В одной из жарких схваток Маньюндела был отрезан от главных сил и убит вместе со своей личной охраной. Когда дивизия Маньюнделы прибыла в крааль Фипа на реке Умзимкулу, там как раз царило веселье. Узнав о смерти Маньюнделы, Чака пришел в ярость и обвинил в трусости дивизию, допустившую гибель своего командира. Он очень любил Маньюнделу и не успокоился, пока значительное число воинов не было казнено за трусость. Так веселье сменилось горем и печалью.
Грустный пир продолжался еще один день, после чего Чака отдал приказ сняться с места и идти домой.
«При переправе через Умзимкулу во время половодья, – пишет Фин,– течение могло увлечь многих мальчиков. Предвидя это, Чака снял с себя все, кроме головного убора, вошел в реку и пробыл в воде полтора часа. Он следил за тем, чтобы воины помогали мальчикам, а не бросали их на произвол судьбы. Собрав полузахлебнувшихся ребят, он велел развести костры, чтобы помочь им прийти в себя.
Ночь Чака провел в краале, где я отдал ему запас кукурузы. Там он казнил одну из своих ,,сестер" (женщин гарема) за то, что она взяла из его табакерки щепотку табаку. Подобные крайности в поведении одного и того же человека показались мне странными, но позднее я убедился, что такие противоположные чувства, как доброта и чрезвычайная жестокость, слиты в нем воедино.
Как только мы завидели вдали новую столицу – Дукузу, – король расположился на отдых поблизости от гурта скота. Он призвал к себе пастушат и спросил, сосут ли они недавно отелившихся коров. Мальчики отрицали, что делали это. Он приказал им дать обычную клятву (то есть поклясться именем Чаки), но они отказались, зная, что виновны. Тогда Чака велел им идти к войску, находившемуся примерно в миле от него, и передать командиру, что король приказал казнить их. Они выполнили приказ и были немедленно убиты».
Фин не видел этих мальчиков, но, по зулусскому преданию, суровый старый командир полка, состоявшего из ветеранов бригады Белебеле, заплакал, когда дети передали ему приказ.
– Вы – герои; как мужчины и герои, вы умрете от копья, а не от палицы, предназначенной для преступников, – сказал он.
Услышав эти слова, мальчики гордо построились в одну шеренгу, автоматически заняв в ней места, соответствовавшие их возрасту. Восьмилетние дети не менее стойко, чем старшие, ожидали смерти, которая приближалась к ним в облике молчаливых, объятых скорбью воинов, которым был дан приказ убить детей. «Они умерли как мужчины».
Фин осуждал Чаку за эти и другие столь же варварски жестокие убийства. Чака возражал, что приказ есть приказ и весь народ должен знать, что ожидает тех, кто не считается с его желаниями и повелениями. Законы и распоряжения существуют для того, чтобы им подчинялись, и любое послабление приведет сначала к распущенности, а потом к хаосу. «Важно установить виновность человека, а наказание одно – смерть, даже если его проступок кажется незначительным. Если б я поставил тебя на свое место всего лишь на одну луну, страна зулусов распалась бы на части: следуя глупым взглядам белых людей, ты стал бы прощать мелкие проступки. Но проходить мимо них – это все равно что не замечать, как лопнула нательная рубаха, из тех, что изготовляют у тебя на родине. Вскоре на ней появятся большие дыры, а затем она превратится в такие же лохмотья, какие я вижу на тебе. Не забывай об этом, если тебе доведется когда‑нибудь править целым народом, особенно таким непокорным и воинственным, как зулусы. Право, Мбуязи (так называли Фина зулусы), когда я гляжу на тебя и твою рубаху, мне хочется смеяться, ибо ты уже сейчас похож на сакабула (самец птицы‑вдовушки с длинным хвостовым оперением), который только что вырвался из когтей ястреба. А все почему? Да потому, что ты не починил вовремя свою рубаху, считая, что ничего дурного с ней не случится. Когда ты наденешь другую, целую – позаботься о ней, а пока не научишься этому – нечего учить меня управлять зулусами; твои мысли по‑этому поводу столь же глупы, как поведение человека, который мочится против ветра (то есть противоречат здравому смыслу)».
Чака, привыкший к кипучей деятельности, не мог допустить, чтобы его армия прозябала в праздности. Уже на берегу реки Умзимкулу он заговорил об этом на военном совете и, даже не выслушав мнения присутствующих, решил не давать войску ни дня отдыха на родине. С крайнего юга армия должна была отправиться на крайний север и, обогнув бухту Делагоа, ударить по Сошангаану, – к этому времени он стал независимым правителем, и могущество его все время росло. Власть Чаки была настолько велика, что никто из членов совета – даже Мдлака – не решился ему противоречить. И когда армия прибыла к реке Умгени и стала лагерем там, где сейчас находятся две площадки для игры в гольф, Чака издал «указ»: «Марш в страну Сошангаана, чтобы и духу вашего здесь не было».
Несомненно, что Чака был самым популярным и уважаемым из королей зулусов, их национальным героем, – но только до кончины своей матери. После же смерти Нанди, когда меланхолия, охватившая короля, толкала его на отвратительные поступки, отношение к нему изменилось.
Как нередко бывает, подготовка к перевороту началась в придворных кругах. Мкабайи и М‑Мама – тетки Чаки – первая была ловкой интриганкой с железной волей и ядовитым языком – стали нашептывать мятежные слова Мхлангане и Дингаану. «Сколько еще мучиться зулусам? Страна взывает к вам! Торопитесь, или вы станете очередными жертвами!» Мкабайи превратила в свое послушное орудие коварного Мбопу, королевского министра двора. Это стало возможным потому, что между королем и всеми его друзьями наступило отчуждение: как и все остальные подданные, они боялись Чаку.
Кроме того, Мкабайи ожесточила друзей Нанди, распустив ложный слух о том, что королева не умерла от болезни, а была убита Чакой. (Кстати сказать, этот слух был в дальнейшем подхвачен местными жителями, бежавшими в Порт‑Натал. К списку гнусностей, приписываемых Чаке, они с готовностью добавили убийство матери. Вот истоки клеветы, которую распространили в дальнейшем некоторые писатели и другие лица).
Северный поход армии, уже измотанной кампанией против пондо, явился той каплей, которая переполнила чашу. Между тем король, оставшийся дома, среди женщин, обратил свой гнев на них. С упорством разыскивая тех, кто с помощью колдовства убил его мать, он установил, что некоторые женщины завели у себя кошек, доставленных в его страну через Делагоа. Чака решил, что эти женщины – злые волшебницы, и предавал их казни целыми десятками, пока общее число жертв не достигло почти трехсот. Эти убийства еще больше разожгли ненависть, переполнившую сердце Мкабайи.
Однако непосредственным поводом к выступлению против Чаки его братьев явился приказ короля, полученный армией в краале Ситайи, в местности Ква‑Ц'еза. Приказ гласил, что у‑диби должны быть отправлены домой, где из них сформируют новый полк – полк «Пчел». Всем же воинам – как рядовым, так и офицерам – надлежит впредь самим носить свои пожитки. Ситайи был отцом Мбопы. В его краале и разработали свой план Дингаан и Мхлангана. Объявив, что они нездоровы, братья короля вернулись в Дукузу в сопровождении Нкунзи‑Езипдлову из клана Мбопы. Сводный же их брат Мнандо, не посвященный в тайну заговора, остался с войском.
Однако, дойдя до Дукузы, братья вспомнили об устрашающем величии Чаки, перетрусили и вернулись и свои краали поблизости от Дукузы, известив Чаку о том, что больны. Чака в самых энергичных выражениях высказался по поводу изнеженности братьев, но, к их великой радости, ничего не предпринял. Мкабайи, однако, беспрерывно оказывала на них давление, особенно потому, что казни женщин, державших кошек или подозревавшихся в этом, не прекращались.
Между тем Мдлака потерпел поражение в борьбе с Сошангааном. Теперь он вел свою умирающую с голоду армию по побережью на родину.
Глава 25
Смерть в Дукузе
Чаке был сорок один год, но звезда его уже закатилась, хотя сам он об этом и не подозревал. Одинокий и величественный, зулусский император часами предавался скорби или грезил, сидя на большой скале, с которой была хорошо видна вся его столица Дукуза. В таких случаях он брал с собой всего одного воина, но и тот держался вдали, однако на таком расстоянии, чтобы услышать его зов. Духовная прострация, в которую он впал после смерти матери, стала проходить – время излечивало последствия удара, едва не убившего Чаку. Но мизантропия и связанная с ней дикая жестокость отступали медленнее всего. В остальном мысли Чаки были предельно ясны. Такой же четкостью отличались и честолюбивые планы, которые он строил для зулусской нации.
