Чудилось, я на четвереньках выбираюсь из трясины и мне не за что ухватиться. Наконец, осознал, меня не отпускал тяжёлый сон, а спальню заливает дневной свет. Быстро проясняющиеся воспоминания о ночных приключениях и разговорах не доставляли радости, и, переваривая их в голове, оставаясь в полудрёме, я с чистой совестью валяться ещё с полчаса. Легко было думать только о Вике, хотя вспоминал о ней без особых чувств, рассудительно оценивая мелочи общения и поступков. В её повадках и словах угадывалось сдерживаемое, дремлющее сладострастие. Оно, как джин в бутылке, ждало своего часа, готовое вырваться на волю и, пусть временно, творить самые невероятные безумства. Многообещающая барышня, забыть её нелегко, впрочем, забывать и не хотелось. Высказывания Ивана о ней, представлялись намеренно несправедливыми и подозрительными.
С такими мыслями я усилием воли заставил себя отбросить одеяло, подняться. Растёр пальцами виски, отыскал ногами тапочки и прошлёпал в ванную комнату. Лохматый тип в белых трусах и свободной майке приблизился к зеркалу над раковиной, и его заспанное недовольное лицо мне совсем не понравилось. Только получасовой бег по парку и тихим переулкам, затем горячий и холодный душ заставили меня изменить мнение об этом субъекте в лучшую сторону. Он начинал мне казаться привлекательным. Выбритое электробритвой лицо, обрамлённое ровно постриженными каштановыми волосами, вполне могло быть увековечено на обложке крутого детектива.
Яичница, индийский кофе и несколько бутербродов с российским сыром, который к своему удивлению обнаружил в холодильнике, подкрепили меня, и мои мысли обратились к предстоящим делам. Придвинув ближе телефонный аппарат, я набрал номер и, назвавшись, предупредил развязную девицу, что подъеду через полчаса. Не дожидаясь, пока она доложит об этом своему хозяину, я положил трубку и поставил регулятор громкости звонка на минимум. Когда уже был в прихожей, в спальне раздался приглушённый трезвон и чуть слышно затарахтел второй аппарат на кухне. Делая вид, что не обращаю на них внимания, я надел лёгкий свитер, выправил перед зеркалом воротник рубашки и в стенном шкафу отобрал тёмно‑серый плащ, тот, который был поновее. Проверив ключи в кармане, вышел на лестничную площадку и мягко закрыл дверь.
Последнее время замок подводил, что‑то в нём сломалось. Достаточно было сильно рвануть ручку на себя, и дверь открывалась. В сотый раз я клятвенно пообещал себе, сегодня же заменю паршивца таким, который будет надёжным и верным, как сторожевая собака. По привычке я спустился со своего третьего этажа лестницей. Внизу, против открытых створок лифта возился худой электрик в старой джинсовой куртке и застиранных тёмных брюках. Растрёпанные волосы его были с проседью. Русский работяга, каких легион. Снимая отвинченный щиток с кнопками, он остановил меня просьбой:
– Кусачки не подадите?
Измазанным пальцем он показал на раскрытый сундучок, в котором лежали инструменты и разный электротехнический хлам. Я выбрал небольшие кусачки, подал ему.
– К вечеру будете пользоваться, – заверил он меня. – Лифт не такой уж старый. В других домах только и делаем, что чиним. А где запчасти взять? Торгаши заводы скупили. Что им, лифты, что ли, нужны? Не страна, а жульё на жулье, да такие дураки, как я.
Мне нечего было возразить, и я промолчал, направился дальше. Открывая дверь подъезда, слышал, как он сплюнул в сердцах.
Голубой «шевроле» я купил по случаю, очень дёшево; у него барахлило сцепление. Но почти в стоимость мне обошёлся ремонт. Знакомый механик сработал на совесть. Уверял, что перебрал и отрегулировал всё, что нужно, и машина не подведёт, если к ней относиться по‑человечески. Я старался следовать его совету, и «шевроле» пока, действительно, не подводил.
На этот раз я ехал к офису возле Садового кольца на встречу с чистопородным армянином. Из тех, кто голодные и плохо одетые приезжают в Россию, а через год‑два уже владеют квартирами, дачами, ходят в кожаных куртках и белых носках, обзаводятся золотыми зубами и своим бизнесом, под которых они, как правило, понимают какие‑нибудь воровские афёры. «Шевроле» катил в плотном хороводе других машин, а мысли, никуда не спеша и не суетясь, выплясывали в своём кругу. Мне почему‑то вспомнилось, как ещё до горбачёвской перестройки знакомый грузин, весьма неглупый и интеллигентный, уверял меня, что абхазцы воры по природе своей. Они‑де впитывают склонность к воровству с молоком матери. Если абхазец не украдёт чего‑нибудь в течение дня, хоть чайную ложку из столовой, он не может заснуть, ему мнится, друзья и соседи не считают его мужчиной, у него падает потенция, способность к деторождению. И бороться с этой склонность, всё равно, что объявлять им геноцид, со всеми вытекающими последствиями и реакцией мировой общественности. Из всего этого мой знакомый грузин делал весьма пессимистический вывод: мы вынуждены закрывать глаза на пороки абхазцев и даже поощрять их ради размножения данного народа в соответствии с коммунистическими идеалами.
Я не мог забыть эту хитрую философскую систему, и она помогла мне довольно безболезненно разобраться в проблеме суверенитетов кавказских народов. В сущности, чего хотят, к примеру, чеченцы? Только тот, кто читает свидетельства истории с закрытыми глазами, не заметит, что они всегда были абреками, по суди – разбойниками. Лев Толстой писал об этом всю жизнь, такое впечатление о них сложилось у него после пребывания на Кавказе. Чего же они хотят сейчас? Чтобы им дали возможность быть самими собой и перестали насиловать их природу. Они совершенно искренне считают разбой узаконенным способом своего существования. А государство, с их точки зрения, не должно мешать им собираться в шайки, шнырять по России, грабить, убивать, а потом скрываться с добычей в границах неприкосновенного для России суверенитета. Кто утверждает, что Чечня – это гнездо будущих террористов, вроде Ливии, тот не прав. Чеченцы никогда не были террористами, к терроризму у них нет склонности. Они просто хотят быть абреками, и никакая цивилизация им не нужна, чихать они на неё хотели с высокой мечети. И текущее развитие чеченских событий замечательно подтверждает то, что я понял уже давно.
Настоящий кавказец не может быть никем иным, кроме как насильником, разбойником, жуликом или аферистом. Это наша точка зрения, что подобные действия есть зло. У них же таких понятий просто‑напросто нет. У них либо ты мужчина, следующий природным склонностям, либо выродок, презренное ничтожество, не достойное сидеть у родного очага и отвергаемое отцом и матерью. Об этом ещё Пушкин убедительно написал. Настоящий кавказец не в силах противостоять своему роковому предназначению, также как настоящий еврей не может преодолеть тягу к ростовщичеству или кровавому буйству ради защиты прав человека во всемирном масштабе, а настоящий сицилиец не может не умирать от зависти, слыша о «героических» деяниях мафии.
Размышляя над такими вещами, я подъехал к неуклюжему, как гиппопотам, зданию, построенному в сталинскую эпоху, свернул под арку и очутился в грязном дворе. Притормозил возле чёрного, очень замызганного «БМВ» и, остановив свой «шевроле» носом к нему, вышел из машины.
Нужный мне офис находился на первом этаже. В небольшой, слабо освещённой прихожей закрытая дверца скрывала ворчливо журчащий туалет, а открытая впускала в гостиную, где в люстре горели все три лампы. Стены гостиной недавно оклеили обоями в коричневых тонах. У стен стояли два дивана, с которых можно было пользоваться одним журнальным столиком, а возле окна по хозяйски застыл письменный стол красного дерева, на нём красовались белый японский телефон с факсом и мраморная зажигалка, лежали пачка импортных сигарет, какая‑то рекламная бумажка. За столом во вращающемся кресле скучала полная девица с красными губами, до черноты накрашенными бровями и ресницами, ногти её покрывал серебристо‑кремовый лак. Её рыжеватые волосы, взбитые в высокую причёску, напоминали копну прошлогоднего сена. Сбоку от стола, в задвинутом в угол кресле дремал молодой мужчина, круглолицый и курносый. Одетый в обычную униформу охранника, у живота он сжимал резиновую дубинку.
