Будучи человеком, умудренным жизненным опытом, я знаю истинную цену выражению «набить желудок» перед выходом в свет, поэтому на ужин покупаю себе пачку чипсов и потрепанную сосиску и ем их по пути на вечеринку. С неба льет монотонный дождик, но я успеваю съесть бо́льшую часть чипсов до того, как они становятся слишком холодными и мокрыми. Маркус и Джош самоуверенно шагают на высоких каблуках впереди, явно безразличные к недружелюбным взглядам прохожих. Думаю, эти переодетые мальчики-мажоры должны быть одной из неизменных загадок жизни в университетском городке. Потому что скоро будет Неделя розыгрышей[7], листья станут бронзовыми, ласточки улетят на юг и в университете будет полно студентов-медиков, наряженных сексуальными медсестрами.
По пути Джош бомбардирует меня вопросами.
– Что учишь, Брайан?
– Английский.
– Стихи, а? Я учу политику и экономику, Маркус – право. Занимаешься каким-нибудь спортом, Брайан?
– Только скреблом, – острю я.
– Скребл – не спорт, – гундосит Маркус.
– Но вы не видели, как я играю в него! – с быстротой молнии отвечаю я.
Но Маркус, похоже, не находит это смешным, потому что он только хмурится и говорит:
– Неважно, как ты в него играешь, просто это не спорт.
– Нет, я не знаю, я просто хотел…
– Ты играешь в футбол, крикет или регби? – спрашивает Джош.
– Нет, честно говоря, ни во что из этого…
– Так ты не спортсмен?
– Совсем не спортсмен. – Меня не покидает ощущение, что идет набор в какой-то неназванный частный клуб и я не прохожу.
– А как насчет сквоша? Мне нужен партнер.
– Сквош – нет. Иногда в бадминтон…
– Бадминтон – девчачья игра, – комментирует Маркус, поправляя резинки на подвязке.
– Путешествовал после школы? – спрашивает Джош.
– Нет, сразу поступил…[8]
– Ездил летом в какое-нибудь крутое место?
– Нет.
– Чем занимаются твои родители?
– Ну, мама сидит за кассой в «Вулворте». Папа продавал стеклопакеты, только он уже умер.
Джош сжимает мою руку и говорит: «Мои соболезнования», но не вполне ясно, что он имеет в виду: папину смерть или мамину работу.
– А твои что делают?
– Папа в МИДе, мама – в департаменте транспорта.
О господи, он же тори! Или, по крайней мере, я полагаю, что Джош тори, раз его родители тори; яблоко от яблони, как говорится… Что касается Маркуса, я не удивлюсь, если окажется, что он член «гитлерюгенда».
Наконец мы приходим в Кенвуд-Манор. Я не пошел смотреть жилые помещения, как мне и советовали, когда приезжал в университет на день открытых дверей, потому что они скучные, казенные и забитые христианами. Реальность оказывается чем-то средним между сумасшедшим домом и начальной школой – длинные гулкие коридоры, паркетные полы, запах влажного нижнего белья, сохнущего на едва теплых батареях, и ощущение того, что где-то в туалете происходит нечто ужасное.
Отдаленное уханье басов группы «Dexys Midnight Runners» приводит нас по коридору в большую комнату с высокими окнами, обшитую деревянными панелями, населенную малочисленными студентами – примерно семь частей Шлюх на три части Викариев, причем среди Шлюх мужчин и женщин примерно пятьдесят на пятьдесят. Вид не очень впечатляет. Крепко сбитые юноши и немало девушек в специально порванных колготках и лифчиках, набитых спортивными носками, стоят у стенки прямо как… шлюхи, а с портретов на них в отчаянии смотрят аристократического вида проректоры времен королей Эдуардов.
– Кстати, Брай, ты, случайно, не забыл ту десятку на домашнее пиво? – нахмурясь, спрашивает Джош.
Мне это, конечно, не по карману, и это та самая десятка, которую мама сунула мне в руку перед отъездом, но, желая закрепить новую дружбу, я отдаю деньги, и Джош с Маркусом уносятся прочь, как собаки на пляже, предоставив мне возможность завязать еще несколько подобных знакомств, которые продлятся всю мою жизнь. Я решаю, что, вообще говоря, на этом раннем этапе вечера лучше прикидываться викарием, а не шлюхой.
По дороге к импровизированному бару – складной стол, за которым продают «Ред страйп»[9] по вполне разумной цене 50 пенсов за банку, – я надеваю на лицо выражение «поговорите со мной, пожалуйста»: глуповатую ухмылку, которую сопровождают робкие кивки и полные надежды взгляды. В очереди за выпивкой стоит долговязый хиппи с такой же ухмылкой деревенского дурачка и, что замечательно, даже худшим цветом лица. Он обводит комнату взглядом и с сильным бирмингемским акцентом выдает:
– По-о-о-о-олный дурдом, правда?
– Сумасшествие! – соглашаюсь я, и мы оба закатываем глаза, словно говоря «Тихо, здесь дети!».
Его зовут Крис, и вскоре выясняется, что он тоже изучает английскую литературу.
– Синхроничность! – восклицает Крис, затем излагает весь усвоенный им курс средней школы, точное содержание своей анкеты, направленной в приемную комиссию, сюжет всех книг, которые он прочел за свою жизнь, пока наконец не подходит к описанию летнего путешествия по Индии в реальном режиме времени, и я провожу вместе с ним дни и ночи, кивая, выпивая три банки «Ред страйпа» и гадая, действительно ли его кожа хуже моей, когда вдруг понимаю, что он говорит…
– И знаешь что? За все это время я ни разу не пользовался туалетной бумагой.
– Правда?
– Ага. И не думаю, что буду еще когда-нибудь ею пользоваться. Так намного свежее и экологичнее.
– Так что ты…
– Всего лишь рука и ведро воды. Вот эта рука! – И он сует ее мне прямо под нос. – Поверь мне, это куда более гигиенично.
– Но мне показалось, ты сказал, что постоянно подхватывал дизентерию?
– Ну да, но это другое. Все болеют дизентерией.
Я решаю не углубляться в эту тему и говорю:
– Отлично! Классно ты придумал…
И мы снова в пути, на простых деревянных скамейках едем на раздолбанном автобусе из Хайдарабада в Бангалор, пока наконец где-то посреди холмов Эррамалы «Ред страйп» не делает свое дело, и я с радостью понимаю, что мой мочевой пузырь полон и как ни жаль, но мне придется отойти в туалет: «Не уходи, я сейчас вернусь, оставайся здесь, где сидишь». И когда я уже поворачиваюсь, он хватает меня за плечо, сует левую руку мне в нос и пророчески изрекает: «И не забудь! Туалетная бумага не нужна!» Я улыбаюсь и быстро ухожу прочь.
Когда я возвращаюсь, то с облегчением понимаю, что он на самом деле исчез, поэтому я подхожу к краю деревянной сцены и оказываюсь рядом с маленькой изящной девушкой, одетой не викарием или шлюхой, а членом молодежного крыла КГБ: тяжелое черное пальто, черные колготки, короткая джинсовая юбка и черная кепка советского стиля, сдвинутая на затылок, чтобы было видно маслянистую черную челку. Я улыбаюсь ей, словно говоря «не возражаешь, если я присяду?», и она отвечает улыбкой «возражаю, вали отсюда»: краткий легкий спазм, за которым мелькает вспышка крошечных белых зубов (все одинакового размера) за неуместным пятном малиновой помады. Мне, конечно же, нужно просто уйти, но пиво сделало меня бесстрашным и чересчур дружелюбным, поэтому я все равно сажусь рядом с ней. Даже булькающие басы «Two Tribes» не могут заглушить стук ее отпавшей челюсти.
Через некоторое время я поворачиваюсь и смотрю на нее. Она курит самокрутку нервными короткими затяжками, сосредоточенно глядя на танцпол. У меня выбор из двух вариантов: заговорить или уйти. Может, я попытаюсь заговорить.
– По иронии судьбы я на самом деле викарий.
Нет ответа.
– Я не видел столько проституток с тех пор, как отметил свой шестнадцатый день рождения!
Нет ответа. Может, она просто не слышит меня. Я предлагаю ей отхлебнуть «Ред страйпа» из моей банки.
– Ты слишком добр. Однако я вынуждена отказаться, спасибо большое. – И она поднимает стоявшую рядом с ней банку и покачивает ею, чтобы показать мне. Ее голос точно соответствует ее лицу: грубый и резкий. Она из Шотландии, думаю, из Глазго.
