В этот момент раздается звонок. Старик с часами вскакивает, хватает свою палку и первым устремляется к дверям. Остальные тоже встают со своих мест, начинается общее движение.

– Пойдем и мы, – тетушка Магдалена потянула Сашеньку за руку.

Девушка послушно поднялась, но уже в дверях не выдержала, оглянулась. Она увидела, что пан с бакенбардами целует руку женщине, щеки которой слегка порозовели. Усатый, заложив руки за спину, отвернулся от них и смотрит в окно.

«Словно какая-то драма разыгрывается, – подумала Сашенька, – только жаль, ничего не понятно.»

Путешествие оказалось совсем не таким тяжелым, как боялась Сашенька. Отдельное купе в дамском отделении спального вагона первого класса оказалось вполне удобным, а служащие железной дороги любезными и услужливыми. Тетушка Магдалена и Малгожата сравнивали впечатления от прежних своих поездок с тем, что видели теперь, и по всему выходило, что сейчас все гораздо лучше.

На крупных станциях можно было выйти прогуляться. Сашенька специально ходила смотреть на товары, которые в изобилии предлагались местными жителями – там были домашние пироги, квас, глиняные свистульки, моченые яблоки, семечки, лыковые короба, мед, вырезанные из дерева фигурки, соленые огурцы еще великое множество всякой всячины. Она приценивалась, находила все просто неприлично дешевым и ничего не покупала.

Всю дорогу тетушка Магдалена не умолкала. Когда она устала сравнивать порядки на железной дороге прежней и нынешней, сделав окончательный и решительный вывод, что за прошедшее время, этот способ путешествия стал «гораздо удобнее и приличнее», то просто сменила тему. Теперь она, без всякого порядка, перескакивая с одного на другое, снова рассказывала Сашенька и Молгосе историю «этого неожиданного безумства Юлии», вспоминала «милого маленького Митеньку», который так любил ее, что всякий раз умолял ее остаться с ними насовсем, забавно изображала, как Юлия и Федор сердито выговаривали ей за то что она слишком балует малыша.

Малгожата, слушая рассказы о событиях, большинство которых проходили на ее глазах, быстро начинала дремать, а Сашенька слушала затаив дыхание. Она пыталась представить себе эту незнакомую женщину – графиню Юлию Казимировну Сотникову – хозяйку дома, в котором ей предстоит жить; сам дом; малыша Митеньку… Господи, как все-таки было страшно!

– … и вот на этом то балу они и познакомились, – продолжала свой нескончаемый монолог панна Домбрович. – Юлия потом говорила мне, что влюбилась в него с первого взгляда. Вот уж чего я никогда не могла понять! Не представляю, как можно вдруг, ни с того ни с сего, влюбиться в совершенно незнакомого человека! Правда, надо признать, Федор был очень хорош собой, очень, – она покивала головой, нежно улыбаясь, – а Митенька – точная его копия, может даже еще очаровательнее. И потом, они прожили вместе столько лет, и знаешь Сашенька, они были счастливы, по настоящему счастливы. Не много я знаю пар, которые за долгую жизнь не надоели бы, не устали бы друг от друга. А Юлия с Федором… Когда они были рядом, у них всегда были такие лица… светящиеся. Это смешно, но даже когда они ссорились было видно, как они любят друг друга. Так что может Юлия и правильно сделала, что приняла тогда его предложение. Хотя все это было очень странно…

Под бесконечный рассказ тетушки Магдалены, время в пути летело быстро. В Москву они приехали в середине дня и как-то, очень незаметно. Просто деревни, мимо которых проходил поезд, становились все больше, и встречались все чаще, постепенно сливаясь в одну; среди деревянных изб стали попадаться каменные дома, более четко начали выделяться улицы, среди них появились и мощеные. Потом, вдруг, Сашенька обнаружила, что смотрит на извозчичью пролетку, в которой сидит очень толстый важный офицер, в странной мохнатой шапке, и поняла, что они уже давно едут по городу.

А тут и кондуктор с колокольчиком прошел по проходу, и Малгося засуетилась с вещами, торопливо убирая и запаковывая то, что распаковали в дороге. Поезд замедлил ход, проехал еще немного, сильно дергаясь, словно никак не мог решить, то ли ехать дальше, то ли пришла пора остановиться. Наконец раздалось громкое шипение, над паровозом в голове поезда поднялись облака пара, и он окончательно встал.

Пока Малгожата бегала за носильщиком, Сашенька с тетушкой Магдаленой вышли на перрон. Чудесное майское солнце старалось изо всех сил, но все равно, было заметно холоднее, чем в Варшаве. Они зябко ежились в своих жакетах, но в вагон не возвращались – уж очень надоело, несмотря на всю его комфортабельность, тесное купе. Оглядевшись вокруг, девушка пришла к выводу, что Московский вокзал, мало чем отличается от Варшавского – та же суета и сутолока, те же носильщики в форменных фуражках и с бляхами на груди, катят тележки, на которых неаккуратно уставлены чемоданы и сундуки, те же пассажиры… по крайне мере, Сашеньке показалось, что она видела, как среди толпы мелькнул пан с бакенбардами и в золотом пенсне, за которым она наблюдала при отъезде.

Вернулась Малгося с носильщиком, здоровенным усатым дядькой. Он ловко покидал на тележку их ручную кладь, вывез на площадь перед вокзалом и погрузил на извозчика. Сашенька не видела, какую монетку дала ему тетушка Магдалена, но судя по тому, что дядька сдернул с головы фуражку и, гулким басом, пожелал барыне «доброго здоровья», он остался вполне доволен. Девушка начала было спрашивать про остальной багаж, но тетушка Магдалена остановила ее:

– Не волнуйся, дитя мое, за сундуками мы пошлем из гостиницы.

Несмотря на горячее желание поскорее приехать на место, все трое согласно решили остановиться в гостинице, хотя бы до завтра – передохнуть после дороги. Панна Домбрович дала указания извозчику и они поехали. Ее бодрая деловитость, так же, как и спокойствие Малгожаты, очевидно благотворно подействовала на Сашеньку. Хотя девушка все еще старалась держаться поближе к спутницам, но уже перестала нервно хвататься за руку тетушки Магдалены и даже начала с робким любопытством оглядываться по сторонам. Тем более, что тетушка Магдалена поощряла ее, рассказывая всякие забавные истории, связанные с теми местами по которым они проезжали. И не имело никакого значения, что она не знала, кто был архитектором, построившим то или иное здание, или когда и по чьему приказу был заложен Летний сад? Зато она могла сказать, представители каких фамилий жили в этих домах, по крайне мере десять лет назад, и какие строгие правила поведения для гуляющей публики были в этом самом Летнем саду. Слушая ее, Сашенька совсем развеселилась.

– Ой, посмотрите! – воскликнула она и взмахнула рукой, указывая на купола небольшой церквушки, мимо которой они проезжали. – Смотрите, сколько птиц! Это ведь галки, правда? Все точно, как в «Евгении Онегине»: «Балконы, львы на воротах, и стаи галок на крестах»! Вон, пожалуйста, львы видны, балконов сколько угодно, и галки на месте!

– Говорят, московские священнослужители посчитали эти строки оскорблением, – немедленно откликнулась тетушка Магдалена, – даже жаловались на господина Пушкина градоначальнику.

– И что же он?

– Проехал по городу и заявил, что лично убедился: галки на крестах сидят. Посему, никаких мер к сочинителю Пушкину он принять не может, тот всего лишь описал действительность.

– Прекрасный ответ! – Сашенька захлопала в ладоши.

– Кстати, если я не ошибаюсь – это та самая церковь, где Александр Сергеевич венчался с Натальей Николаевной…

Девушка взглянула на галок с гораздо меньшей симпатией, вздохнула и перекрестилась.

– А однажды на Тверской, мы повстречались с бухарским эмиром. Это было… когда же это было Малгося? Лет пятнадцать уже прошло, я думаю?

– Больше, панна Магдалена, не меньше двадцати.

– Ну, пускай, двадцать. Он приехал засвидетельствовать свое уважение государю императору, по случаю… не помню, по какому случаю, но была какая-то причина. То ли рождение наследника, то ли у него самого наследник родился, в общем, этот эмир приехал в Москву праздновать. Мы с Малгосей специально пошли смотреть на процессию и, честное слово, не пожалели. Это было зрелище, доложу я тебе! Самого эмира мы, правда не разглядели, он в карете ехал…