Сидя на скале у Дукузы, как орел в гнезде, Чака устремлял свой взор в глубину материка. Слева от себя он мог видеть полоску океана. Чака думал о том, чтобы заселить пустующие земли Натала народом свази с севера, а страну свази – коса, тембу и бац'а с юга. Все они говорили по‑зулусски или по крайней мере на родственных диалектах. Чака намеревался посвятить следующие двенадцать лет своей жизни делу колонизации и укрепления своих владений, но главной своей задачей он считал овладение знаниями белого человека; через эту школу должны были в будущем пройти все его подданные.

Итак, через двенадцать лет он одолеет невежество с той же энергией, какую проявил при создании зулусской нации. «И тогда, – думал он, – зулусы смогут померяться силами с величайшими народами земли». К этому времени он будет располагать также «эликсиром», который продлит его жизнь за нормальные пределы, а это даст ему достаточно времени для осуществления всех его честолюбивых планов. Чака принял твердое решение никогда не вступать во вражду с англичанами. Напротив, он хотел связать оба народа самыми тесными узами, так как считал, что борьба между ними может только причинить вред обеим сторонам.

Таковы были мечты Чаки, которыми он поделился с Мбопой и Пампатой. Между тем Мкабайи не давала покоя Дингаану и Мхлангане. Используя весь свой яд, она неустанно призывала их собраться с духом и убить сводного брата. Оба они не раз отправлялись в Дукузу, чтобы действовать. Но, увидев атлетически сложенного колосса, с его сверлящим взором, они всякий раз чувствовали, что кровь их превращается в воду, а мужество замерзает. «Он грозен!», – шептали они и возвращались домой. Один, без стражи, без оружия, Чака продолжал внушать им ужас, хотя под кароссами у них были спрятаны укороченные ассегаи.

Снова и снова Пампата выговаривала Чаке за то, что он отказался от стражи. Премьер‑министр Нгомаан умело поддерживал ее.

– Безумие превращать себя в мишень для врагов, – говорил он.

– А кто мои враги? – спрашивал Чака.

– Кто знает? – говорила Пампата. – Всякий, кто затаил обиду, честолюбец, стремящийся занять твое место, или человек, который боится тебя. Любой из них может стать твоим убийцей.

Чака смеялся.

– Мои братья не честолюбивы. Дингаан – тряпка и ни о чем, кроме женщин, не думает, а Мхлангана – слишком честный воин, чтобы замышлять что‑либо против меня. К тому же я хорошо отношусь к ним – зачем же им меня убивать?

– А Мбопа?

– Он слишком напуган, чтобы действовать. Да и к чему ему вредить мне, когда я столько для него сделал?

– Возможно, кто‑нибудь подстрекает твоих братьев и Мбопу. Говорит им, что вслед за другими ты убьешь и их. А страх придает отчаяние, как ничто другое.

– Кто же может подстрекать их?

– Сердце Мкабайи полно ненависти.

– Это ядовитая старая жаба, но весь яд у нее в языке, а сердце чистое. Вспомни, как она поносила беднягу Мгобози, но когда в день великого «вынюхивания» ей показалось, что он обречен, по лицу ее потекли слезы.

– И все‑таки она ненавидит тебя. За убийства после смерти «нашей матери», когда ты погрузился во мрак.

– Но я уже вышел из «мрака». И ты это знаешь, Пампата.

– Верно. Но раз зажженный огонь не гаснет, пока есть топливо. А страх – топливо легко воспламеняющееся.

– Откуда ты все это знаешь, Пампата? Ну, вот насчет Мкабайи?

– Есть вещи, которые мы, женщины, узнаем сердцем, и слова тут не нужны.

– Хорошо, так что же я должен по‑твоему сделать?

– Убей Мкабайи и Мбопу, а Дингаана и Мхлангану отправь в изгнание.

– Что! Убить сестру отца и моего личного слугу! Никогда я не наложу руку на родных или слуг.

Мхлангана, Дингаан, Мбопа! Последнее время они что‑то слишком часто бывали вместе, и Чака стал задумываться над этим. Но он все еще не замечал никакой вины за своими братьями. В ночь на 21 сентября 1828 года он видел страшные сны. Снилось ему, что он мертв, а Мбопа служит другому королю! Проснувшись, он рассказал сон гаремной болтушке, с которой провел ночь. Она же час спустя поведала обо всем Мбопе. На него это подействовало как набат. Мбопа принялся точить оружие.

Чака явно становился подозрителен, но все еще не хотел принимать никаких мер. Мысль о том, что братья с Мбопой могут обратиться против него, не укладывалась в голове Чаки.

На следующий день после обеда к нему привели бывшего капитана стражи, обвиненного в преступлении, которое зулусский закон карал смертью. Отставной капитан, потерявший в боях руку, был признан виновным, и Чака приговорил его к смерти, но спросил, не имеет ли он что сказать до того, как приговор будет приведен в исполнение.

– Ничего, Могучий Слон. Хочу только поблагодарить своего короля за то, что он разрешил мне потерять руку, служа ему, и попросить о милости: перед смертью я хотел бы повидать своего ребенка.

– Где твой ребенок? – спросил Чака.

– На расстоянии броска копья отсюда.

– Тогда принеси ребенка сюда и убей в моем присутствии, прежде чем тебя уведут на казнь.

– Байете! – воскликнул капитан и ушел за ребенком.

Когда пораженный горем отец подвел ребенка к королю, глаза Чаки увлажнились.

– Нет, воин, я только испытывал тебя. Ты отдал за меня свою руку, и это смывает с тебя клеймо преступления. А за верность награждаю тебя тремя коровами. Ступай с миром.

В конце дня небо обложили густые тучи, предвещавшие первую в этом сезоне грозу. Свет солнца стал желтовато‑зеленым, облака на западе заалели.

Незадолго до захода солнца в этот день, 22 сентября 1828 года[139], к Чаке прибыло несколько жителей Натала. Он посылал их в страну пондо и пограничные земли за журавлиными перьями, а также за шкурами обезьян, виверр и других животных для королевского гардероба.

Из крааля Дукуза Чака отправился в другой, меньший крааль Ква‑Ньякамуби, расположенный поблизости. Там он присутствовал при возвращении скота из вельда и принял рапорт воинов, посланных в страну пондо.

Туда же явились Дингаан и Мхлангана, чтобы засвидетельствовать свое почтение Чаке. Теперь они были готовы действовать, но зрелище короля, окруженного воинами, обескуражило их. Они отошли в сторону, чтобы посоветоваться с Мбопой. Он порекомендовал им встать за тростниковой изгородью, а оружие спрятать под плащиками. Дворецкий, перед которым уже маячили богатство и власть, проявил больше решимости, чем убийцы. Он проложил путь своим сообщникам. Чака бранил своих посланцев за медлительность, и Мбопа воспользовался этим.

«Мбопа ринулся на собравшихся с грозным ассегаем в одной руке и толстой палкой в другой. С напускной заботой о благе своего царственного хозяина он бросился на посланцев и принялся избивать их палкой, крича: „Как смеете вы докучать его величеству своими ложными россказнями?"

Посланцы немедленно пустились наутек. Двое пожилых приближенных поднялись, чтобы сделать замечание чересчур рьяному слуге. Ошеломленный Чака замолчал было, но затем издал пронзительный крик, и двоих приближенных вмиг не стало. Выбрав психологический момент, Мхлангана бросился на короля сзади и воткнул свой ассегай, как ему казалось, в левый бок Чаки. Однако благодаря плащику клинок пронзил только руку. Дингаан пришел брату на помощь, нанеся еще удар. Вскочив и обернувшись, Чака оказался лицом к лицу с убийцами.

– Это вы, дети моего отца, убиваете меня, – обратился он к ним с высоты своего огромного роста. Грозное величие брата заставило убийц испуганно попятиться. Разве может смертный перенести два таких удара? – Что я сделал, Дингаан? – продолжал Чака скорее с грустью, чем с гневом. – Что я сделал, Мхлангана, почему вы убиваете меня? Думаете, что станете править этой страной, но я уже вижу прилет „ласточек"[140]. Вы не будете править после моей смерти. Белые люди уже здесь[141].

Изо рта у Чаки пошла кровь, плащик сполз с его плеч. Затем он повернулся спиной к братьям и с царственным величием направился к воротам крааля. Но Мбопа догнал его и нанес королю удар в спину. Чака еще раз повернулся и воскликнул: