

– Молодой человек, – она неожиданно встала на пути у прохожего, дородного мужчины в костюме и солнцезащитных очках, – вы не скажете, который час?

Тот поднял руку с часами:

– Без пяти три.

– Спасибо.

Вильнув бедрами, русалка отошла, остановившись напротив. Улыбка, с которой она проводила мужика, меня напугала. Я подумал почему-то: стоит ей пожелать – и очкарик в воду за ней сиганет! Но на меня эти чары не действуют.

– Ну, придешь?

– С чего это? – произнес я. Вообще-то я приветствую эмансипацию. Ну, например, чтобы не ты девчонок клеил, а они тебя. Как в американских фильмах. Но от слов водяной красавицы веяло холодом. Не настоящим, а тем, который мог чувствовать только я. Я многое теперь мог чувствовать. Еще не разобрался во всей этой чертовщине и своих новых способностях. Но разберусь. Обязательно разберусь!

– Ты меня боишься? – Она засмеялась и снова провела рукой по телу, да так, что я забыл, где нахожусь. – Вижу, боишься. Да, ты же молодой еще, многого не знаешь. – Она смотрела откровенно похотливым взглядом, так, что мне стало не по себе. Меня никогда так не разглядывали. – Тогда я к тебе приду. Водопровод теперь у всех есть.

Она засмеялась и пошла прочь: обнаженное, белое, как снег, тело на фоне черного запыленного парапета. Свернула к воде и исчезла.

Я закрыл рот и пошел домой.

…Вечером позвонил Кастет и сказал, что телефон для меня нашелся. И пригласил зайти за ним. Я обрадовался. Вообще Кастет – это Костино прозвище. Кажется неоригинальным, но так его назвали после одного случая. Когда мы были на первом курсе, возле института нас подловила какая-то шпана. Денег хотели. Я думал, легко не отделаемся. Нас было меньше, а противник крепче и здоровее. Неожиданно Костя достал из кармана увесистый, сверкающий кастет, надел и многозначительно провел по скуле. Гопники стушевались и отступили. Так и появилось прозвище, но я всегда называю Костю по имени. Впрочем, не думаю, что он постоянно таскает с собой эту железку. Костик парень мирный и компанейский. Не представляю, чтобы он кастетом человека ударил.

В институте Костик считается личностью неординарной, что и привлекает к нему внимание. Зимой и летом носит кожаные штаны и кажущуюся неподъемной от нацепленных заклепок и шипов куртку. Картину дополняют длинные волосы и пронзительные, широко открытые серо-голубые глаза. Тем не менее женская половина института не обделяет Костика вниманием, вполне вероятно, не из-за цепей и брутальной кожи, а из-за живого и непосредственного характера. Костя даже матом мог выругаться элегантно и непосредственно, так, что никто этого не замечал. Он презирает дискотеки и концерты, где крутят попсню, что не мешает ему поражать нас музыкальной эрудицией. И мнение Кости о каком-нибудь исполнителе становится в нашем кругу определяющим. Даже зная его нелюбовь к попсне, его постоянно приглашают в клубы и на тусовки. Почему? Потому что с Костей весело! И пусть время металла прошло, Костя из тех, кто живет в своем времени и в своем мире, не обращая внимания на то, нравится это кому-то или нет. У меня такая позиция вызывает уважение.

Я представлял Костину квартиру бедламом с расклеенными на стенах плакатами хеви-метал-групп, с беспорядочно раскиданными вещами, сваленными в углах пустыми бутылками, цепями, крестами и обязательной гитарой. В действительности все оказалось проще. Гитара и плакаты присутствовали, но инструмент аккуратно стоял в углу, а плакаты были расклеены бережно и со вкусом. Из мебели в комнате находились секретер, диван и платяной шкаф, красивым готическим шрифтом исписанный названиями рок-групп. В остальном все чисто и даже мило. На огромной самодельной полке размещалась неслабая стереосистема с разнесенными динамиками. В углу стояло несколько высоких подставок для музыкальных дисков, штук на пятьдесят каждая. Ни одного свободного места в них не было. Меломан!

– Вот моя обитель, – сказал Костик, – вот мой дом родной.