Получив приказ выйти на парад совершенно нагими, воины были ошеломлены. Об этом, да и о последующих событиях лучше всего рассказал Джабула Эма‑Бомвини, один из старейших гвардейцев полка Фасимба.

«Отец мой, когда мы получили приказание явиться на парад даже без ум‑нц'едо (колпачок на крайней плоти), все мы ощутили тяжесть на сердце, ибо не ведали, что задумал Могучий Слон. Со времени смерти Нанди происходило много странного, но этот приказ превзошел все. В ту ночь нам снились очень тяжелые сны.

Придя на следующее утро на площадь для парадов, мы узнали правду, и дурные предчувствия еще усилились. Ибо – отец мой поймет меня – мы уже много месяцев не имели женщин, а когда мужчина слишком долго голодает, нет ничего удивительного, что зрелище такого количества пищи, притом наилучшего качества, возбуждает его.

Увидев приближающихся девушек, мы напустили на себя скорбный вид, но эти прелестные фигуры с их дивными округлостями зажгли в нашей крови безумное желание, и никакое усилие воли не могло его подавить. Когда же они приблизились, поднимая ноги как можно выше, все мы почувствовали себя кормом для птиц и решили, что Великий допустил одну лишь ошибку, захватив с собой мало палачей.

Нашему командиру приходилось время от времени оборачиваться к строю, как это обычно делают командиры на параде, желая удостовериться, что воины выполняют свой долг. И тут, отец мой, мы заметили, что он виновен, как и все мы. Даже он не смог скрыть своих желаний.

Взвод, находившийся непосредственно перед Могучим Слоном, до единого человека пошел на корм птицам, но даже и это не умерило наш мужской пыл. Чтобы отец мой представил себе, до какой степени взбунтовалась наша плоть, я расскажу, как погиб этот взвод. Даже когда палачи схватили воинов, те не перестали походить на быков, изголодавшихся по коровам. Великий взревел от ярости, увидев, что и поднятые палицы не смогли успокоить виновных до тех пор, пока не опустились на их головы. ,,Поглядите на них! – гремел Безымянный. – Они не испытывают почтения ни к моей бедной матери, ни к моему скорбящему сердцу. Слова сочувствия, которые они произносили, – не более как пена лжи, предназначенная скрыть их низменные изменнические мысли. Посмотрите на их ими‑шиза (толстые боевые дубины – зулусский эвфемизм). Вместо того чтобы печально смотреть вниз, они нахально задраны кверху и направлены мне в лицо. Эй, палачи, прикончить этих отвратительных животных!".

Наш полк Фасимба не зря носил шутливое прозвище „Девичья Радость", и хотя нам было горько смотреть на казнь воинов, все мы гордились ими. Да, отец мой, они умирали как мужчины и на вечные времена утвердили за полком его прозвище.

К счастью для нас, Великий не мог находиться всюду одновременно, и до поры, до времени мы оставались в безопасности. Но ум наш оцепенел и ничего не мог нам посоветовать. Когда девушки приблизились к нам, мы уже считали себя мертвыми: вина наша стала явной. Но тут на помощь нам пришла их сообразительность: ,,Шайани амасенде", – проговорили они тихим шепотом. (Деликатно выражаясь, это означает: „Ударяйте себя туда, куда мы не можем себя ударить). Так мы и поступили. Но это была такая боль, что даже сейчас, отец мой, я предпочитаю не вспоминать о прошлом, хотя благодаря совету девушек мы не пошли в тот день на корм птицам.

Когда девушки удалились, Великий обошел строй, внимательно присматриваясь к каждому воину. Но мужские наши достоинства поникли так же, как и головы: начиная от командира и кончая последним воином, не было ни одного человека с малейшими признаками вины. Так мы доказали, что не имеем низменных помыслов, недостойных памяти королевы‑матери.

Великому это, видимо, понравилось, но он не успокоился, пока девушки полка Нгисимаан снова не приблизились к нам. Мало того – он велел им остановиться и изо всех сил призывно дразнить нас. Даже сегодня, отец мой, хотя я уже стар, воспоминание об этом зрелище волнует меня, и я чувствую, что не так уж дряхл, как мне кажется. Но в тот день мне приходилось подавлять стоны от боли, которую я сам себе причинял. Зато я проявлял к девушкам не больше интереса, чем вол при виде коровы. Из полка быков мы временно превратились в полк волов. Все же лучше быть живым волом, нежели мертвым быком, особенно если увечье временное.

Наконец Могучий Слон высказал свое удовлетворение. Его так обрадовала наша победа, что он приказал всем воинам полка носить по одному красному перу бананоеда, которое, как знает мой отец, служит символом почета и победы. Это право предоставляется лишь избранным полкам. Итак, отец мой, наши выдающиеся мужские способности чуть было не привели нас на грань поражения и позора. Но когда мы перестали быть мужчинами, нас наградили как победителей. Впрочем, для полка, одержавшего победу, у нас был удивительно подавленный и горестный вид. Страдая от сильной боли, мы покинули поле для парадов и отправились в свои казармы, где с удовольствием провели день‑два, пока боль не утихла. Что же еще сказать, отец мой? Полки, стоявшие за нами, воспользовались нашим опытом. И так как желание возбуждалось в них не так остро, как в нас, им удалось подавить его, не прибегая к столь крутым мерам. Им повезло: ни один воин из этих полков не пошел на корм птицам».

Глава 24

Посольство к королю Георгу IV

Собираясь отправить посольство к королю Георгу IV, Чака предпринял ряд подготовительных мер, необходимых, по его мнению, накануне столь важного шага. На заседании королевского совета с участием приглашенных вождей и белых друзей было решено просить лейтенанта Королевского военно‑морского флота Книга взять посольство под свою опеку.

Чака решил, что лейтенант Книг должен иметь официальный статус в его государстве, и назначил английского офицера командиром отборного полка Гибабаньо, который стоял в то время поблизости от королевской столицы – Дукузы, чуть южнее реки Умвоти. Фин ошибочно называет этот полк Дукузским. Зулусские полки иногда обозначались названиями военных краалей, где были расквартированы, но фактически никакого Дукузского полка не было.

Лейтенанту Кингу выдали полную парадную форму командира гвардейского полка, так как его полк был гвардейским. Неизвестно, надевал ли он ее когда‑нибудь, но если надевал, то несомненно производил в ней внушительное впечатление: на голове – плюмаж из перьев белого страуса и голубого журавля; плюмаж прикреплялся к меховой шапочке, которая была обшита узкой полоской леопардовой шкуры; с нее на щеки и затылок свешивалась бахрома из такой же шкуры; на плечах богато украшенная накидка из множества темных моховых хвостов, грудь прикрывали тоже хвосты, но белые;

свободно болтающиеся хвосты охватывали тело почти до колен и были прикреплены к щиколоткам. И, наконец, Книг должен был носить белый щит и ударный ассегай. Рисунок Ангаса, который изобразил трех зулусских воинов в царствование короля Мпанде (см. вклейку), даст читателю более полное представление о достижениях зулусской армии в области эстетики.

Король Чака желал, чтобы «брат» его – король Георг IV – узнал, как одеваются зулусы и что они вообще собой представляют. Поэтому он отобрал шесть красивейших «лилий гарема»: краснеющий лейтенант должен был презентовать их со всеми их почти обнаженными прелестями главе Ганноверского дома[132].

Представления Чаки о европейской архитектуре ограничивались знакомством с грубыми и безобразными строениями из необожженного кирпича, которые возводили белые колонисты. Поэтому он решил послать с лейтенантом Кингом шестерых специалистов но строительству хижин – они покажут Ум‑Джоджи, как построить красивую хижину. Конечно, она покажется маленькой по сравнению с его зданиями, но зато не будет такой уродливой.

Основной же задачей посольства было приобретение «эликсира жизни», то есть средства для окраски и ращения волос, а также переговоры о заключении оборонительного и наступательного союза между Чакой и королем Георгом. В этой связи Чака высказался в том смысле, что неплохо бы Ум‑Джоджи поручить своим военачальникам ознакомиться с военным искусством зулусов. Ибо, доказывал Чака, «если в вашей стране идет дождь, какая может быть польза от кремневых ружей, которые как я убедился, совершенно бесполезны при сырости?»