Сейчас уже слишком поздно. Единственное, что оставалось, – попытаться облечь все в более или менее приличную форму.
Полковник Ногучи был превосходным офицером. Токио продвигал по службе именно таких людей: бессердечных, технически грамотных, знатоков своего дела, мечтавших о подвигах, о славе. Нобуру пришел к выводу, что таких людей надо спасать от них же самих. Но и весь мир надо спасать от них.
Нобуру на минуту подумал о своих врагах.
Конечно, они ненавидели его. Они его ненавидели, хотя и не знали его имени, не видели его лица. Они ненавидели его. И поделом ему. В то же время они никогда не узнают, от скольких бед он их уберег.
«Моя судьба предрешена, – думал Нобуру, – даже если я и не знаю ее. И я все равно выполню свою задачу. Я до сих пор обладаю властью, а Ногучи может проводить свои учебные полеты и мечтать всласть».
– Вы слушаете, Такахара?
– Да, господин генерал.
– Проверьте план полетов полковника Ногучи. Я не хочу, чтобы его машины находились где-нибудь около зоны боевых действий.
– Слушаюсь. Отдать приказ отложить учебные вылеты?
– Нет, во всяком случае, до тех пор, пока не возникнет такой необходимости. Просто проверьте план полетов. Учебные вылеты можно продолжать.
– Я понял, господин генерал.
– Я просто хотел удостовериться, что нанесение удара в районе Омска готовится по плану.
На другом конце провода замолчали. Такахара не считал удар по промышленному комплексу основной задачей. Это был лишь один из маловажных объектов при нанесении главного удара. Нобуру представил себе, как его подчиненный быстро просматривает автоматический каталог целей, сердясь на себя самого и на ночных дежурных с темными от усталости кругами вокруг глаз. Такахара был очень выносливым человеком, и именно его выбрали для ночных дежурств, потому что он благодаря своему темпераменту мог заставить бодрствовать своих подчиненных. Теперь Такахара наверняка будет бросаться как зверь на своих подчиненных всю ночь, чувствуя смущение из-за своей, хотя и вполне объяснимой, оплошности. Нобуру стало очень жаль дежуривших эту ночь младших офицеров, но он ничего не мог поделать.
– Господин генерал, – раздался голос Такахары, – задача три-четыре-один находится в стадии последних приготовлений. Вылет запланирован на… дайте я посмотрю… извините меня, вылет уже осуществлен.
Смущение по поводу совершенной ошибки сменилось удивлением, и это обещало новое тяжелое испытание для ночной смены.
– Кто командует выполнением задачи?
Такахара был готов к этому вопросу:
– Капитан Андреас Зидерберг из южноафриканских ВВС.
– Вольнонаемный Андреас Зидерберг, – поправил Такахару Нобуру совершенно машинально и тут же пожалел об этом. Теперь Такахара примет все слишком близко к сердцу и запомнит надолго этот телефонный разговор, хотя Нобуру и не желал Такахаре зла. Он вспомнил совет, который ему дал отец много лет назад. Он сказал, что командир должен обращаться со словами так, как будто это острые ножи, потому что неосторожно брошенное слово может нанести очень глубокую рану.
– Господин генерал, – сказал Такахара, и в его покорном голосе слышалась едва сдерживаемая ярость, – самолет будет…
– Достаточно. Я лишь хотел удостовериться, что задание будет выполнено по плану. Я хотел убедиться, что цель будет поражена до рассвета. Это все. Спокойной ночи. – Нобуру повесил трубку.
Возможно, тепловое излучение в районе Омска ничего не означало, а может быть, горстка русских старалась согреться в развалинах своего завода. Он просто становился мнительным стариком. Но Нобуру готов был биться об заклад, что инстинкт его не обманывал. В любом случае новый день даст ответ на этот вопрос.
Он откинул голову на подушку, пытаясь хоть чуть-чуть согреться в мокрой от пота постели.
Он подумал, не позвать ли дневального и попросить его принести чистое белье, затем решил никого не беспокоить. Что-то внутри не позволяло заснуть, какой-то страх, что кошмары могут прийти снова. Самым неприятным был сон об американцах в Африке. Он чувствовал, что сейчас он его не вынесет.
Мэнни Мартинес любил работать с техникой, хотя в последнее время он все больше и больше сидел за столом, что ему тоже в общем-то нравилось. Но когда он сидел за бумагами слишком долго, ему слышались насмешливые голоса, которые он так часто слышал в юности на улицах Сан-Антонио: «Эй, приятель, и это называется работой? Ну нет, это вовсе не работа, твою мать». Поэтому подобно тому, как он получал удовольствие, обдирая костяшки пальцев о свой старинный «Корвет», ремонтируя его в те давние времена у себя дома, он с радостью использовал редкие возможности самому отремонтировать военную технику.
Он получал удовольствие от настоящей работы, даже когда ситуация была такой скверной, как сейчас.
– Подержи ее здесь еще чуть-чуть, – сказал уорент-офицер. – Я почти все сделал.
Мартинес поднял вверх сведенные судорогой руки и почувствовал острый, обжигающий холод в пальцах рук и неподвижных ног. Он лежал в неудобной позе в узком проходе, в задней части машинного отделения М-100, сдвинувшись в сторону для того, чтобы могли поместиться уорент-офицер и его помощник.
– Нет проблем, – сказал Мартинес. – Я могу держать сколько нужно. – Он старался, чтобы его голос звучал мужественно и жизнерадостно. Но, ощущая тупую боль в предплечье, он в душе мечтал, чтобы уорент-офицер поскорее закончил ремонт. Было очень холодно.
– Дай мне вон ту втулку, – сказал уорент-офицер механику, указывая рукой позади Мартинеса. Механик протиснулся назад и начал копаться в ящике с инструментами. Было плохо видно, так как горели только маломощные лампы. – Вон ту, черт тебя дери.
В полутьме опять что-то завозилось и заползало.
– Может быть, позвать Неллиса сменить вас, сэр? – спросил уорент-офицер Мартинеса.
– Делай, что тебе нужно. Со мной все в порядке, – солгал Мартинес.
Боль была сильной, но это была приятная боль усталости. Ему хотелось сказать: «Да, я тоже вношу свой вклад в общее дело. Смотрите, я работаю вместе со всеми».
Громкий голос в задней части отсека выкрикнул:
– Эй, ребята, майор Мартинес у вас?
– Да, он здесь, – прорычал уорент-офицер, прежде чем Мартинес успел ответить сам. – Зачем он вам?
– Полковник Тейлор на командной линии связи. Он хочет поговорить с майором Мартинесом.
– Шеф, – сказал Мартинес, – мне надо идти. – Он сразу почувствовал облегчение от того, что ему уже больше не нужно будет поддерживать тяжелую панель, и в то же время ему было стыдно за это чувство.
– Да, я думаю, вам лучше идти, сэр. Эй, Неллис, иди сюда и ложись на место майора.
Костлявое колено впилось в бок майора.
– Извините, сэр, – произнес молодой механик, после чего локтем заехал Мартинесу в челюсть около уха.
Мартинес был готов обругать механика, но он знал, что удар был случайным. Люди устали, работая в холодном, тесном помещении.
– Подводи руки под нее, – сказал Мартинес, ожидая, пока пальцы парня коснутся его рук. – Ну что, держишь?
– Да, сэр.
– Ну, хорошо, я отпускаю. Она тяжелая.
– Я держу, сэр.
Мартинес осторожно убрал руки. Панель немного опустилась, но парень поддержал ее и толчком поднял вверх.
– О Боже, – сказал он. – Какая тяжелая.
– Заткнись и держи, – рявкнул уорент-офицер. Когда Мартинес выбирался из отсека, он сказал ему вслед довольно кислым тоном: – Спасибо за помощь, сэр.
Мартинес знал, что, как только он отойдет, тот начнет жаловаться молодому механику на так называемых «настоящих» офицеров. Но это не имело для него никакого значения.
Когда Мартинес вылез из М-100, в мастерской было темно, как в могиле. Он включил прикрытый колпаком фонарь и, освещая путь красным лучом, пошел по железобетонному настилу. Даже сквозь подошвы ботинок он чувствовал обжигающий холод. Это было ужасное место, и ему очень хотелось поскорее убраться отсюда.
На улице шел сильный снег и было так светло, что он выключил фонарь. Снег скрипел под ногами, а мокрые снежинки били в глаза и щеки, кружились, медленно опускались и падали на опустошенную землю. Мартинес направился в сторону темного корпуса неисправного вертолета. Все остальные машины уже вылетели и сейчас двигались к району сбора, и эта последняя тоже взлетит в воздух, как только они закончат ремонт. Им осталось отремонтировать только один М-100, тот самый, над которым Мартинес проработал полночи.
