– Охотно, – сказал Дэнис и порывистым шагом покинул собрание капитула. Видно было, насколько он возмущен.

Илэйв, ни о чем не подозревая, вернулся в зал. Юноша надеялся, что сейчас услышит окончательное слово. В благоприятном исходе он ничуть не сомневался, о чем красноречиво свидетельствовали его легкая поступь и беззаботное выражение лица. Ничто не насторожило Илэйва, даже когда, тщательно подбирая слова, аббат заговорил, подозрение не закралось в сердце юноши.

– Молодой человек, здесь возникли некоторые разногласия относительно твоего хозяина. Говорят, что незадолго до того, как он отправился в паломничество, меж ним и посланником архиепископа, читавшим проповеди в Шрусбери, возник спор: Уильяму Литвуду случилось высказать мнения, не соответствующие учению Церкви, за что архиепископский священник вынес ему порицание. Полагают также, что паломничество было предпринято им во искупление. Что ты знаешь об этом? Или тебе, возможно, ничего не известно?

Илэйв, недоумевая, свел густые, ровные, чуть рыжеватые брови, однако держался он спокойно.

– Мне известно только то, что хозяин мой много размышлял над некоторыми догматами Символа Веры. В паломничество он отправился по велению сердца. Все дела свои он возложил на молодых, так как сам был уже стар годами. Уильям Литвуд попросил меня идти с ним, и я согласился. У моего хозяина никогда не было разноречий с отцом Элией. Отец Элия всегда считал его порядочным человеком.

– Порядочный человек, отступающий от Священного Писания, еще опасней, чем отъявленный злодей. Человек, чьи пороки всем видны, – это открытый враг, а не тайный, готовый отворить ворота крепости.

«Вот как на это смотрит Церковь, – подумал Кадфаэль. – Турки-сельджуки и сарацины убивают сотни христиан в сражениях, нападают на паломников и заключают их в темницу; при этом к разбойникам относятся терпимо, со снисхождением, хотя они подлежат наказанию за гробом. Но стоит христианину хоть ненамного отступить от догматов, его тут же предадут анафеме». Кадфаэль наблюдал подобные нравы на Востоке в осажденных христианских городах; несмотря на угрозу вторжения врагов, к заблудшим собратьям отношение было самое суровое. Здесь, в Англии, нравы были другие, но они могли перемениться в подражание Антиохии или Александрии. Однако, пока аббатом оставался Радульфус, в монастыре опасаться было нечего.

– Очевидно, духовник Уильяма не считал его врагом – ни внешним, ни внутренним, – с мягкой настойчивостью сказал аббат. – Но пусть дьякон Зерло объяснит нам, в чем состояла суть расхождений, а юноша расскажет о мыслях хозяина перед смертью, чтобы мы с уверенностью знали, заслуживает ли Уильям Литвуд быть похороненным на монастырском кладбище или нет.

– Говори! – повелел Герберт, так как Зерло, чувствуя себя виноватым, медлил. – И будь точен! Какие именно догматы искажал Уильям Литвуд?

– Насколько помню, – покорно начал Зерло, – расхождений было не так уж много. В частности, два из них касались крещения младенцев. Помимо того, он испытывал трудности в понимании Троицы…

«А кто их не испытывал! – подумал Кадфаэль. – Если бы с легкостью можно было постичь догмат троичности, все толкователи-богословы остались бы не у дел. А ведь ни один из них не согласен с мнением другого!»

– Уильям говорил, что если первый – Отец, а второй – Сын, то как они могут быть совечны и единосущны? И еще он не мог понять, почему Дух равен Отцу и Сыну, если Он исходит от Обоих? Литвуд не видел даже необходимости в существовании третьего, ибо творение, искупление и существование достаточно полны в Отце и Сыне. Третий только подкрепляет представления тех, кто мыслит числом три, каковы сказители, заклинатели, гадалки…

– Так он расценивал Христову Церковь? – Все мускулы на лице Герберта напряглись, он сумрачно свел брови.

– Нет, это он говорил не о Церкви, я уверен. Но Троица – величайшая тайна, многие затрудняются в ее постижении.

– Слабый человеческий ум не способен постичь эту тайну. Нам дана истина, и мы должны принять ее с твердой верой. Но развращенные становятся на гибельную тропу, дерзая бренным разумом постичь вечное. Продолжай! Два расхождения, сказал ты. В чем состояло второе?

Зерло виновато взглянул на Радульфуса и мельком, с тревогой – на Илэйва. Юноша, нахмурившись и чуть выпятив нижнюю губу, пристально смотрел на дьякона. Ни страха, ни гнева он не выказывал – просто смотрел и ждал, чем все закончится.

– Второе расхождение тоже касается Отца и Сына. Уильям Литвуд говорил, что если они – одна и та же сущность (поскольку Символ Веры называет их единосущными), то вочеловечение Сына означает также и вочеловечение Отца, распространяющего божественность на то, с чем Он связан по сути. Из этого вытекает, что Отец и Сын равно познали страдания, смерть и воскресение и оба нераздельно участвуют в нашем искуплении.

– Да ведь это же патрипассианская ересь! – взъярившись, воскликнул Герберт. – Савелий за это был отлучен, как и за другие свои убеждения. Ноит Смирнский высказывал в проповедях, на свою погибель, подобные же мысли. Опаснейшее из заблуждений. Неудивительно, что священник предупредил купца, на какую гибельную тропу тот ступил!

– Но Уильям внял совету пастыря, – твердо напомнил собранию Радульфус, – и отправился в паломничество. Вся жизнь его свидетельствует о том, что он был честным человеком. Каковы бы ни были его заблуждения семь лет назад, нас должно занимать только, был ли Литвуд духовно здоров в час своей кончины. Юноша, стоящий перед нами, – единственный свидетель, который может об этом рассказать. Давайте же выслушаем слугу и спутника Уильяма Литвуда.

Аббат внимательно взглянул на Илэйва: юноша, судя по виду, не испытывал страха, но только старался сдержать возмущение.

– Расскажи о своем хозяине, – спокойно предложил Радульфус. – Ты был с ним до последних дней. Как он исполнял свой христианский долг на протяжении путешествия?

– Он не забывал о посте и молитве и исповедовался по возможности часто. И нигде за ним не замечали ничего дурного. В Священном Граде мы посетили все наиболее выдающиеся святыни и останавливались в монастырях. Хозяин не скупясь платил за приют, и все к нему относились с уважением, как к человеку доброму и набожному.

– Но открывал ли Уильям Литвуд кому-то свои воззрения, провозглашал ли явно свои ереси? Или он втайне упорствовал в прежних заблуждениях? – не унимался Герберт.

– Беседовал ли он с тобой о подобных вещах? – спросил аббат, пресекая вмешательство.

– Редко, милорд аббат, да я и не слишком хорошо разбираюсь в подобных материях. Я не могу свидетельствовать об образе мыслей моего хозяина, но поведение его, уверяю вас, было добропорядочным.

Лицо Илэйва казалось непроницаемо спокойным, и все же трудно было поверить, что юноша ничего не понимает в глубоких материях и не проявляет к ним интереса.

– Посылал ли он за священником, когда почувствовал приближение кончины? – мягко расспрашивал Радульфус.

– Да, он исповедался и немедленно получил отпущение грехов. Уильям Литвуд умер как истинный сын Церкви. Во время путешествия он исповедался при каждом удобном случае, особенно после того как на обратном пути заболел. Месяц мы провели в монастыре Святого Марселя, пока хозяин не поправился. Там он часто беседовал с братией: в монастыре дозволялось рассуждать о вере, высказывать сомнения, к подобным беседам относились с пониманием. Уильям Литвуд всегда открыто говорил о том, что его тревожило, а в монастыре не считалось грехом размышлять о святынях.

Каноник Герберт с холодной подозрительностью взглянул на юношу.

– Где находится монастырь Святого Марселя? Как давно вы там останавливались?

– Это было весной прошлого года. Мы отправились в путь в начале мая с партией паломников из Клюни, намереваясь посетить монастырь Святого Иакова в Компостеле и отслужить там благодарственный молебен о выздоровлении. И мне, и хозяину казалось, что он уже здоров, но болезнь продолжала развиваться, и по пути нам пришлось несколько раз останавливаться. Монастырь Святого Марселя находится неподалеку от Шалон-сюр-Сон. Это дочерняя обитель Клюни.