Элин не сводила с брата Кадфаэля широко раскрытых, цвета ирисов, глаз, невинных и в то же время весьма проницательных.
– А было ли с тобой такое, когда ты решил уйти в монастырь? – спросила она.
– Нет, у меня был выбор. И я его сделал. Это было трудно. Но я остановился на нем – и не жалею об этом. Я не такой избранник Божий, не святой, как Руалд.
– А он – святой? – с удивлением спросила Элин. – Не слишком ли легко он стал им?
Документ об обмене земли между аббатствами в Хомонде и Шрусбери был составлен, скреплен печатями и засвидетельствован в первые дни сентября. Выполняя распоряжение аббата, брат Кадфаэль и субприор Ричард отправились осматривать вновь приобретенный участок, чтобы определить, как его лучше всего использовать с наибольшей выгодой для аббатства. Когда они выходили из обители, еще не рассеялся утренний туман, но к тому времени, когда они достигли переправы, находившейся недалеко от Земли Горшечника – немного вверх по течению Северна, – солнечные лучи уже пробивались сквозь дымку, и сандалии монахов оставляли четкие следы на росистой траве. Другой берег, крутой и песчаный, во многих местах подмываемый течением, переходил в узкую полосу травы, за которой, на холме, росли кустарники и деревья. Выйдя из лодки на другой стороне Северна, монахи прошли вдоль этой полосы и остановились на углу Земли Горшечника. Перед ними, склоняясь к реке, располагался довольно большой участок.
Место было очень красивым. С песчаного откоса у реки травянистый склон постепенно поднимался к вершине холма, поросшей колючим кустарником. Там же росли березы – и небо просвечивало сквозь тонкую филигрань их ветвей. Опустевший дом словно присел на корточки, привалившись к зарослям в дальнем углу участка, садовая изгородь исчезла, а сам сад почти заглушила разросшаяся некошеная трава. Хлебные колосья, которые аббатство в Хомонде даже не удосужилось снять и отвезти в амбары, были по-осеннему бледны. Они созрели уже несколько недель назад, и зерна уже стали осыпаться. Среди выгоревших стеблей все еще пестрели яркими красками полевые цветы – колокольчики и маки, маргаритки и васильки; кое-где, по-весеннему нежные, пробивались зеленые ростки молодой травы. Спутанные ветки ежевики были усыпаны только-только начавшими темнеть красными ягодами.
– Эти колосья можно скосить и высушить, а после набить ими сенники, – сказал брат Ричард, внимательно разглядывая заросшую пашню. – Только вот стоит ли овчинка выделки? Может, лучше ничего не трогать, дать стеблям высохнуть, а после распахать поле? Эта земля давным-давно не была под плугом.
– Да, это будет трудная работа, – заметил брат Кадфаэль, с удовольствием наблюдая, как солнечные лучи ласкают белые стволы берез.
– Не такая трудная, как кажется. Почва здесь сама по себе хорошая, плодородная. У нас ведь есть упряжка из шести волов, а поле большое – всем работы хватит. По-моему, сначала надо пропахать широкую и глубокую борозду, – сказал брат Ричард. Он вырос в сельской местности и знал в этом толк. Ведомый безошибочным чутьем, брат Ричард сразу же нашел самый короткий путь на вершину холма – прямиком через поле, вместо того чтобы обходить вокруг, по траве. Осмотревшись, он заявил: – Мы оставим нижнюю полосу под выгон, а пахать будем на верхнем участке.
Кадфаэль был того же мнения. Поле, расположенное за Хотоном, которое они отдали при обмене, лучше было использовать под выгон; а здесь, на холме, можно было на следующий год собрать урожай овса или пшеницы, а потом перегнать на жнивье скот с нижнего выгона. Таким образом земля будет удобрена – и еще через год даст отличный урожай. Местность Кадфаэлю нравилась, и все же была здесь, в этом воздухе, разлита какая-то невыразимая печаль. Выглядывавшие сквозь поломанную садовую изгородь травы и сорняки, борющиеся за место под солнцем, дом без дверей и окна без ставней – все говорило о том, что это место покинуто людьми. Не будь этого, ничто бы не нарушало здесь спокойствия и мира. Но нельзя было без печали смотреть на покинутое хозяйство, зная, что двое людей – бездетные супруги – жили здесь целых пятнадцать лет и вот теперь от их надежд и стремлений не осталось и следа. Нельзя было не заметить и развалившуюся, разграбленную печь для обжига и не вспомнить при этом, что тут совсем недавно трудился гончар – обжигал в печи свои изделия, а теперь этот очаг холоден и пуст. Люди, жившие здесь, когда-то были счастливы, они радовались, глядя на плоды труда рук своих, и на этой же земле они страдали, а в итоге остались лишь осколки прошлого – холодные и равнодушные.
Кадфаэль обернулся и посмотрел вдаль: перед ним простирался широкий луг, солнце поднялось уже высоко и высушило влажную траву, туман исчез, а пестрые краски полевых цветов сверкали среди увядающих колосьев. Птицы возились и щебетали в ветвях деревьев, и тягостное впечатление как-то само собой рассеялось.
– Так каково будет твое мнение? – спросил брат Ричард.
– Думаю, стоит сеять озимые. Сперва один раз пропахать глубоко, потом – по второму разу, и тогда уже засеять поле пшеницей и бобами. Хорошо бы перед вторым вспахиванием удобрить почву.
– Да, ты прав, – согласился брат Ричард и стал спускаться по склону к сияющей в солнечных лучах излучине реки, где виднелись невысокие утесы из песчаника.
Кадфаэль шел следом за своим товарищем, сухая трава шелестела у него под ногами – как будто издавала протяжные, ритмичные вздохи. Монаха снова охватила печаль. «Как только земля будет вспахана, ее надо сразу же засеять, – подумал он. – Пусть на том месте, где стоит разрушенная печь, зазеленеют молодые всходы. Надо бы также либо сломать дом, либо пустить в него арендатора, чтобы присматривал за садом. А может, лучше распахать весь участок целиком? Но все равно, само название – Земля Горшечника – будет напоминать о прошлом».
В самом начале октября монастырскую упряжку из шести волов, вместе с тяжелым плугом с большими колесами, переправили на другой берег реки, и на бывшем поле Руалда была проведена первая борозда. Начали с верхнего угла участка, вблизи ветхого дома, и прежде всего вспахали землю, над которой нависали густые заросли ежевики, служившие защитной полосой. Погонщик волов понукал животных, которые неторопливо двигались вперед, плужный резец глубоко входил в почву, лемех рассекал спутанные корни, и бортовые отвалы с силой вздымали землю и переворачивали ее, словно высокую пенящуюся волну. От земли исходил терпкий запах, а от дыхания разгоряченных волов шел пар. Брат Ричард и брат Кадфаэль пришли поглядеть на начало работ. Аббат Радульфус благословил плуг – и все предвещало хороший урожай. Первая прямая борозда была проведена во всю длину поля, она была густого черного цвета и особенно выделялась на фоне поблекшей осенней травы. Пахарь, гордый своим искусством, развернул длинную упряжку, намереваясь пахать теперь в обратном направлении. Ричард был прав: земля оказалась не слишком твердая, значит, работа будет спориться.
Кадфаэль удовлетворенно кивнул и направился к осиротевшему неухоженному дому. Подойдя, он заглянул внутрь. Через год после того, как жена Руалда отряхнула прах этого места со своих ног и, оставив позади пятнадцать лет супружества, ушла куда-то, чтобы начать жизнь сызнова, с согласия владельца манора Лонгнер все движимое имущество, нажитое Руалдом и его супругой, было изъято и передано брату Амвросию, ведавшему раздачей милостыни, чтобы он поделил его между нуждающимися. Внутри дома было совершенно пусто, в сложенном из камней очаге еще высилась горка холодного пепла, по углам валялись занесенные ветром сбившиеся в кучу сухие листья, ежи и мыши устроили в них гнезда и там, как видно, зимовали. Длинные спутанные ветки росшего под окном куста ежевики проникли внутрь через пустую оконную раму, а над плечом Кадфаэля склонилась ветка боярышника, половина листвы с нее уже облетела, но куст был еще осыпан красными ягодами. Крапива и крестовник пустили здесь корни и проросли через щели в полу. Немного же времени понадобилось земле, чтобы уничтожить почти все, что было связано с ее прежними хозяевами!
