– Я слышал, что вы пошли к нему потому, что он послал за вами своего сквайра еще раз с приказом сообщить вам кое‑что, когда вы не поспешили к нему на первый вызов, – сказал сухо Бернард. – И еще я слышал, что переданное вам сообщение явилось незамедлительно и звучало очень деликатно. «Скажи управляющему Хуберту, что он меня не знает, зато я знаю его». Тогда‑то вы и пошли.
Оплывшее лицо мистера Хуберта стало багровым. Прежде чем он сумел ответить секретарю, ему пришлось прибегнуть к помощи хереса. Затем, утерев свои отвислые губы тыльной стороной ладони, он заговорил голосом, сдавленным от злости, душившей его, и от хереса, которым он поперхнулся.
– Вы верите сплетням, которые разносит прислуга, мистер секретарь! Да, это правда, что он передал мне свое грубое, неучтивое приказание, но мог ли он запугать меня? Я же решил понизить ему, насколько я учтив, ибо я подумал: а подобает ли такому хлыщу и выскочке топать по замку, в котором я хозяин, с тех пор как Барминстера нет в живых? Да, я пошел к нему, принуждаемый к этому вежливостью и учтивостью, и что же узрел, пойдя в зал? Ничто иное, как неотесанную глыбу с какими‑то дикими льняными патлами на голове, до отказа набитой высокомерием и злобным деспотизмом. Безусый юнец, однако брови у него большущие и так нависают над злыми глазами, что почти совсем скрывают их, а нос похож на клюв ястреба.
– Челюсть, как у мастифа, торс, как у великана, глаза что два кинжала, а улыбка подобна оскалу тигра, – пробормотал Бернард слегка насмешливо.
– Да, весь он таков! – подхватил мистер Хуберт. – Чумы на него нет! И что же я делаю, подойдя к нему? Я кланяюсь, как и подобает воспитанному человеку, и всем своим видом даю ему понять, что плевать мне на его неприветливость.
– Говорят, вы поклонились так низко, что ваша голова чуть не стукнулась о колени, – сказал Бернард.
– Говорят! Надо же! А вы слушаете! Еще немного – и вы, чего доброго – услышите, что я поцеловал ему ноги! – брызгая слюной, расходился мистер Хуберт. – Не ищите правды в болтовне посудомоек, мистер секретарь! Да, я поклонился ему, приветствуя его в изысканных выражениях и обратился к нему с вопросами, ибо это мое право – знать о его делах.
– Ну да! Ты, стало быть, все говорил и говорил, а он в это время стоял там и молчал, как статуя короля Ричарда Львиное Сердце в Сальпетресе, да так и не сказал ни слова, кажись, даже и не дышал, – внезапно затараторил Короткая Нога. – Одной рукой он, конечно, подбоченился, а другая покоилась на рукоятке меча. И он ни разу не прервал тебя и не вышел из терпения, однако смотрел на тебя так грозно, что даже я не испугался бы!
– Заткнись! – рявкнул мистер Хуберт. – Хотя что верно – то верно: он так груб и неучтив, что не ответил на мое приветствие и делал вид, что не слышит меня. Тем не менее я остался невозмутим, видя, что он глух и нем. И что же делает он? Он устремляет на меня вдруг такой взгляд, от которого, думает он…
– Кровь застыла в ваших жилах, – сочувственно вставил Бернард.
– Да, от возмущения, мистер Бернард. Клянусь жизнью, я побледнел и задрожал, так разозлила меня дерзость этого дылды! Слова застревали у меня в горле, столь велика была моя ярость!
– Тем не менее ты остался вежлив, – горячо поддержал Хуберта Джеймс. – Ты любезно сказал ему: «Милорд, чем могу быть вам поле…»
– Я сам отлично знаю, что я сказал ему, без твоих дурацких подсказок, – оборвал Хуберт своего бестактного приятеля. – Я говорил с ним любезным тоном, ибо прилично ли человеку в моем высоком положении вступать в перебранку с грубияном и самодуром? «Милорд, чем я могу быть вам полезен?» – попросил я. И тут с наглостью, от которой у меня перехватило дыхание, он заявляет: «Я хозяин этого имения» – и вручает мне свиток пергамента. А там черным по белому написано, что король дарует «Красивое Пастбище» сэру Саймону Бьювэллету, который становится отныне бароном, и теперь это имение будет называться его именем. Черт побери, одна мысль об этом душит меня.
Словно в подтверждение последних слов, Хуберт рванул на груди свой короткий камзол и испуганно выпучил округлившиеся глаза. Услужливый Джеймс поспешил снова наполнить до краев кружку Хуберта. Что до секретаря, то тот не обратил особого внимания на душевные муки мистера Хуберта. Мистер Бернард откинулся на спинку стула, и по лицу его блуждала улыбка. После нескольких глотков хереса мистер Хуберт возобновил свои горькие излияния.
– Не дав мне прийти в себя и полностью осознать смысл этого недостойного документа, он заговорил снова, требуя, чтобы я представил ему счета за время, прошедшее после июля. О, Пресвятая Матерь Божья! Я был так обескуражен, так оскорблен и взбешен, что не находил слов, чтобы выразить свое возмущение. Когда же я был готов высказать все, что думаю, он повернулся ко мне спиной и бросил через плечо: «И смотрите, чтобы к утру все было готово. Проверю лично». О, я весь кипел от гнева! Всю ночь я провел за работой, стараясь вспомнить всевозможные расходы и доходы и занося их в книгу. А утром иду в кабинет покойного лорда, где сидит этот выскочка – с вами, мистер секретарь, – когда еще не пробило десяти часов. От его расспросов моя бедная голова пошла кругом, а он все сверлил и сверлил меня своими бешеными глазками. Каково мне было сдерживать свою злость! Он просмотрел все счета за последний год и за предыдущий тоже, начиная с июля, и узнал до последнего фартинга, какие суммы накапливались ежегодно, сколько у нас голов скота в хозяйстве, сколько…
– Да, – перебил Хуберта Джеймс, – он также вызвал к себе начальника стражи Николаса, чтобы тот отчитался за своих людей. Любопытное было зрелище. Огромный Николас заикался от волнения, пытался что‑то доказать и отрицал власть милорда.
– И все это время, – как бы рассуждая вслух с самим собой, произнес Бернард, – он сидел неподвижно, словно каменное изваяние, от которого его отличал разве что блеск в глазах. А когда этот буян Николас совсем уж расходился, он вмиг ожил. У меня до сих пор, по‑моему, мурашки по спине бегают…
– Мне говорили, – сказал Джеймс, – что он почти не повышал голоса больше обычного, но так грозно и холодно взглянул на Николаса, что тот умолк и стоял, понурясь, пока милорд не отбрил его как следует. Хотел бы я быть там и своими глазами все увидеть, – с сожалением вздохнул Джеймс.
– Это еще не все, – вскричал мистер Хуберт. – Он имел наглость вызвать к себе еще и маршала Эдмунда, этого старого дурака. Что сказал он Эдмунду, мистер секретарь?
– Немного, – ответил Бернард. – Я думаю, ему не хотелось спорить впустую. Он был с Эдмундом довольно вежлив из уважения к его годам, порасспросил о том о сем, еще немного, и Эдмунд, кажется, начал бы лить слезы от страха и стыда за свою нерадивость. Милорд узнал от него все, что хотел узнать, и в конце беседы весьма одобрительно сказал: «Эдмунд Фентон, вам, вероятно, в ваши годы трудно выполнить возложенные на вас задачи, и этим пользуются плуты и мошенники, а вы или слишком устали, или не решаетесь пресечь их наглые действия. Было бы лучше всего, если бы вы теперь ушли в отставку, а я назначу вам пенсию». Это было сказано тоном, не допускающим возражений. Я думаю, милорд распознает плутов и пройдох с первого взгляда, но не желает иметь дело с теми, кто с делом не справляется.
– Что вы такое говорите, мистер секретарь? – протестующе воскликнул управляющий. – Услышать такое! Эдмунд Фентон – достойный человек и не из тех, кто сует нос в чужие дела. Теперь он уйдет, и одному Богу известно, что ждет эту бедную землю!
– Нет, не одному Богу, – спокойно возразил секретарь. – Милорду тоже.
Мистер Хуберт в ужасе всплеснул своими пухлыми ручонками.
– О, только не богохульство! – возопил он в порыве добродетели. – Сказать такое! Как можно? Уж лучше бы не дожить мне до этого дня, чем услышать подобное!
Джеймс Короткая Нога воспользовался удобным случаем наполнить свою кружку. Мистер Хуберт поймал на себе его сочувственный взгляд и глубоко вздохнул.
– Пей, Джеймс, пей! Будет ли у нас еще когда‑нибудь случай вот так посидеть и выпить немного эля или хереса. У нового лорда и вправду острые глаза. Я содрогаюсь при мысли, что сделает он со мной, если я дам кому‑то больше, чем он позволит. О, злой рок преследует нас! Он вездесущ, так что я теперь пугаюсь любого шороха. И что же намерен он делать? Никто не может этого сказать, ибо он скрытен, ходит неслышно и почти всегда молчит. Всю эту неделю он объезжал имение верхом, и я узнал от Роберта‑пастуха, что чуть ли не каждого человека новый лорд уже выучил по имени и знает, у кого сколько детей и какой достаток. И надо же, чума его побери, крестьяне приободрились и спешат выполнять его пожелания и приказы. Все они опять вышли в поле и за скотиной смотрят.
