Глава пятая. На пороге новой войны

Часть Подольской возвышенности между Збручем и Случем являлась линией разграничения территорий Войска Запорожского и Польши, которую по условиям Зборовского мира коронные войска не имели права переходить. Формально эти земли относились к Брацлавскому полку, но фактически здесь всем распоряжались несколько предводителей местных опрышков, известных как левенцы. Большая часть из них были местными, галицийскими крестьянами, часть молдаване. Сразу после Желтых Вод, когда вся Подолия была охвачена крестьянским восстанием, местные жители тоже объединились в повстанческие отряды, но с Хмельницким соединяться не стали, а начали изгонять с этих мест польских панов самостоятельно, установив на своих землях самоуправление во главе с одним из атаманов, молдаванином, по прозвищу Мудренко. После Зборовского мира коронные войска не должны были входить на эти территории, а брацлавский полковник Нечай не стал конфликтовать с Мудренко и оставил все, как есть, тем более, что поначалу опрышки вели себя спокойно и порядка не нарушали. Формально они подчинялись Семену Высочану, предводителю галицких опрышков, но фактически действовали самостоятельно, на свой страх и риск.

Так этот край и оставался, по сути, ничейной территорией до середины лета. Но как раз в то время, когда Хмельницкий перешел Днестр и гонялся за Лупулом по всей Молдавии, Мудренко со своими людьми захватил Гусятин и Сатанов, куда в это время возвратились некоторые польские помещики, ставшие откровенно притеснять посполитый люд.Убийства никого из них Мудренко не допустил, но все они были выдворены за пределы обоих городов, а документы на землю у них изъяли и уничтожили, как это было в обычае у опрышков.

Коронный гетман, который незадолго до этих событий вынужден был отказать в помощи молдавскому господарю, получив известие о самоуправстве опрышков, был рад случаю хоть чем-то досадить ненавистному Хмельницкому. Не мешкая, он выступил со своими хоругвями к Гусятину и, окружил город, где в это время находились вожди опрышков во главе с Мудренко. Хотя те и не стали оказывать сопротивление, месть коронного гетмана была ужасной. Мудренко и еще двадцати его соратникам поляки отрезали носы, уши и выкололи глаза, после чего в таком виде посадили на телеги и отвезли к ближайшему казацкому гарнизону, оставив издевательское письмо от Потоцкого, что это его подарок запорожскому гетману. Некоторых других наиболее активных участников восстания королевские солдаты сажали на кол, вырезали ремни со спины, четвертовали. Стонстоял по всему Приднестровью.

Хмельницкий, узнав об этом чудовищном поступке коронного гетмана, пришел в неописуемую ярость и поклялся, что этого ему не простит. Спустя некоторое время он вызвал к себе Ивана Серко и долго о чем-то с ним беседовал с глазу на глаз. В ту же ночь казацкий полковник покинул гетманскую ставку и один, без охраны, ускакал куда-то на запад. Казаки, входившие в состав разъезда, возвратившегося к утру в Чигирин, позднее в корчме рассказывали приятелям, что видели, как глухой ночью по дороге мчался одинокий конь, без всадника, окруженный, будто конвоем, стаей громадных волков. Один из казаков, крепко подвыпив, клялся и божился, что признал коня полковника Серко.

— Да ты, Мотузка, верно задремал в седле вот оно тебе и привиделось, — недоверчиво произнес его приятель Карась, сделав приличный глоток из кружки. Сидевшие за столом молодые казаки засмеялись.

— Вот крест святой, — перекрестился обидевшийся Мотузка, — не спал я. Дремал, конечно, отрицать не стану, но как увидел это чудо, куда и сон делся. Только подумайте, по дороге несется вороной конь, как Сатана из преисподней, грива развевается, глаза огнем горят, а вокруг него стая волков мчится: спереди, с боков и позади. Чистый тебе гетманский конвой!

— А с чего ты взял, что это конь Серко? — все еще недоверчиво спросил Карась.

— Так у кого же еще в целом войске есть такой другой вороной дьявол? — ответил приятель и вновь перекрестился.

Все притихли. Вороного коня Ивана Серко видели многие. В нем действительно было что-то сатанинское, инфернальное. Черный как самая темная ночь, достигавший в холке почти двух сажен, он не подпускал к себе никого, кроме хозяина, поводя на чужих огненным глазом. Да и не зря ведь Серко назвал его Люцифером.

— Вы, хлопцы, дарма смеетесь, — негромко произнес молчавший до сих пор седоусый запорожец Водважко, — сказывают, Серко родился с полным ртом зубов и было отцу егопредсказано, что сын станет знатным воином и будет грызть своих врагов, как волк. А то, что Иван характерник известно всему товариществу. Я не удивлюсь, если сам Серко и мчался, обернувшись волком, впереди своего Люцифера. Не зря же про него говорят — днем казак, ночью волк.

Казаки дружно перекрестились и осушили «михайлики»[26],погрузившись в молчание.

Несколько дней спустя перед воротами гетманской резиденции в Каменце остановился всадник. По шапке и небрежно спускающейся с одного плеча керее любой признал бы в нем казака, а по выглядывающему из-за пояса перначу — казацкого полковника. Лицо всадника с резкими крупными чертами, трудно было назвать красивым, но в нем читалась властность человека, привыкшего командовать. Его огромный черный, как ночь, конь косил огненным глазом в сторону стражников, которые скрестив копья, преградили ему дорогу. Минуту — другую казак молча вглядывался в их лица и вдруг те отступили в сторону, взяв мушкеты «на караул». Тронув острогами коня, всадник проследовал дальше.

Спустя минуту один стражник спросил другого:

— Кого это мы пропустили?

— Ты что самого коронного гетмана не узнал? — с удивлением спросил его товарищ.

— И в самом деле, что это со мной? — растерянно сказал первый стражник. — Задремал, что ли на ходу?

Тем временем, казак, спрыгнув с коня и ни мало больше о нем не заботясь, поднялся по ступенькам резиденции Потоцкого и проследовал прямо к кабинету коронного гетмана, в приемной которого сидел за столом молодой хорунжий, его секретарь. Увидев непонятно откуда появившегося казацкого полковника, тот пытался было встать, но казак лишь внимательно глянул ему в глаза и взмахом руки заставил опуститься в кресло. Сам же он, не торопясь, подошел к двери и, открыв ее, вошел в кабинет.

Великому коронному гетману Николаю Потоцкому в то время исполнилось пятьдесят пять лет. За два года, проведенных в татарском плену, он заметно постарел, располнел,лицо его и раньше одутловатое, расплылось еще больше. В молодости он, несмотря на не очень высокий рост, отличался крепким телосложением и незаурядной физической силой, за что получил прозвище Медвежья Лапа. Выходец из знатного шляхетского рода, породнившегося с Фирлеями, а позднее с Казановскими, он сделал великолепную карьеру на военной службе, пройдя за двадцать лет путь от простого хорунжего до командующего всеми вооруженными силами Республики.

Сейчас Потоцкий сидел в роскошном кожаном кресле за столом, на котором была разложена карта, а два командира его хоругвей стояли рядом, склонившись над ней в почтительной позе.

Услышав звук открывшейся двери, Потоцкий с недовольным видом повернул голову в ее сторону и, увидев вошедшего казака, на несколько секунд словно утратил дар речи.

— Десять тысяч дьяблов, — наконец визгливо выкрикнул он, приходя в себя. — Я же приказал никого не пускать. Вы, что там все с ума посходили?

— Прошу великодушно простить меня за это вторжение, — с едва скрытой насмешкой произнес казак, сделав несколько шагов по направлению к столу, — но я посол ясновельможного гетмана Хмельницкого к твоей милости.

С этими словами он слегка склонил голову в знак приветствия.

— Посол? От Хмельницкого? — немного растеряно переспросил гетман. — А как пана пропустили в мой кабинет? Почему мне не доложили о прибытии посла?

Посол пожал плечами:

— То мне неведомо, твоя милость. Эти вопросы не ко мне.

— Ладно, это все обождет. Итак, кто ты и зачем тебя прислал Хмельницкий ко мне?