Киншаса, его цель, город его мечты, встретил его самым тяжелым испытанием за все время путешествия. Тейлор ожидал, что его с радостью примут назад, в надежный, цивилизованный мир белого человека, что его наконец-то незамедлительно увезут из этой умирающей страны. Однако когда он, заросший и оборванный, добрел до посольства США, морские пехотинцы-охранники в защитных костюмах взяли его на прицел: «Назад! Не касаться ворот!» Тейлор бушевал до тех пор, пока наконец из канцелярии не вышел офицер морской пехоты, но и тот остановился на почтительном расстоянии.

Он объявил, что если Тейлор действительно служащий американской армии, то ему следует обратиться к офицеру по вопросам взаимодействия на военном аэродроме. Если все окажется в порядке, то Тейлора эвакуируют в карантинный лагерь на Азорских островах. Почти все оставшиеся в живых американские солдаты уже покинули Заир под прикрытием соглашения о прекращении огня, единственного позитивного результата ядерного удара по Претории.

С ненавистью глядя на соотечественника, Тейлор все же потребовал, чтобы он рассказал ему обо всем. О войне, о событиях в мире, о товарищах и о родной стране. Но морскому пехотинцу не терпелось поскорее закончить разговор и вернуться в караулку.

Выше по реке эпидемия создавала атмосферу безразличия, словно болезнь – это воля богов, от которой некуда укрыться. Несмотря на стоны и траурные песни, смерть в лесах обретала некий оттенок достоинства. Но в Киншасе, с ее жалкими потугами на цивилизацию, зараза только еще больше развратила и испортила людей.

Без гроша в кармане Тейлор пешком побрел через весь город, с новой силой охваченный страхом теперь, когда он оказался в одном шаге от спасения. Только усилием воли он заставлял себя идти. Ни одна из редких машин не остановилась, чтобы подвезти незнакомца, они проносились мимо с поднятыми, несмотря на жару, стеклами. Мужчины и женщины выходили на улицы, чтобы умереть, не желая оставаться во мраке своих хижин или внутри некогда элегантных колониальных особняков. На коже заирцев отметины болезни выступали пурпурно-черным цветом у только что умерших и пепельно-серыми пятнами, как после ожогов кислотой, у тех, кому посчастливилось выжить. И, однако, несмотря на ужасы эпидемии, в городе царила буйная, на грани истерики жизнь. Дети с воплями грабили мертвых и умирающих, играли в темных переулках в какие-то новые игры, а для тех, кого изуродовала болезнь, вошли в моду шелковые маски. Выше по реке, в маленьких придорожных поселках, женщины, ожидавшие своей очереди умереть, иногда делали робкие и неуверенные попытки завлечь странников, но здесь, в столице, проститутки с лицами, скрытыми яркими вуалями, зазывали клиентов мелодичными, кокетливыми и даже угрожающими голосами. В убогих барах и кафе все так же шла шумная торговля, и, проходя мимо этих битком набитых заведений, Тейлор радовался, что выглядит таким бедным, что никто не возьмет на себя труд убить его. После всего увиденного он вдруг понял, насколько логичной и естественной была бы его смерть сейчас, в самом конце долгого путешествия. Всякий раз, благополучно миновав очередной перекресток, он чувствовал, что еще раз обманул судьбу.

Самой яркой сценой, увиденной им в Киншасе и надолго запавшей в память, было публичное, прямо на улице, совокупление огромного мужчины и женщины в красной шелковой маске. Они прислонились к дверному проему в замусоренном переулке. Не меняя ритма движений, мужчина повернул голову и проводил проходящего незнакомца взглядом, сохраняя на лице равнодушное, как у собаки, выражение.

– Да, сэр, выглядите вы не ахти. Но мы вас поставим на ноги, – сказал старый мастер-сержант, проведя Тейлора через дезинфицирующие души приемного отделения при аэропорте Киншасы.

У него было такое чувство, будто горячие струи душа с трудом добираются до его кожи сквозь слой грязи. Мастер-сержант бросил все, что осталось от формы Тейлора, в контейнер для отходов с надписью «Опасно!». Туда же он хотел отправить и измятый флаг. Но внезапно изменившееся выражение лица Тейлора – возможно, такой огонек безумия горел в глазах любого обитателя джунглей или именно так он выглядел за миг до того, как убил бандита и бармена, – заставило старого служаку передумать, и он вручил Тейлору специальную сумку и расписку о том, что сданный предмет будет возвращен владельцу после стерилизации.

– Наверное, в глубинке творится черт знает что, – заметил мастер-сержант достаточно громко, чтобы Тейлор, стоя под душем, мог его расслышать.

К Тейлору еще не вернулось желание разговаривать. Но сержант не умолкал, возможно, чувствуя в полусумасшедшем офицере, только что выбравшемся из ада, потребность слышать человеческую речь, или просто потому, что он любил поговорить – о женщинах, о войне, о мелких неприятностях жизни. Он казался Тейлору удивительно знакомым – ворчливый, ругающийся, надоедливый символ Дома. Тейлор хотел найти какие-нибудь слова в ответ. Но разговор давался ему с трудом. Гораздо легче было просто прислушиваться к тому, как стекали по телу струи дезинфицирующего душа.

– Здесь ад кромешный, скажу я вам, – продолжал сержант. – Капитан, я воевал в Колумбии с девяносто седьмого по девяносто девятый, я высаживался пару раз в Боливии. Но нигде я не видел такого кошмара, как здесь. Надо просто уйти отсюда, и пускай туземцы сами во всем разбираются.

– Я… был в Колумбии, – заметил Тейлор, прислушиваясь к звуку собственного голоса.

– Да? А в какой части? Я служил в Седьмой пехотной дивизии. Ну, знаете: «туда пешком, назад бегом». Эх, дела там творились!

– Я служил в Шестьдесят четвертой авиационной бригаде. – У Тейлора дрожали руки, когда он пытался удержать под потоками воды здоровый кусок мыла.

– А, ясно. Летуны. Знаю. Возможно, вы меня когда-нибудь подвозили.

– Я летал на боевых вертолетах.

– Вам повезло. Не могу передать, каково горбатиться на этих горах в джунглях. Боже, как мы вас тогда проклинали. Только не обижайтесь. Вертолетчики взлетали прежде, чем мы успевали соскочить на землю. Конечно, все это мелочи по сравнению с тем, что сделали моряки, когда нас обосрали южноафриканцы.

– А что такое?

– Как, сэр, вы не слышали? Ах да. Наверное, вы тогда как раз блуждали по лесам. Как только потери резко возросли – особенно из-за БР, – наша доблестная авианосная ударная группа, что торчала у побережья, взяла да и смылась. Во избежание ненужных потерь, как они выражаются. А на самом деле они не желали пускать больных на свои драгоценные корыта. Но, с другой стороны, что тут удивительного? ВВС тоже пока что вывозят нас только потому, что президент отдал специальный приказ. Ну не ловко ли? Все с радостью готовы оставить нашего брата, пушечное мясо, околевать, как собак в канаве. Наверное, они там наверху поняли, что на сей раз не приходится ожидать никаких наград и повышений.

– Не может быть. Как же тогда, по их мнению, нам следовало эвакуироваться?

Мастер-сержант расхохотался, и его смех эхом разнесся под бетонными сводами.

– Умники из ВВС… хотели, чтобы мы заказывали чартерные рейсы. Они утверждали, что так удастся сэкономить больше средств. Конечно, у них малость поостыл боевой задор после того, как горстка ковбоев уничтожила бомбардировщики Б-2 на двадцать миллиардов долларов. Как говорят морячки, надо избегать ненужных потерь.

Усилием воли успокоив дрожь в руках, Тейлор завернул кран. Когда он вышел из узкой кабинки, крепко растираясь полотенцем, как будто пытаясь полностью стереть воспоминания о четырех последних месяцах своей жизни, мастер-сержант оглядел его с ног до головы и покачал головой.

– Похоже, вам не помешало бы плотно пообедать, капитан.

Тейлора отправили в карантин на Азорских островах с эвакуационным рейсом для тех, кто еще не заразился БР. Сидя в своей плохо пригнанной форме с прошедшим обработку флагом воздушно-десантных войск в нагрудном кармане внутри салона транспортного самолета ВВС, он испытал самое большое в своей жизни чувство облегчения, когда машина с ревом оторвалась от африканской земли. Тейлор проглядывал старые номера журнала «Старз энд страйпс», но даже пессимистический тон статей не мог погасить охватившего его радостного возбуждения.