– Ну как, чувствуешь что-нибудь внутри?

– Нет, только саднит, но не колется, – коснувшись раны, ответил юноша.

От длинной щепки под кожей остался темный след. Кадфаэль взял из шкафа настойку, чтобы промыть рану: смесь окопника, липушника и чистеца, недаром заслужившего свое название.

– Обращайся с рукой поосторожней. Если завтра еще будет болеть, мы снова промоем рану. Но, думаю, все скоро заживет.

Брат Эдмунд ушел на вечерний обход: надо было навестить болящих стариков, подлить масла в лампадку, горевшую в часовне. Кадфаэль закрыл дверцы шкафа и взял светильник. Лицо юноши, стоявшего посередине комнаты, осветилось более полно и отчетливо. Глубоко сидящие глаза не мигая смотрели на Кадфаэля: при свете дня они блистали синевой, но теперь казались почти черными. Большой упрямый рот неожиданно расплылся в мальчишеской улыбке.

– Вот сейчас я тебя узнал! – обрадовался Кадфаэль. – Я сразу подумал, что твое лицо мне знакомо. Но имени никак не мог припомнить! Ведь прошло столько лет… Ты – слуга Уильяма Литвуда, вы вместе отправились в паломничество.

– Это было семь лет назад, – подсказал юноша. Он так и сиял от радости, довольный, что Кадфаэль его вспомнил. – Меня зовут Илэйв.

– Ну-ну, и ты вернулся домой в добром здравии. Ты и выглядишь так, будто прошел полсвета. Помню, Уильям принес дар церкви, прежде чем отправиться в путь. Как мне тогда хотелось пойти вместе с вами! И что, добрались вы до Иерусалима?

– Да, мы побывали там! – радостно ответил Илэйв. – Мне выпало счастье служить старому Уильяму – другого такого хозяина не сыскать! Я это понял еще до того, как он предложил мне идти вместе с ним в Святую землю. Ведь у него не было сыновей.

– Верно, сыновей у него не было, – припомнил Кадфаэль. – Дело свое он передал племянникам. Человек трезвого ума, добрый хозяин. Многие здесь, в монастыре, помнят его благодеяния.

И вдруг Кадфаэль замолчал. Увлекшись воспоминаниями, он упустил из виду настоящее. Кадфаэль помрачнел. Да, этот юноша вернулся с тем же попутчиком, с которым отправлялся в дорогу.

– Скажи мне, – тихо спросил Кадфаэль, – в этом гробу покоится тело Уильяма Литвуда?

– Да, – ответил Илэйв. – Он умер в Валони, прежде чем мы достигли Барфлёра. У него оставались деньги, чтобы оплатить расходы на пути домой. Заболел он, когда мы проходили через Францию. Нам пришлось остановиться на месяц, прежде чем он снова мог идти. Уильям Литвуд знал, что умирает, но не тревожился об этом. Монахи были очень добры к нам. У меня хороший почерк, и я работал у них писцом. Мы ни в чем не знали нужды.

Юноша рассказывал просто и безмятежно – видимо, годы странствий в обществе человека кроткого и мужественного, с благою верой готового встретить час кончины, научили Илэйва смотреть на мир безыскусно и радостно.

– Мне надо передать кое-что его родне. И потом, он поручил мне испросить для него место на монастырском кладбище.

– Здесь, в нашем аббатстве? – уточнил Кадфаэль.

– Да. Надеюсь, мне будет позволено завтра изложить свою просьбу на собрании капитула. Уильям Литвуд на протяжении всей своей жизни благодетельствовал монастырю; милорд аббат, должно быть, это помнит.

– У нас теперь новый настоятель, но приор Роберт помнит все, да и другие братья тоже. Аббат Радульфус выслушает всех – и, думаю, твоя просьба будет удовлетворена. В пользу Уильяма найдется достаточно свидетелей. Жаль, что он не вернулся живым и нельзя уже потолковать с ним.

Кадфаэль смотрел на юношу, проникаясь к нему все большей приязнью.

– Ты сделал для своего хозяина доброе дело! – продолжал он. – Наверное, тебе пришлось нелегко, особенно к концу пути. Ведь ты покинул родные края совсем юным пареньком!

– Мне было в ту пору уже девятнадцать, – улыбнулся Илэйв, – и я был вынослив как лошадь! А сейчас мне двадцать шесть, и я вполне самостоятелен. – Юноша пристально взглянул на Кадфаэля. – Я помню тебя, брат. Ведь это ты был воином Христовым и участвовал в походе на Восток.

– Да, верно, – с теплотой в голосе признался Кадфаэль.

Беседа с юным паломником, побывавшим в тех краях, где некогда бывал и он, пробудила в Кадфаэле дремавшую тягу к странствиям, призраки минувшего ожили в его памяти.

– Как-нибудь в свободное время мы с тобой обо всем поговорим. Но только не теперь! Хотя ты и не чувствуешь себя усталым, тебе следует поберечь силы. А завтра мы улучим часок-другой. Теперь же отправляйся спать, мне еще надо заглянуть в трапезную.

– Да, ты прав, – глубоко вздохнув, признал Илэйв. – И все же, как я рад, что добрался сюда и выполнил обещанное. Доброй ночи, брат, спасибо тебе за все.

Кадфаэль смотрел, как юноша идет по двору и поднимается по ступеням странноприимного дома, сильный и ловкий; странствовать ему, несмотря на юные годы, довелось столько, сколько иному не выпадает за целую жизнь. Здесь, в этих стенах, никто не может даже вообразить себе те земли, где побывал юноша, – никто, кроме Кадфаэля. Былая жажда странствий вновь овладела душой монаха, впервые после многих лет мира и спокойствия.

– Ты вспомнил его? – Брат Эдмунд выглянул в окно из-за плеча Кадфаэля. – Он раз или два совсем молодым пареньком приходил сюда по поручению своего хозяина. За эти годы он очень изменился, да и неудивительно: ведь ему пришлось побывать едва ли не на краю земли! Порой мне кажется, Кадфаэль, что я многое упустил в своей жизни.

– Рад ли ты тому, что отец так рано отдал тебя в монастырь? – спросил Кадфаэль. – Или считаешь, что был бы счастливей, оставаясь мирянином?

Эдмунд и Кадфаэль были старые друзья и потому могли задавать друг другу такие вопросы. Брат Эдмунд улыбнулся благодушно.

– Ты бы себя о том же спросил. Я человек старого уклада и другим уже не стану – ни при Радульфусе, ни при любом новом аббате. Перед тем как идти в трапезную, помолимся о верности принесенному обету.

На следующее утро юный Илэйв предстал перед капитулом: его пригласили, едва только были обсуждены текущие монастырские дела.

Заседавших было больше, чем обычно, так как на собрании капитула присутствовали и гости. Каноник Герберт, миссия которого временно откладывалась, не собирался ограничивать свою кипучую деятельность и постоянно совал нос во все дела аббатства. На капитуле он восседал по правую руку от аббата Радульфуса, здесь же был Зерло, епископский дьякон, сопровождавший грозного прелата и ревностно служивший ему. По словам Хью, дьякон этот был скромным, добрым малым. На его круглой невинной физиономии были написаны все движения души, перед Гербертом Зерло трепетал. Лет ему было чуть больше сорока, на гладко выбритых щеках цвел румянец, а вокруг тонзуры топорщились редкие волосы. За все время пути он достаточно натерпелся от капризов всевластного попутчика и ничего так не желал, как скорейшего и мирного сложения своих обязанностей. Однако путь в Честер был еще впереди.

Илэйв предстал пред сим внушительным, увеличенным в составе капитулом бодрый и радостный: юноше легко было от сознания, что странствия завершились и бремя ответственности более не лежит на нем. Смотрел он открыто, доверчиво, убежденный, что в просьбе ему не откажут.

– Милорд аббат, – начал Илэйв. – Я привез из Святой земли тело своего хозяина, Уильяма Литвуда, которого хорошо знали в городе. Некогда он был благотворителем церкви и аббатства. Вам не довелось познакомиться с ним: паломничество его началось более семи лет назад, но в аббатстве найдутся братья, помнящие дары и благодеяния Уильяма Литвуда, и принесут за него свидетельство. Хозяин мой, умирая, высказал желание быть похороненным на кладбище аббатства. Я смиренно прошу похоронить его здесь, в этих стенах.

Возможно, юноша заранее составил эту речь и долго повторял ее, предположил Кадфаэль, он явно не из тех, кто слишком боек на язык. Но если надо было, он говорил – и говорил от всего сердца. Голос у Илэйва был приятный, низкий, к тому же годы странствий научили его, как надо держать себя с людьми разных званий и положений.