И иранцы даже не были арабами. Но у них был тот же первородный грех, общее религиозное видение мира, моральное и духовное родство.

Да, он был человеком с предрассудками. А существуют ли люди без предрассудков? Где они, эти люди из сказки, в этом мире, где поклонение другому богу означало смертный приговор, где другой цвет кожи низводил тебя до уровня животного? Господи, где же справедливость?

Да, он знал. Он знал, в чем источник добродетели, и его охватывала невыразимая печаль.

Все эти годы он жил, как отшельник в пустыне, которую он сам для себя создал, убеждая себя в том, что отказывает себе во всем ради Миры и сына. Ради того, чтобы отомстить за них.

Сегодня, когда число убитых врагов росло так стремительно, он чувствовал себя отомщенным, но не удовлетворенным. Да, это была месть, но это была его собственная месть. Она никак не была связана с Мирой или с мальчиком.

Мира всегда была великодушна, умела прощать грехи даже малознакомых ей людей. Он знал, что если бы она могла говорить с ним после своей смерти от силы огня и божественного света, созданного человеком, она бы говорила мягко. Она бы ни за что не попросила его отвернуться от мира. Он сделал это по своей воле, потому что у него была в этом потребность. Он хорошо помнил, как она в своей каморке работала над кипами отчетов в светло-желтом свете лампы и виски ее были покрыты капельками пота. Мира была адвокатом, а получала столько же, сколько чернорабочий, она старалась искупить вину своей страны, защищая права палестинцев. А если бы братья тех, кого она пыталась защитить, явились причиной ее смерти, она бы их тоже простила. Ее великодушие не знало границ. И его она тоже всегда прощала.

Все эти лицемерные ритуалы, это самопожертвование были его грехом перед Мирой.

Он знал, чего она хотела: чтобы он продолжал жить нормально. Он же не выполнил ее желания, он нянчился со своей виной и все время старался разбередить свои душевные раны. Все это он делал ради себя. Он создал для себя крепость жертвенности, в стенах которой он и прятался всю свою жизнь. И убийства, убийства, убийства…

Мира никогда об этом не просила. Мира ни о чем никогда не просила, кроме любви, а мальчик просил еще меньше.

Он машинально вытащил бумажник из заднего кармана, ощупал удостоверение личности, водительские права и дотронулся до того потайного места, где когда-то давно была спрятана их фотография. Старый бумажник уже начал рваться по швам.

Для него не имело значения, что фотография была выцветшей и помятой. Мира, сын…

На его лице появилось что-то похожее на улыбку, какая обычно появляется на лице человека после долгого тяжелого дня. Он думал, что очень хорошо помнит каждую деталь фотографии, каждый блик света. Но он был не прав. Он забыл, какой красивой была Мира. Он забыл, каким маленьким был его сын, забыл о его нежелании смотреть в фотоаппарат и на человека, державшего этот фотоаппарат. Он столько забыл.

– Прости меня, – сказал он и начал рвать фотографию с верхнего угла, и постепенно порвал ее всю на мелкие кусочки, чтобы люди, которые будут приводить машину в порядок после боя, не смогли догадаться, что там было изображено.

Второй пилот смотрел через плечо на Хейфеца. На какое-то мгновение показалось, что он хочет что-то сказать, но затем передумал и опять отвернулся к пульту управления.

Полковник Ногучи сидел за пультом управления самолета. Он чувствовал себя полным сил, готовым к действиям, к мщению. Наконец-то они нуждались в нем. Старый Нобуру с его почти женской щепетильностью был оттеснен ходом событий. Наступило время, когда новые люди должны были вступить в борьбу. Наступило время новых машин.

Американцы совершили страшную ошибку.

Он очень удивился, когда узнал, кто были его теперешние враги. Но это не имело значения, так было даже лучше. Американцы ничему не научились. И сейчас он преподнесет им такой урок, который они не забудут никогда.

Какой-то молодой американский офицер раскрыл замысел операции. Он наивно болтал по радиосвязи, выболтал все: город Орск, название района сосредоточения – «Серебро».

Он даже говорил о своих личных чувствах. Ногучи казалось невероятным, что офицер может настолько обнажить свои чувства перед подчиненными.

Поиск местоположения объекта с помощью радиоперехвата был, конечно, теперь гораздо сложнее, чем несколько десятков лет назад, из-за наличия у противника высокоэффективных средств связи с перестраиваемыми частотами и использования введения в заблуждение. Но для любого новшества в области военной технологии всегда находилось средство противодействия. У японцев имелась техника, с помощью которой они могли обнаружить американцев.

Как только станция перехвата определила их общие координаты, разведка нацелила наземные и космические радиолокаторы на район дислокации противника. Новые американские системы оказались очень и очень хорошими.

Неожиданно хорошими. Даже самые современные радиолокаторы не могли обнаружить их ни с фронта, ни с флангов. Более уязвимой оказалась задняя полусфера. Отраженные сигналы были слабыми, но различимыми, если ты знаешь, что ищешь.

Сейчас координаты противника постоянно корректировались, и Ногучи мог неслышно преследовать американские вертолеты. Из профессионального любопытства ему бы хотелось увидеть одну из новых машин противника своими собственными глазами. Хотя, конечно, он не собирался приближаться к ним слишком близко. Ногучи верил, что он давно победил свой внутренний страх перед боем, что он сделал из себя образцового воина. Но когда радиоуправляемые самолеты-мишени, называемые «Скрэмблерами», будут запущены вне зоны действия ПВО противника, он тут же постарается убраться из этого района настолько быстро, насколько это позволит скорость его самолета.

– Я Пять-пять Эхо, – раздался молодой, явно испуганный голос. – Я вынужден садиться. У меня отказала система управления.

– Понял, – ответил спокойно Тейлор, стараясь скрыть свое беспокойство от пилота поврежденного вертолета сопровождения. – Садитесь. Мы будем вас прикрывать. Отбой. Пять-пять Майк, прикрой их. Конец связи.

– Вас понял.

– Говорит Эхо. Вижу по курсу деревню.

– Держись подальше от нее, – приказал Тейлор.

– Я не могу управлять этой штукой.

– Спокойно, без паники.

– Мы теряем высоту, – голос летчика вертолета сопровождения был полон нескрываемого ужаса. Тейлор десятки раз слышал этот голос за время своей службы в армии. Первый раз он услышал его однажды солнечным утром в Африке, и это был его собственный голос.

– Спокойно. – Это было все, что он мог сказать. – Старайся управиться.

– Мы падаем!

Связь с вертолетом прервалась.

– Мерри, Хэнк, дайте же четкую картину местности. Держите его под прицелом. – Тейлор быстро подключился к командной связи полка. – Сьерра один-три. Я Сьерра пять-пять. Прием.

Целую минуту ответа не было, и он нервничал. Затем раздался голос Хейфеца:

– Сьерра пять-пять. Я Сьерра три-один. Прием.

– Возьми опять командование на себя. Один из вертолетов сопровождения вынужден сесть. Прием.

Даже сейчас Тейлор не мог не почувствовать, что его самолюбие уязвлено. Единственный приземлившийся М-100, какова бы ни была причина, был одним из двух из его эскорта. В обязанности эскорта входило обеспечение безопасности его вертолета, но он, конечно, чувствовал себя ответственным за их безопасность. И потеря машины, несомненно, его вина.

Это он заставил их гоняться за быстроходными истребителями. Он слишком многого захотел от М-100.

– Это тот, у которого была поломка? – спросил Хейфец.

– Я точно не знаю, что произошло. Мы снижаемся, чтобы взять экипаж на борт.

– Что-нибудь еще?

– Веди всех в район сосредоточения, – сказал Тейлор. – Похоже, я вас догоню чуть позже. Прием.

– Вас понял. Увидимся в районе сосредоточения «Серебро».

«Добрый старина Дейв, – думал Тейлор. – Слава Богу, что он есть».