Зулус Альберт Лутули (1898–1967), генеральный президент Африканского национального конгресса и первый африканец – лауреат Нобелевской премии, считал, что в последние годы жизни Чака утратил поддержку своего народа: «Чака умер, не оплакиваемый своим народом, который он вывел из тьмы»[10].

Уставшие от недавних ужасов зулусы не воспрепятствовали свержению своего прежнего кумира. Не воспротивились даже тому, что Дингаан, брат Чаки, обагривший свой ассегай братской кровью, стал новым правителем страны. Устранение Чаки явилось протестом против жестокостей последних лет, но отнюдь не против основных направлений его деятельности. Дингаан отказался от бессмысленных кровопролитий, но продолжал дело объединения зулусов и создания начал государственности.

Чака, несомненно, был жесток, но в спорах о нем его жестокости нередко приравнивают к кровавым преступлениям диктаторов XX века. Это, разумеется, абсолютно неправомерно. Чака принадлежал обществу, находившемуся на совершенно ином уровне развития. Все человеческие ценности, само отношение к человеческой жизни были совершенно иными. Тут нам достаточно вспомнить соответствующие этапы истории народов Европы и Азии. Меньше ли тогда лилось человеческой крови?

Среди всего, что написано о Чаке в Африке, на Западе и даже у нас, в серии «Жизнь замечательных людей», книга Риттера стоит особняком. Чаке повезло, что о нем есть книга человека по имени Риттер. Эрнест Август Георг Эдуард Арнольд Риттер.

Книга Риттера – первое и пока еще все‑таки единственное подробное жизнеописание Чаки. Но ее ценность этим не исчерпывается. Дело в том, что она построена на преданиях зулусской старины. Риттер записал и собрал слышанное им когда‑то и расположил хронологически – от рождения до смерти вождя. К этому он прибавил рассказы тех людей, которые в детстве сами видели Чаку или слышали о нем от отцов в дедов.

Европейскими свидетельствами Риттер не пренебрег, но он понимал, что Чаку видели всего несколько европейцев, и то лишь в самые последние годы его жизни. И главное, по этим свидетельствам не понять побуждений, которыми руководствовался Чака. Ведь даже языка зулусского никто из этих европейцев толком не знал.

И Риттер решил, как он сам пишет, «изобразить создателя зулусской нации Чаку таким, каким его представляли себе сами зулусы, особенно в конце прошлого века».

Зулусский эпос и составил эту книгу иди, во всяком случае, стал ее основой. Конечно, в преданиях было много неправдоподобного. Риттер оставил и это. Разве не стоит узнать, каким остался образ вождя в памяти народной?

Можно спорить, к какому жанру отнести эту книгу. Ее нельзя назвать строгим историческим исследованием, не назовешь ее и романом. Ближе всего она к историко‑художественному жанру. А широкое использование эпоса сделало се новаторской. Лишь потом, в шестидесятых годах, получило всеобщее признание мнение, что прошлое Африки не восстановить без народных преданий, без устной исторической традиции.

Риттер издал свою книгу в 1955 году, и у него скоро нашлись подражатели. В 1962 году была издана книга о другом зулусском правителе – Мзиликази, а в 1964– о Дингаане, брате Чаки, его убийце и преемнике. Их автор Питер Бекер сообщил, что тоже пишет на основе эпоса. Но для него герои книги возникли не из преданий, запомнившихся с детства, не из образов, впитанных с молоком кормилицы и ставших как бы частью его существа, а из материалов опроса нескольких африканцев. И названия споим книгам Бекер дал традиционные, в духе колониального романа: «Тропою крови» и «Царство страха».

Впоследствии вышло немало жизнеописаний, но пока что редкие из них являются подлинной удачей. Одни сплошь состоят из «ума холодных наблюдений», в других полно эмоций, но зато, кроме них, нет ничего. Объективность подменяется то традиционной колониальной трактовкой, то неоколониальной, то слишком уж крайним африканским национализмом.

Следовать примеру Риттера нелегко. В свою книгу он вложил великолепные знания и громадный труд. А ведь ко многому в литературе о Чаке (да о Чаке ли только?) можно отнести известные слова Пушкина: «В наше время главный недостаток, отзывающийся во всех почти научных произведениях, есть отсутствие труда. Редко случается критике указывать на плоды долгих изучений и терпеливых разысканий»

Не в пример скороспелым поделкам, типичным для наших времен не меньше, чем для пушкинских, книга Риттера – дело всей его жизни. Он не торопился издать ее. Кропотливо старался собрать в ней то, что узнал за всю свою долгую жизнь.

У Риттера была уникальная возможность познакомиться с жизнью зулусов. Он среди них вырос, и первым языком, на котором он научился говорить, был зулусский. Зулусские предания были его первыми детскими впечатлениями, а образ Чаки занимал в этих преданиях главное место. Риттер с младенческих лет слышал о Чаке – от кормилицы, от друзей детства, от старших.

Об истории зулусов Риттер мог многое узнать и в своей собственной семье. Ко времени его рождения, к 1890 году, семья уже давно обосновалась в тех краях. Отец Риттера, ганноверский офицер, оказался на Юге Африки благодаря участию в Крымской войне. За согласие воевать на франко‑британской стороне английское правительство тогда раздавало немецким солдатам и офицерам земельные участки в Южной Африке, на восточной границе Капской колонии. Так немец за участие в войне против России получил от англичан африканскую землю. Чего только не бывает в истории!

Не только капитан Риттер, но и его сын в молодости участвовал в англо‑зулусских схватках, и, конечно, не на стороне зулусов. Но, должно быть, многое передумал и переосмыслил Эрнест Риттер, прежде чем на 66‑м году своей жизни издал эту книгу.

Знание старых преданий дало Риттеру возможность показать зулусский народ и на войне, и в труде, и в домашней обстановке. Перед читателем не схематические типажи, а многокрасочная живая жизнь.

Из характеристик, которые Риттер даст Чаке, хотелось бы выделить следующие:

«Даже обладая самым богатым воображением, нельзя возложить на Чаку ответственность за опустошения, о которых пойдет сейчас речь. Несмотря на это, упорно распространяется клеветническая версия, будто именно он их виновник. Позднейшая резня и опустошение остальной части Натала и ряда других областей также приписываются Чаке, но, ознакомившись с фактами в их хронологической последовательности, читатель убедится, сколь абсурдны эти обвинения. На самом деле Чака уничтожал только для того, чтобы строить...»

Риттера возмущают «россказни, которыми пичкают доверчивую публику... Если верить им, во всем Зулуленде и на побережье Натала нет, пожалуй, такой пропасти или такого водопада, куда Чака не сбрасывал бы отдельных осужденных, полки или даже целые племена».

«Чака, несомненно, бывал временами жесток. Но это присуще всем великим полководцам. Тит, самый «гуманный» из римских императоров, во время осады Иерусалима распинал по тысяче иудеев в день... Чака велел заживо сжечь шестнадцать женщин. Красс же, разбив Спартака, распял шесть тысяч восставших рабов. Когда в 1631 году Тилли взял штурмом Магдебург, жительницы этого города подверглись насилию. Воины Чаки за такое преступление поплатились бы жизнью...»

Многих читателей, должно быть, все‑таки поразит жестокость тех нравов. Но еще раз – разве не было такой же свирепости и крови в прошлом европейских народов, стоявших на похожем уровне развития? История и тут писалась кровью, и, как это ни печально признавать, запомнились больше те правители, при которых кровь лилась особенно обильно.

Все же какими бы жестокими ни казались нам многие поступки Чаки, они с морально‑этической стороны куда естественнее для того общества, чем страшные изуверства и кровопролития, учиненные в более поздние времена «цивилизованными» государствами.

Конечно, не со всем в книге можно согласиться. Риттер фактически приписывает все достижения зулусского парода в тот период одному Чаке. Это неверно. Тенденции к объединению существовали и до чего. Предшественник Чаки – Дингисвайо – пытался объединить зулусов, но самый процесс начался, надо полагать, еще раньше и был проявлением одной из закономерностей развития человеческого общества на переходе от доклассового общества к классовому.