Но хан Варду оказался истинным персом по воспитанию, разболтал об этом, расхвастался повсюду, словно последний торговец на базаре. Несколько раз в течение весенних месяцев Астаре с трудом удавалось отбиваться от опустошительных набегов орд кочевников, и горожане возмутились, потребовали от Менеды поскорее разрешить это дело – увезти дочь в Ленкорань, отпраздновать свадьбу с Варду. Прознав про приближение срока брачного сговора двух соседей, Бехран‑хан через своих лазутчиков объявил повсеместно, что поклялся перехватить красавицу по дороге, похитить и силой забрать к себе в горы, но никогда не допустить, чтобы она стала женой проклятого соперника.
И вот теперь Менеды‑хану с дочерью невестой пришлось до близкой Ленкорани добираться морем, держась подальше от предательского берега. И не просто добираться, а в сопровождении четырёх тысяч воинов. В глубине души он начинал утомляться, уставать от такой борьбы и сам был рад поскорее выдать дочь замуж – пусть уж аллах свалит основные заботы по её охране на мужа. Больно хлопотным и опасным делом оказывалось быть отцом красавицы в погрязшей в раздорах Персии. Размышляя об этом и видя перед собой покорное легкомыслие моря, игривое в красках и настроении, он умиротворённо расслабился и заранее предвкушал, что осталось немного дней, после которых он сможет и на земле вздохнуть спокойнее.
В следующем за сандалом большом струге плыл его сын. А затем, не отставая один от другого, подтягивались суда с приданым княжны, яркими парусами и пёстрыми коврами на бортах готовясь свидетельствовать жителям Ленкорани, кто они и с какой целью направляются к их хану Варду. Ветер весь пройденный путь был попутным, и воины на вёслах лишь помогали вздутым парусам удерживать порядок и строй, не торопя суда, но и не позволяя ни одному отстать от остальных.
Много впереди показалась желтая песчаная полоска острова со странным названием – Свиной остров. Отсутствие пресной воды делало его безжизненным клочком пустыни, и он вызвал любопытство кормчего и хана лишь потому, что служил неким знаком, возле которого надо постепенно заворачивать караван влево, после чего в поле видения появятся верхушки минаретов Ленкорани. Вдруг ленивое внимание Менеды‑хана привлекли крошечные, похожие на надводных букашек, десять челнов с белыми лоскутами парусов, косо приспущенных для движения против ветра. Вёсла в них работали быстро, словно лапки – их лёгкими и весёлыми толчками о водную поверхность челны скоро приближались навстречу первым судам каравана.
– Не жених ли торопится? – мягко подходя сзади ханского кресла, то ли пошутил, то ли предположил круглолицый и смуглый главный советник хана.
Менеды промолчал, чувствуя в глубине сердца шевеление смутного беспокойства, которому он не находил объяснения. Советник взмахнул пухлой рукой, и десять ближайших стругов нарушили строй, стали подтягиваться, красочно располагаться по обе стороны для торжественной встречи спешащих гостей, как будто расправленными крыльями охватывали сандал, придавая деревянному льву на его носу вид намеренного взлететь вавилонского божества. Челны тем временем увеличивались в размерах и в каждом стали распознаваемыми небольшие бронзовые пушки. Неожиданно от жерла пушки переднего челна взметнулось и густо расправилось белое облако, и тут же до сандала донёсся ослабленный расстоянием звук порохового выстрела.
– Никак приветствуют, – успел неуверенно пробормотать главный советник хана и замер с раскрытым ртом.
Угодив в основание парусной мачты плывущего рядом струга, ядро через мгновение взорвалось, раскидало осколки на толчею воинов. Под возгласы растерянности и крики внезапно напуганных и раненых персов деревянный ствол мачты затрещал, стал заваливаться и рухнул, накрыв парусом тех, кто не смог отскочить, а некоторых спихнул за борт. Шум на повреждённом струге заглушил другие пушечные залпы, и два ядра как бы ниоткуда просвистели над головами, едва не продырявили вздутый парус сандала, взметнули за кормой столбы воды.
– Бехран‑хан! – раздался на повреждённом струге пронзительный вопль.
Даже Менеды решил, что видит на челнах переодетых кочевников горского вождя, не имеющего своих судов и вынужденного исполнять клятву мщения таким образом.
– Бехран‑хан! – подхватили в разных местах, сначала с испугом, потом с мстительным гневом, распаляемым видом ничтожных сил ненавистного врага. – Бехран‑хан!
Под воинственные гортанные выкрики приказов вода у бортов стругов забурлила от шлепков длинных вёсел, которыми гребцы заработали в порыве неистового опьянения жаждой крови. Порядок в караване нарушился, как будто нападение врага разрезало невидимую для глаз нить, на которую вроде бусинок до этого были нанизаны все суда, и теперь они посыпались от неё в разные стороны. Однако в челнах не намеревались противостоять столь превосходящему числом и вооружением противнику, вскинули, расправили паруса и принялись заворачивать, чтобы избежать встречи с судами каравана. Легко и лихо, но без суеты, челны двигались по вытянутой дуге к ватажному беспорядку ханского воинства, постепенно замедляли ход и, пальнув из нескольких пушек, в полусотне шагов от первых судов противника развернулись, подхваченные ветром, устремились по направлению к Свиному острову.
Большинству в стругах казалось, надо совсем немного прибавить в скорости, чтобы столкнуться с ними и раздавить, уничтожить, как злобных насекомых. Будто по общему приказу, отстукивания барабанов участились, и, отзываясь им, вёсла ударяли по морской воде чаще и сильнее. Самые быстрые струги постепенно выдвигались вперёд, неумолимо сокращали расстояние до трёх отставших от других челнов, а свободные от работы на вёслах ханские воины изготовились дротиками и саблями наказать осмелившихся бросить вызов недругов, порубить их на кровавые куски.
Остров на глазах разрастался вширь, увеличивался, достигая в холках песчаных дюн высоты мужского роста. Казалось, бывшие в челнах намеревались обойти его и оторваться от погони, используя лучшие, чем у стругов, возможности для быстрой смены направления – они согласованно рванулись вперёд, чтобы проскочить в семидесяти‑восьмидесяти шагах от песчаной оконечности берега. В хмельном опьянении погоней ожесточённые преследователи ринулись следом и поздно сообразили, что попались на простейшую уловку. Когда в первых стругах раздались предупредительные крики о мелководье, притормозить их стремительный ход с помощью вёсел было поздно: растерянные кормчие не знали, где наибольшая опасность, впереди, или в столкновении с плывущими сзади. Днища не меньше десятка судов распороли песчаный гребень подводной отмели, резко остановились с треском мачт и вёсел, с падением воинов, с их завываниями от внезапного отчаяния. В эти судна врезались носовые, обитые медью тараны задних стругов, на тех волной налетали другие.
Борта хрустели, трещали и разламывались, будто скорлупы переспелых орехов; воинов швыряло с палуб, и часть из них были раздавлены днищами и носовыми, кормовыми, боковыми ударами судов, некоторые тела расплющивались и обагряли прозрачную воду мутными разводами крови. Среди этого орущего и воющего, трещащего месива судов и тел застрял и сандал Менеды‑хана. Из ханского окружения лишь несколько человек сохраняли внешнее хладнокровие, но это было хладнокровие беспомощных свидетелей происходящего. Они бессильны были что‑либо предпринять, когда рядом десятка три украшенных по бортам праздничными дорогими коврами многовёсельных стругов или были безнадёжно повреждены, либо прочно застряли в песчаном гребне отмели, или очутились в ловушке, в которой нельзя было развернуться, чтобы выбраться к глубоководью. А позади продолжали быстро подплывать суда каравана, успевая сбросить прежнюю скорость, но мешая одни другим разворачиваться для отпора новой напасти.
– Ура‑а!!! – оглушительно разнеслось над водой.
Из‑за острова соколами на добычу устремились десятки и десятки лёгких челнов. Отставая от них, вёсельным ходом скоро выплыли пять боевых казачьих стругов с бронзовыми шишаками носовых таранов и с вырванными из гнёзд мачтами, отчего их и не было видно за песчаными холмами. Одновременные, раскатистые залпы всех медных пушек, по три на каждом струге и по одному на челнах, расстреляли задние судна свадебного сопровождения, доведя сумятицу в них до столпотворения. Пока пушки скоро перезаряжались, казаки вскидывали ружья, мушкеты и пистолеты, трескотнёй пальбы, от которой было переранено и убито сотни полторы противников, разрушили последние остатки подобия воинского порядка на судах персов. Никто там не желал слушать ничьих приказов, каждый боролся за жизнь сам по себе. В заразительном безумии отчаяния воины прыгали в воду, чтобы добраться до берега, почти без сопротивления гибли под саблями, кинжалами, ударами прикладов со снующих повсюду челнов.
