Предвидение Хмельницкого полностью сбылось. Едва Караимович начал свое выступление, как его прервали крики из зала: «Долой схизматов! О восстановлении каких правах он смеет просить? Пся крев! Давно пора это схизматское быдло разогнать плетьми!». Караимович сбился, его лицо в следах перенесенной в детские годы оспы, покрылось краской. Уже торопливо, комкая фразы, прерываемый доносившимися из зала выкриками, он с трудом дочитал послание сейму от войска. Когда он умолк и установилась относительная тишина, председательствовавший в сейме князь Четвертинский со снисходительной усмешкой произнес, обращаясь к залу: «Панове депутаты, я понимаю и разделяю чувства, которые всех нас обуревают, но не даром же мы именуемся шляхетской демократией. Предлагаю проявить выдержку, а прошение казаков передать на рассмотрение комиссии по жалобам».

– Вот, тебе и шляхетская демократия, – с досадой подумал Богдан о нижней палате законодательного собрания Речи Посполитой, – все вернулось на круги своя. Прошение передадут Киселю, от него через полгода приедет комиссар в Черкассы, начнутся проверки и согласования, это затянется года на два, а потом все об этом прошении забудут.

Он сокрушенно покачал головой и, дождавшись перерыва, покинул заседание сейма вместе с остальными членами казацкой делегации.

Позднее, когда, в отведенной им квартире, Караимович, Барабаш, Нестеренко и Хмельницкий сидели в мрачном молчании, прибыл гонец от короля. Он передал, что Владислав 1У назначил им аудиенцию во дворце князя канцлера Оссолинского за час до полуночи. Услышав о времени аудиенции, казаки понимающе переглянулись друг с другом. По‑видимому, она действительно носила очень секретный характер, если король назначает ее не у себя, а у Оссолинского, да еще в столь позднее время.

К назначенному часу все четверо прибыли в указанное место и тотчас были проведены в кабинет князя. Там, помимо самого Оссолинского, находился коронный подканцлер Радзеевский. С обоими Богдан был знаком еще в прежние годы во время приездов в Варшаву. Едва казаки успели обменяться приветствиями с канцлером и его заместителем, как дверь в кабинет распахнулась и в нее вошел король Владислав 1У. Был он в черном, прекрасно уложенном парике, в дорогом бархатном камзоле, тканной золотой и серебряной нитью, но лицо его выглядело усталым и даже болезненным.

Все преклонили колени, но Владислав нетерпеливым жестом велел казакам подняться и в знак особой милости подал руку для поцелуя. Когда все по очереди приложились к королевской руке, он остановил свой потеплевший взгляд на Хмельницком.

– Вижу, пан войсковой писарь, ты не расстаешься с моим подарком, – он кивнул на саблю Богдана, подаренную ему за храбрость при обороне Смоленска.

– Жизнь готов отдать за вашу королевскую милость, – склонил голову Хмельницкий, – только, прошу прощения у ясноосвецонного величества, король ошибается – я не войсковой писарь, а чигиринский сотник.

– А вот тут ошибаешься ты, пан Хмельницкий, – улыбнулся король, – с сегодняшнего дня ты вновь войсковой писарь, а паны Барабаш и Нестеренко – полковники. Что же касается пана Караимовича, – он перевел взгляд на вытянувшегося по стойке «смирно» казацкого старшего, – то перед вами новый гетман реестрового казацкого войска.

Взволнованные казаки рассыпались в благодарностях, но король остановил их и с грустью в голосе произнес:

– Известно нам уже, какому осмеянию подверглись вы сегодня на сейме. Но не у всех в Речи Посполитой столь же короткая память, как у наших вельможных депутатов. Помним мы, панове казаки, и давние ваши заслуги перед нашими предшественниками, наияснейшими королями польскими, и перед Короной. Помним и те услуги, которые оказаны были вами в недавней хотинской войне, когда верно послужили нам против султана турецкого Османа. Как и отец наш, король Сигизмунд 111, так и мы благодарны Запорожскому Войску, как и всему народу Украйны, и обещаем, что будем оказывать вам ту признательность и уважение, которые вправе от нас ожидать. И мы подтверждаем, что так оно и есть и будет впредь.

Король внимательным взглядом окинул замерших в глубоком молчании казаков, а затем твердым и суровым голосом произнес.

– А поскольку польские паны, что живут и властвуют на Украйне, не желают прислушаться к нашему королевскому наказу, чинят вам, казакам и всем малороссиянам насилия и обиды, то хочу напомнить, что вы люди военные и можете, имея саблю на боку, а в руках самопалы, постоять за себя. Добивайтесь своих стародавних вольностей своей вооруженной рукой!

Эти королевские слова были столь неожиданны, что в первый момент Хмельницкий подумал, что он ослышался. Но, взглянув на стоявших с таким же ошарашенным видом Караимовича, Барабаша и Нестеренко, понял, что, что король именно так и сказал. Слушавшие Владислава с непроницаемыми лицами Оссолинский и Радзеевский согласно кивнули головами – видимо для них королевские слова не явились неожиданностью.

Тем временем, король подошел к столу канцлера и, взяв с него пергаментный свиток, скрепленный королевской подписью и печатью, протянул его Караимовичу.

– Вот это мое обращение к Запорожскому войску и ко всем казакам о возврате привилегий, вольностей и прав, дарованных вам еще блаженной памяти королем Стефаном Баторием, подтвержденных моим отцом гетману запорожскому Сагайдачному и теперь мною.

Он испытующе посмотрел в глаза всем четверым:

– Только до поры все это следует сохранить в тайне. Вы получите от меня 6 тысяч талеров прямо сейчас на постройку «чаек» с тем, чтобы уже к следующей весне запорожцы смогли бы выйти в морской поход против турок. Когда запылают Синоп, Трапезунд и Константинополь, султан непременно объявит войну Речи Посполитой и тогда, я, король, встану во главе вооруженных сил государства. Вот тогда с вашей помощью мы прекратим панское своеволие и заставим наших вельможных панов уважать законы Речи Посполитой.

Голос короля окреп, а в глазах вспыхнул яростный огонь. Только сейчас Хмельницкий до конца осознал, сколько настрадался от панского произвола сам король, и сколько унижений от магнатов ему пришлось испытать в этой стране, формальным властелином которой он является.

После этой официальной части перешли к обсуждению мер, которые необходимо предпринять для реализации задуманного. Король обещал осенью дополнительно выделить на постройку «чаек» еще 20 000 злотых, но настаивал на том, чтобы работа по строительству казацких челнов была начата немедленно. Хмельницкий пожаловался, что из‑за сокращения реестра много профессиональных воинов, обладающих заслугами перед Сечью и Войском, превратились в обыкновенных бродяг, без средств к существованию, которым нечем заняться. Услышав об этом, король оживился:

– Еще гетман Сагайдачный предлагал моему отцу разрешить отправлять казаков на службу за границу. Совсем недавно французский посол просил меня от имени кардинала Мазарини помочь, по возможности, волонтерами для принца Конде, ведущего войну с Испанией. Поручаю тебе, пан писарь, – обратился он к Хмельницкому, – встретиться с ним и обсудить вопрос об отправке во Францию, ну скажем, 2500 казаков‑охотников. Заодно, они пройдут там и хорошую военную подготовку. Только все это следует решать в приватном порядке, никого из реестровых казаков туда посылать нельзя, осложнения с испанским правительством нам не нужны.

Аудиенция закончилась глубоко за полночь. В завершение ее король обещал в случае реализации намеченных планов новые привилегии казакам, в том числе установить реестр в количестве 20 000 человек.

Возвратившись к себе на квартиру, Хмельницкий долго не мог заснуть. Предприятие, затеянное королем, попахивало государственной изменой. Богдан понимал, что в случае обнаружения королевских планов пострадают в первую очередь именно они – простые исполнители, но эта авантюра находила отклик в его душе. Ведь в случае успеха роль и значение казаков усилится, как при Сагайдачном, а панскому произволу на Украйне будет положен конец.

Осторожный Караимович понимал все это не хуже Хмельницкого, поэтому утром передал полученные от короля документы Барабашу, сказав: