— Хорошо, что ты еще не покинул нас, Гвион, — обратился к нему Овейн, — потому что ты кое-что можешь сделать и для меня, и для своего господина.
— Я с радостью сделаю все, что смогу, — еще не веря своим ушам, ответил Гвион.
— Марк только что от Отира, — продолжил принц, — у которого в плену мой брат и твой господин. Он явился с поручением от Кадваладра, который согласился заплатить обещанную сумму и таким образом выкупить себя из плена.
— Не могу поверить! — потрясенно воскликнул Гвион, и даже губы его побелели от волнения. — Я не поверю этому, если не услышу из его собственных уст.
— Значит, мы с тобой одного мнения, — сухо заметил Овейн, — так как я тоже не ожидал, что мой братец так скоро возьмется за ум. Ну что же, я скажу тебе, что думаю. Мне бы хотелось, чтобы мой брат был человеком слова и платил обещанное. Но я так же не доверял бы третьему лицу, передавшему мне поручение, в результате которого Кадваладр стал бы нищим. Отир поступил правильно. Мы не можем услышать волю брата из его собственных уст, так как его не освободят, пока не уплачен долг. Но мы можем доверять брату Марку, который слышал все это от него самого и свидетельствует, что тот был цел, невредим и в своем уме.
— Да, я это подтверждаю, — сказал Марк. — Он пробыл в плену всего один день. Он в цепях, но его пальцем не тронули, и его жизни ничто не угрожает. Так он сказал, и я ему верю, ведь никакого зла не причинили ни мне, ни другим пленникам, находившимся у датчан. Он сказал мне, что нужно сделать. И он собственноручно отдал мне печать, подтверждающую его распоряжения, а я, согласно указаниям Кадваладра, передал ее принцу.
— Но в чем суть послания? Не откажи в любезности повторить его, — вежливо попросил принц. — Мне бы не хотелось, чтобы Гвион решил, будто я тебе подсказываю.
— Кадваладр просит своего брата, лорда Овейна, — начал Марк, устремив взгляд своих устрашающе ясных глаз на Гвиона, — послать в Ллабадарн к Родри Фичану, своему управляющему, которому известно, где находится остаток его казны, дабы передать, что его господин требует отправить как можно скорее в Аберменай деньги и скот на сумму две тысячи марок и передать все датчанам во главе с Отиром, так как им было так обещано согласно договору, заключенному в Дублине. А в подтверждение вышеизложенного он посылает свою печать.
Последовало продолжительное молчание. Гвион стоял безмолвно и неподвижно, пытаясь подавить порыв ярости и отчаяния. Невозможно, чтобы такая гордая и яростная душа, как Кадваладр, столь быстро сдалась. Но даже самые горячие головы ценят свою свободу и жизнь высоко и готовы выкупить их ценой позора и унижения, когда угроза становится реальной. Однако сначала бросить датчанам вызов, а потом пресмыкаться перед ними и поспешно наскребать обещанную сумму — это недостойно! Если бы он подождал всего несколько дней, нашелся бы другой выход. Его люди совсем близко, и они бы не допустили, чтобы его держали в цепях, даже если собственный брат его покинул. «Боже, — молился Гвион, — дай мне всего два дня, и я отобью его, и он отменит приказ управляющему и вернет свою собственность. Он снова станет собой — гордым, несгибаемым Кадваладром».
— Это поручение, — прозвучал голос Овейна, но слова доходили до Гвиона как бы издалека, — я намерен выполнить как можно скорее, чтобы восстановить его доброе имя. Мой сын Хайвел немедленно выезжает на юг. Но поскольку ты здесь, Гвион, и готов служить Кадваладру всей душой, ты будешь сопровождать Хайвела, и твое присутствие лишний раз подтвердит Родри Фичану, что это делается по распоряжению Кадваладра. Ты поедешь?
— Да, поеду.
Что еще он мог сказать? Все уже решено. Это был способ от него избавиться. Однако какая пощечина его несгибаемой верности! Во имя этой верности он сейчас должен помочь лишить своего господина остатков имущества, а ведь еще недавно он собирался привести армию, чтобы спасти Кадваладра от стыда и потерь. Но Гвиону пришлось сказать: «Да, поеду», повинуясь неизбежному. Правда, еще есть возможность связаться с поджидающим войском, пока датчане не подняли якоря и, торжествуя, не отплыли в Дублин с добычей.
Они отправились в путь через час — Хайвел аб Овейн, Гвион и эскорт из десяти человек. У них были хорошие лошади, и они располагали правом реквизировать свежих лошадей в пути. Какие бы чувства Овейн ни питал к брату, в его планы не входило, чтобы тот оставался пленником или, может быть, должником, не выполнившим свои обязательства. Неизвестно, который из этих мотивов был преобладающим.
Три дня, предсказанных Кадфаэлем, вероятно, где-то и кому-то могли показаться мигом, но в обоих лагерях они тянулись бесконечно долго. Даже стражу у ворот несли несколько спустя рукава, не ожидая нападения теперь, когда вопрос близился к разрешению и не было нужды применять силу. Только Йеуан аб Ифор сетовал на то, что приходится ждать, памятуя, что подобные переговоры вполне могут окончиться ничем и пленники останутся пленниками, долги будут не уплачены, а брак отложится на невыносимо долгий срок. Проходили часы, и он беседовал то с одним, то с другим из самых молодых и горячих друзей, описывая, как он дважды в полной безопасности пробрался во время отлива к датским укреплениям и что есть одно место, где под прикрытием кустов и деревьев можно спокойно проникнуть в лагерь с моря. Даром что Кадваладр сдался, а эти горячие головы из Уэльса и не собираются! Они страшно негодовали, что захватчики из Ирландии не только вернутся домой без потерь, но еще и прихватят с собой солидное вознаграждение за вторжение в Уэльс. И не поздно ли теперь — ведь Хайвел отправился на юг с приказом собрать и уплатить сумму, которую Отир потребовал?
Йеуан отвечал, что ни в коем случае, ведь с ними поехал Гвион, а где-то между лагерем Овейна и Середиджионом у него томится сотня человек, готовых сражаться за Кадваладра. Ни один из них не согласился, чтобы у его господина отняли две тысячи марок, сделав посмешищем перед датчанами. Они этого не потерпят, даже если сам Кадваладр смирился. Йеуан говорил с Гвионом перед тем, как тот отправился вместе с Хайвелом. Если представится случай, по пути на юг он оторвется от отряда Хайвела и присоединится к своим людям. А если не получится, то на обратном пути. Даже Хайвел останется доволен тем, как он сыграет свою роль перед Родри Фичаном в Ллабадарне, и никто не обратит особого внимания на то, что он делает. Где-то в пути он исчезнет и ускачет вперед. Темная ночь — вот все, что им нужно, а во время отлива с таким подкреплением они вырвут Хелед и Кадваладра из плена, и Отир на всех парусах отправится в Дублин с пустыми руками, спасая свою жизнь.
Среди воинов Овейна не было недостатка в пылких молодых людях, которые были более склонны разрешать любой конфликт кровавой битвой, нежели переговорами. Кое-кто даже открыто говорил, что Овейну не следовало покидать своего брата, предоставив тому платить долги. Конечно, клятвы не следует нарушать, но узы крови выше всяких клятв. Итак, они слушали, и идея прорваться сквозь укрепления датчан и принудить Отира с его войском сесть на корабли и поспешно выйти в море все больше овладевала горячими головами. Парням уже надоело бездействовать день за днем. Что славного в том, чтобы выкупить свободу с помощью денег и компромиссов?
В памяти Йеуана горел образ Хелед — темноволосой девушки, застывшей на фоне неба на верхушке дюны. Он видел ее дважды, и его восхитила гибкая походка и гордо поднятая голова. Даже когда она была неподвижна, ее отличала какая-то дикая грация. И ему не верилось, что такая женщина, находясь одна в лагере среди стольких мужчин, в конце концов не подвергнется нападению и не станет добычей чьей-то похоти. Это несовместимо с природой смертных. Как бы сильна ни была власть Отира, кто-нибудь да не подчинится. А теперь еще Йеуана мучила мысль, что, погрузив на корабль добычу, так легко им доставшуюся, и подняв якоря, датчане прихватят с собой Хелед, как похищали в прошлом многих валлийских женщин, и она останется наложницей какого-то дублинского датчанина до конца своих дней.
