– Напрасно ты, хозяин, с ним цацкаешься, – брезгливо выбрасывая полотенце в угол, проговорил юный парижанин. – Прибили бы его насмерть, не было бы этой возни. А если он чего‑нибудь ещё захочет, я подтирать не стану. Сорви‑голова был тоже озадачен. Он мысленно представил дальнейший, ещё неблизкий путь до Блюмфонтейна в обществе бандита и убийцы, хотя и связанного, но тем не менее опасного для двух молодых беглецов. Их разоблачение может произойти в любую минуту, и Барнетт, пока он жив, постарается приложить к этому все возможные усилия. Да, ничего другого, кроме как убить Барнетта и выбросить тело в окно, у них не оставалось. Но всё существо Жана протестовало против такого, вполне логичного, поступка. И он положился на волю случая. И опять на свою счастливую звезду.
Между тем, жаркое африканское солнце давно перевалило через половину своего пути по небосводу. Поезд, гудя на полустанках, мчался ему навстречу с крейсерской скоростью, устремляясь на северо‑восток. Двое пассажиров закрытого на замок купе отобедали запасами из корзины. Жан сходил за водой в тамбур, наполнив пустые фляги Вильсона и Барнетта. Вагон жил обыкновенной будничной жизнью идущего поезда. На молодого капитана никто не обращал внимания. Жан вернулся. На условный стук Фанфан открыл дверь и сам выскочил в коридор. Отсутствовал он минут десять и возвратился полный каких‑то новостей. Об этом говорили его возбуждённые движения и блеск в карих глазах.
– Ну, что нового? – спросил его Жан, опередив вопросом рвущиеся изо рта излияния.
– Да, есть новости, хозяин, закачаешься. Выхожу это я, значит, из того места, куда королева английская пешком ходит и узнаю, что она уже никуда не ходит.
– В каком смысле? – не понял Жан образную речь Фанфана.
– А в том, что бабушка Виктория приказала всем долго жить, то есть преставилась, – закончил он своё сенсационное сообщение. Да, это новость так новость. Шестьдесят с лишним лет корона британской империи покоилась на голове строгой английской леди. С её образом связывались во всём мире колониальные захваты империализма. Цивилизованные варвары прошлись огнём и мечом по Азии и Африке, насаждая местным народам свои порядки. Именно в правление королевы Виктории[2] территория Великобритании расширилась до немыслимых пределов. Канада, Австралия, Новая Зеландия, Индия, Бирма, почти вся восточная и южная Африка подчинились диктату Лондона. Хищнические аппетиты торгово‑промышленных кругов толкали британское правительство на новые экспансии. И над всей этой вакханалией разбоя возвышался образ чопорной дамы с аскетическими манерами поведения и образа жизни, словно символ нерушимого могущества старой доброй Англии. И вот этот незыблемый символ побед рухнул, превратившись в прах и тлен, как и всё в земном подлунном мире.
Но британскую нацию смерть королевы Виктории шокировала почти так же, как если бы вдруг рухнула башня с часами "Биг Бен". Со смертью этой престарелой леди окончилось время побед и захватов чужих территорий, время исторического великодержавного шовинизма, время правления Британии морями и землями. Смерть королевы Виктории в данном случае оказалась символичной еще и потому, что Англия, объявившая об аннексии бурских республик, на самом деле их еще не победила, и у Жана Грандье, как истового француза, немного мистика, промелькнула мысль о возможном повороте событий в англо‑бурской войне, после кончины королевы, в пользу буров.
– Выходит, у англичан национальный траур, – вслух подытожил Жан свои размышления. – Они, наверняка, ослабят бдительность. Нужно этим воспользоваться.
Они с Фанфаном еще некоторое время обсуждали ситуацию, сложившуюся после смерти королевы и пришли к выводу, что теперь на войне дела у буров пойдут гораздо лучше. Их дух укрепится, а у англичан, наоборот, ослабеет. На полке снова заворочался Барнетт. Он что‑то мычал сквозь кляп, вращал вытаращенными белками покрасневших глаз.
– Нужно дать ему напиться, – сказал Жан. – Мы же не изверги. Пусть помянет свою королеву. Фанфан поднес ко рту Барнетта флягу с водой. Разбойник стал жадно хватать воду непослушными губами и вдруг, захлебнувшись, закашлялся. Фанфан перевернул его лицом в подушку и несколько раз ударил по спине рукой. А когда дыхание Барнетта восстановилось, без церемоний, снова заткнул ему рот кляпом.
– Пускай поваляется физиономией вниз, – рассудил Фанфан, – а то смотреть ему в глаза противно.
– Да, он разбойник и злодей аховый, – резюмировал Жан, – много невинной крови у него на руках.
– Я чую, хозяин, что ты с ним знаком! – воскликнул Фанфан.
– Да и при очень трагических обстоятельствах. – Жан уселся поудобнее на своем месте и рассказал Фанфану про все события "Ледяного ада", не упустив ни одной детали, связанной с Барнеттом.
– Вот гад! – опять воскликнул Фанфан. – И ты его еще жалеешь! Давно бы ножом по горлу и в окошко. Я бы не стал разводить сантименты.
– Я и не знал, Фанфан, что ты стал таким кровожадным, – огорченно покачал головой Жан. – Не могу я безоружного, связанного человека зарезать, как свинью, будь он трижды бандит и убийца.
– Он бы с нами не церемонился, будь уверен, – обиженно проговорил Фанфан и улёгся головой к Жану. Через несколько минут раздалось его чуть свистящее похрапывание. Жан Грандье и не заметил, что за окном потемнело. В тропиках практически нет сумерек, и день почти сразу переходит в ночь. Паровоз стал замедлять ход. Они были в пути часов пятнадцать, преодолев уже более половины пути, то есть пятьсот с лишним километров. За это время поезд останавливался всего раза три‑четыре, чтобы заправиться водой. Угля ему, видно, должно было хватить до конца путешествия. Сейчас же он почти на час застрял на каком‑то полустанке, спрятанном в темной листве мимоз и акаций. Осмотрщик долго и методично бил своим молотком по колесам, и Жан под этот монотонный стук незаметно для себя задремал, а потом и крепко уснул, утомленный тяжелым днем. Глаза его открылись как‑то внезапно, сами собой. Как сквозь дымку, он видел темное купе, слабо освещенное тусклым огоньком ночника. Он видел спящего головой к дверям Фанфана и лежащую напротив темную фигуру. Кто это был, Жан почему‑то забыл и вспомнить не мог, как ни старался. Внезапно фигура зашевелилась и бесшумно поднялась с полки. В мертвенном свете ночника Жан увидел бледное лицо, окаймленное густой черной бородой, с выпученными, горящими злобой глазами. В руке у бородача тускло блеснуло лезвие ножа. Одно быстрое движение, и Фанфан захрипел, захлебнувшись собственной кровью. Жан хотел вскочить, но какая‑то непонятная сила сковала его движения. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Убийца склонился над ним. Прикрытый бородой и усами рот искривила злорадная усмешка. Жгучие глаза сверкали ненавистью. Окровавленный нож приблизился к горлу…
Поезд толкнуло. Жан открыл глаза. Рядом никого не было, хотя вид купе оказался почти таким же, как несколько секунд назад, когда над ним склонился убийца с ножом в руке. Фанфан, похрапывая, лежал головой к двери и был, несомненно, жив. Темная фигура Барнетта, прикрытая одеялом, тоже казалась неподвижной. Значит, все это ему приснилось. Жан облегченно вздохнул. Такого реального сна он не видел никогда в своей жизни. Вот жуть‑то. Поезд неспешно катил в ночной тьме, перестукиваясь колесами короткой скороговоркой с рельсовыми стыками. В открытое окно вместе с легким ветерком, насыщенным пряными запахами трав и цветов, заглушая колесный перестук бесконечной, широкой гулкой полосой, врывался шелестящий треск мириадов ночных насекомых: кузнечиков, жуков, цикад, кобылок. А чуть выше, на фоне холмов и деревьев, бежал рядом с поездом неподвижный небесный свод, искрящийся сотнями созвездий.
Какие‑то непонятные даже ему самому ощущения переполнили Жана Грандье. Что‑то происходило в душе капитана Сорви‑голова – командира разведчиков, героя и безжалостного мстителя. За три месяца сидения в Кейптаунском маяке внутри бесстрашного и решительного юноши произошли существенные изменения. Он стал чутче присматриваться и прислушиваться к окружающему миру, и теперь, кроме мыслей о войне и его места в ней, голову Жана Грандье посещали и другие, более возвышенные: о быстротечности человеческой жизни и смысле земного бытия. Вот и сейчас, глядя на яркие южные созвездия за окном купе, он постепенно преодолел притяжение Земли и мысленно устремился в эту нескончаемую глубину. Представил пылающие жаром громадные огненные шары, летящие в холодном эфирном пространстве по неведомым никому законам. Кто раскрутил эту гигантскую карусель? Кто когда‑нибудь ее остановит? И среди этого скопища солнц, туманностей, планет – маленькая пылинка по имени Земля. На ней зародились разумные племена млекопитающих, которые не хотят вести себя разумно, а постоянно дерутся между собой, убивая себе подобных, ради каких‑то придуманных идей и интересов. Как все мелко, как ничтожно по сравнению с этим бесконечным пространством и временем. Но с другой стороны, разве идеи свободы и борьбы за нее так уж мелки и ничтожны, если смотреть на них с точки зрения этого маленького, но все‑таки разумного человечества? За эти идеи люди идут на смерть добровольно, с гордо поднятой головой. И этот подвиг велик и возвышен, несмотря ни на что. Ради этого стоит жить и умереть без раскаяния. Поезд снова, завизжав тормозами, остановился. Жан выглянул в окно. Они стояли на большой узловой станции с несколькими путями, забитыми составами. Слабый свет электрических и газовых фонарей дал Жану рассмотреть табличку на каменном здании вокзала: "Де‑Ар". Знакомые места. Всего сотня километров до границы с Оранжевой республикой. Поезд теперь пойдет в сторону Ноупурта, а уж затем отправится в Блюмфонтейн. Большая часть пути преодолена. Но сложности его только начинаются. Состав вплотную приблизился к театру военных действий, и хотя основные силы буров уже разбиты, сопротивление их не ослабело, а просто перешло в другую стадию. И еще неизвестно, чья тактика возьмет. Особенно после смерти королевы Виктории. По вагонному коридору раздались шаги. Несколько человек шли от купе к купе, несмотря на довольно поздний или ранний час. Они стучались в двери. Были слышны приглушенные голоса. Люди, нарушавшие ночной покой офицерского спецпоезда, медленно приближались к центру. Проверка документов. Ну, капитан Роберт Смит, держись! Пусть тебя опять выручит счастливая звезда капитана Сорви‑голова.
