Костёр на пригорке привлёк внимание не только Мансура. Если Мансур увидел его сверху течения реки, то ниже, в прибрежной рощице низкорослых деревьев, часто изогнутых, с корявыми стволами, его усмотрел Антон. Он терпеливо дожидался товарища, и вначале костёр не вызывал у него особого любопытства. Он сидел на собранной в кучу опавшей листве и, привалившись спиной к жёсткой коре дикой груши, время от времени протяжно зевал. Зевки эти заставляли обоих привязанных напротив коней встряхивать ушами и вздыхать, как будто напоминали им о тёплых конюшнях и слишком позднем часе, чтобы бодрствовать. Наконец он утомился ждать и встал, потянулся, чтобы отогнать дремоту. Звуков, которые бы подсказали о приближении Удачи, не было слышно. А костёр наверху пригорка, в пяти сотнях шагов от него, догорал. Слабое пламя срывалось, исчезало и так же внезапно появлялось вновь. Вдруг его разметали, загасили, а у подножия склона, там, где к его пологому участку подступала опушка рощицы, заиграли красные зарницы другого, который постепенно набирал силу. Такая согласованность действий тех, кто гасил огонь в одном месте и зажигал поблизости, наводила на подозрение, что костры служили каким‑то знаком сбора лихих сообщников. Оставив коней привязанными к дереву, он отправился поразведать, что бы это могло значить.

Приближаясь к костру, который чаще и чаще просвечивал меж ветвей зарослей, он стал идти осторожнее, всматриваясь под ноги, чтобы не наступить на сухую ветку, не выдать себя её предательским хрустом. Когда ему стали слышны тихие потрескивания горящих сучьев, он уже убедился, что пламя костра пляшет у самой опушки, и на стволе поваленного дерева сидят двое, оба спинами к нему. Из темноты со склона пригорка к ним вынырнул и подошёл третий и уселся на пень напротив так, что стал виден безобразно приплюснутый нос на расцвеченном плясками красного света лице, которое от этого показалось особенно жестоким. Появление у костра плосконосого, который, по словам Удачи, ещё от Нижнего Новгорода преследовал их во время путешествия по реке, вызвало у Антона тревожные предчувствия, что он случайно оказался свидетелем тайной встречи, быть может, связанной с ним и его товарищем. Он позабыл о дремоте, а подстёгнутое опасностью любопытство согнало остатки расслабленной вялости. Он пригнулся к земле, сначала подбирался ближе к костру на четвереньках, затем ползком, и наконец шагах в тридцати впереди себя узнал спину воеводы и замер. Спина того, кто сидел рядом, показалась, Антону тоже знакомой. Но попытки расшевелить память были напрасными, и он бросил это занятие, весь обратился в слух. Воздух будто застыл в безветрии, но до него доносились слова тихого разговора.

– Предлагаешь, сделать вид, что я всё позабыл? Показать ему, будто бы вызванную царским решением, приязнь и дружбу? – спросил кого‑то из двоих собеседников князь Прозоровский. – Но поверит ли Разин? – в голосе его прозвучало сомнение.

– Надо показать дружбу и приязнь самые искренние, – сказал плосконосый. – Главное, чтобы старшины и казаки поверили. А поверит ли он, не так важно.

– Тебе надо завтра же пригласить его в гости и задержать до полуночи, – посоветовал третий. – А послезавтра отправьтесь вместе на охоту.

Антон с изумление узнал по голосу Мансура, близкого атаману человека.

– На охоту? – оживляясь, спросил воевода. Но тут же подавил в себе порыв страсти, разбуженный одним упоминанием об излюбленной забаве. И с внешним спокойствием продолжил: – Это ты славно предложил. – Плосконос слегка кивнул, тоже соглашаясь с такой задумкой, и воевода сказал им обоим: – Только надо действовать в полном согласии. – На него опять навалились сомнения, и он обратился к Мансуру: – Это всё хорошо. Но если не удастся убедить его принимать мои приглашения?

– Я смогу убедить, – заверил его хазарин с прозвучавшей в голосе насмешкой, и не понятно было, в чей огород она метила. Он, казалось, имел в виду и ещё кого‑то, кому хотел отомстить и чьё незримое присутствие витало рядом с ним недавними воспоминаниями.

По лицу плосконосого скользнуло выражение подозрительного недоверия к такой двусмысленности поведения незнакомого ему предателя, однако он тут же согнал это выражение с лица и осклабился в искреннем дружелюбии.

– А я помогу воеводе звонкой монетой сполна оплатить тебе столь ценную услугу.

Антона вдруг отвлёк странный ползущий шорох, и он вспомнил, что здесь водятся змеи. Но не успел ни вскочить, ни вскрикнуть – сзади на него кто‑то прыгнул и навалился, зажал рот мёртвой хваткой и придавил к земле. Он задохнулся собственным криком, а держащий рот повернул его голову, чтобы он рассмотрел, кто был перед ним. Обляпанный пятнами теней веток и листвы Удача пальцами накрыл свои тонкие губы, точно запирал их на замок и советовал ему делать то же самое, а возле них прополз большой уж, который быстро направлялся в сторону реки.

– Чу! – послышалось от костра предупреждение встревоженного плосконосого.

Он приподнялся и сделал знак рукой. Его сообщники живо привстали, всмотрелись в заросли. Не сговариваясь, все трое палками и сапогами разметали огонь, и Мансур первым шмыгнул в темноту ночи.

– До завтра, – напомнил он тихо, крысой скрываясь у обрыва берега.

Когда раздались скрип уключин и вёсельные шлепки по воде, Плосконос и воевода были в сёдлах. Пригибаясь к шеям тонконогих ногайских аргамаков, они беспокоили отзывающиеся шелестом концы веток, пока не выехали на дорогу. Подстёгнутые ими скакуны перешли в галоп и понеслись к городу. Топот их постепенно удалялся и растворялся тишиной ночи.

– Я слышал... – начал было Антон.

– Я тоже слышал, – по‑приятельски оборвал его Удача. И пояснил: – Меня тоже привлёк странный костёр.

Отбросив излишнюю теперь осторожность, Антон напрямую провёл его к месту, где дожидались лошади. Отвязав их, они за поводья вывели животных из рощицы к дороге в виду городских окраин. Поднимаясь в седло, Удача предупредил вполголоса:

– Я вытащил твой отруб к чахлому кусту у трёх камней. Знаешь, где это?

– Знаю, – кивнул и отозвался Антон.

– Завтра до вечера надо перегнать его на прежнее место.

Антон не возражал, и они тронулись к городу. Возвращались рысью, словно торопиться им было уже некуда. Когда подъехали к воротам постоялого двора, им пришлось стучать настойчиво и требовательно. Заспанный сторож после недовольных расспросов неохотно разобрал укрепления ворот и впустил их в подворье. Расседлав лошадей, они заплатили сторожу за меру овса для животных, проследили, чтобы он насыпал в кормушки, сколько надо, потом только отправились в дом. В густой темноте, которая скрывала как нарочно выставленные на пути столы и лавки, из‑за которой приходилось натыкаться на них и спотыкаться о лестничные ступени, они добрались до комнатки Удачи, закрылись в ней и завалились на единственную кровать. Укрывшись одним старым верблюжьим одеялом, оба тут же заснули, как усталые мужчины, которым не в чем себя винить за все деяния не зря прожитым днём.

10. Приглашение к воеводе

– Не стану ручаться головой. Но, мне показалось, это был он.

Мансур невольно отступил, когда Разин при этих его словах поправил наброшенный на плечи зелёный кафтан, будто от порыва холодного ветра, прикрыл им на груди белую рубаху. Они стояли у кустов роз под окнами замка, а длинные утренние тени кустов вытягивались до взрыхлённой земли, накрывали отпечатки подошв мужских лёгких сапог. Ближайшие к стене отпечатки были глубокими, оставленными после затяжного прыжка сверху, как раз против углового окна спальни.

– Отчего ж ты решил, что он был там? – дёрнув голову от внезапной судороги шеи, глухо спросил вождь. – А если так, почему не остановил?

– Разве мог я такому поверить? Чтобы кто‑то забрался через окно к княжне, а она не подняла тревоги? А охрану не позвал я из опасения распустить оскорбительные для неё и тебя слухи. Не доверяя своим глазам, я укрылся с саблей за углом поварской и ждал. Когда же решил подняться наверх, беспокоясь за честь княжны, он спрыгнул и убежал.