– Да, отец мой… Тело было положено прямо, во всю длину могилы, как и подобает, волосы заплетены в длинную косу и уложены в прическу в виде короны, сложенные на груди руки сжимали крест, сделанный из веток и связанный посередине куском ткани. Словом, тот, кто клал ее в землю, делал это с явным почтением к усопшей.

– Самый дурной человек, совершая подобный поступок, способен почувствовать благоговейный трепет, – медленно произнес аббат Радульфус. – Но какие бы чувства ни испытывал к покойнице тот, кто вырыл для нее могилу, он сделал это, очевидно, во мраке ночи и тайком. А это подразумевает, что предшествовало тайному захоронению деяние еще более дурное и также совершенное во мраке. Если бы она умерла естественной смертью, то отчего же отсутствовал священник и не были соблюдены необходимые обряды? Хоть ты и не делаешь таких выводов, брат Кадфаэль, но из твоих слов вытекает, что эта несчастная не только погребена была преступным образом, но и умерла в результате преступления. Я утверждаю, что она была убита. По какой иной причине ее тайком положили в землю, не свершив положенных обрядов? И даже крест, вложенный в ее руки, сделан из веток и, таким образом, не может указать на убийцу или помочь опознать убитую. Из твоего рассказа, брат, я делаю вывод, что с ее тела нарочно были удалены все приметы, которые могут помочь опознать ее. Даже теперь, когда по воле Господа обнаружены ее останки, чтобы похоронить ее по-христиански, мы так и не узнали имени этой женщины, чтобы написать его на ее могиле.

– Пожалуй, это верно, – угрюмо сказал Хью. – Но факт остается фактом – брат Кадфаэль, осматривая останки, не нашел никаких следов ранения или удара. Нет ничего, что указывало бы на причину смерти. Конечно, после долгого пребывания тела в земле нелегко обнаружить след от ножа или кинжала, но нет даже намека на это. Все шейные позвонки и кости черепа целы. Кадфаэль не видит оснований считать, что ее задушили. Похоже, что она умерла в своей постели, и даже – во сне. Но в этом случае зачем было хоронить ее тайком и притом так, чтобы труп не смогли опознать?..

– Право же, – заметил аббат Радульфус, – никто не стал бы брать на свою душу такой грех, как противозаконное погребение, не имея на то весьма веских причин.

Произнеся эти слова, аббат погрузился в размышления. Да, тут было над чем подумать. Несомненно, они столкнулись с какой-то тайной. Были одни вопросы – и не было ответов. Конечно, большого труда не составляет должным образом позаботиться об умершей и ее бессмертной душе. Даже не зная имени этой женщины, можно вознести молитвы за упокой ее души и отслужить мессу. И она будет наконец похоронена по-христиански, в освященной земле, в чем ей раньше было отказано. Но по законам этого мира покойница должна быть еще и опознана. Аббат поднял глаза на Берингара: одна власть оценивала другую.

– Так вы полагаете, шериф, что эта женщина была убита?

– Принимая во внимание то малое, что нам известно, и то многое, что нам неизвестно, – осторожно начал Хью, – я не берусь утверждать, что тут не было убийства. Мертвую женщину, не получившую отпущения грехов, тайно положили в могилу. Пока у меня не будет доказательств обратного, я вынужден считать, что здесь совершено убийство.

– Значит, – сказал аббат Радульфус после короткого молчания, – вы не верите, что это старое захоронение? Да, подобное бесчестие нельзя отнести к стародавним временам, и у нас теперь одна забота – похоронить покойницу подобающим образом и тем самым устранить несправедливость, совершенную по отношению к ее душе. Случается, что Господь восстанавливает справедливость через столетия, мы же хотим помочь Господу в меру наших скромных сил, но порой бессильны сделать это. Как давно, по-вашему, эта женщина была захоронена?

– Я отважусь высказать мое смиренное мнение, – произнес Кадфаэль. – Это случилось не так давно, может быть, год или два назад, самое большее – лет пять. Покойная – не жертва давних времен. Она жила на этом свете всего несколько лет назад.

– Я не могу забыть ее, – мрачно заметил Хью.

Аббат оперся своими длинными, жилистыми руками о стол и поднялся.

– Тем больше причин мне самому взглянуть на нее, – сказал он. – Я должен это сделать, прежде чем ее вновь предадут земле, на этот раз по-христиански. Кто знает, вдруг мы все же обнаружим что-то, что поможет опознать ее тому, кто знал ее раньше.

Пересекая следом за аббатом широкий монастырский двор, Кадфаэль размышлял о том, почему все они избегали произнести вслух то имя, которое в первую очередь должны были назвать. Кадфаэль гадал, кто же первый произнесет всем им хорошо известное имя и почему он сам не делает этого. Дольше молчать было уже нельзя. Но, по мнению Кадфаэля, аббату первому надлежало назвать имя этого человека, ведь он, конечно, уже подумал о нем – никакая смерть, давняя или недавняя, не могла привести их настоятеля в замешательство.

В маленькой холодной часовне на каменном ложе лежали останки покойницы, прикрытые полотняным покровом, в изголовье и в изножии горели свечи. Пришедшие очень осторожно и тщательно обследовали все кости покойной, особенно позвоночник и череп, стараясь определить, что же послужило причиной смерти, но ничего не достигли. Они не нашли никаких признаков повреждения костей. Тяжелый запах витал в воздухе маленькой часовни, но холод каменных сводов несколько ослаблял его. Они отошли немного в сторону. Покой часовни и уместность нахождения в ней человеческих останков настраивали на духовные размышления, которые помогали победить ужас от этого, пусть временного, возвращения в мир живых почти полностью истлевшего трупа.

Аббат Радульфус вдруг вновь приблизился к покойной. Несколько минут он стоял, пристально разглядывая останки – черные, роскошные волосы, хрупкие кости обнаженных ног, до которых уже добрались и источили их крохотные, невидимые глазу жучки. На крепком белом черепе взгляд аббата задержался долее всего, но этот череп, по видимости, ничем не отличался от многих других.

– Да, как странно! – произнес аббат, обращаясь как будто к самому себе. – Кто-нибудь, должно быть, относился к ней с любовью, считался с ее правами, даже если и не в силах был исполнить все ее желания. Быть может, кто-то один убил ее, а другой положил в землю? Уж не священник ли?.. Но зачем в таком случае было ему скрывать ее смерть, если он в ней не повинен? Трудно представить, что один и тот же человек и убил ее, и с крестом положил в землю.

– Всякое случается на белом свете, – заметил Кадфаэль.

– А может, это сделал ее любовник? Бывает роковое стечение обстоятельств, никем не предвиденное, когда, совершив злодеяние, человек в нем тут же раскаивается. Но тогда зачем он похоронил ее тайно?

– И здесь, очевидно, нет следов насилия, – вставил Кадфаэль.

– Но отчего она умерла? Если от болезни – ее должны были похоронить, как положено, на кладбище, и отслужить по ней панихиду. В чем же причина? Может, ее отравили?

– Допускаю, – кивнул Кадфаэль. – Или ранили ножом прямо в сердце, раз нет следов удара на ее скелете и все кости целы.

Взглянув еще раз на покойную, аббат Радульфус накрыл бренные останки покровом и аккуратно расправил на нем складки.

– То, что мы здесь увидели, – сказал он, – не дает возможности судить о причине смерти и об имени покойницы. И все же я считаю, что нужно попытаться разобраться в этом. Если эта женщина жила здесь в течение последних пяти лет, значит, кто-то хорошо ее знал и может сказать, когда в последний раз видел ее и чем объясняет ее отсутствие. Пойдемте и тщательно обдумаем все возможные версии.

Брату Кадфаэлю вдруг стало ясно, что по крайней мере одно, наиболее вероятное предположение уже пришло аббату Радульфусу на ум и глубоко его встревожило. Когда они останутся втроем в тишине приемной аббата, за закрытой дверью, то самое имя будет наконец произнесено.

– Прежде всего следует ответить на два вопроса, – сказал Хью, начиная обсуждение. – Кто она такая, эта женщина? Если на это нельзя ответить с уверенностью, то поставим вопрос так: кем она могла быть? А второй вопрос такой: за последние годы исчезала ли бесследно в этих местах хоть одна женщина?